Лермонтов

Мартынов же, видя, что Лермонтов превращает дуэль в фарс, бесился еще больше, но хранил внешнее бесстрастие. Секунданты, в общем не зная толком, кто на чьей стороне (Васильчиков думал, что Столыпин позван вместо него), были уверены, что все кончится миром. Поэтому не стали приглашать доктора. Не было и никаких уговоров помириться. 14-го Лермонтов и Столыпин уехали в Железноводск.

Утром 15-го, в тот день, на который назначена была дуэль, в Железноводск приехали Екатерина Быховец с теткой, Дмитревский, Лев Сергеевич Пушкин и юнкер Александр Бенкендорф (сын эстляндского губернатора, двоюродного брата начальника Третьего отделения), — женщины в коляске, трое мужчин верхом.

«Как приехали на Железные, — вспоминает Екатерина Быховец, — Лермонтов сейчас прибежал; мы пошли в рощу и все там гуляли. Я все с ним ходила под руку. На мне было бандо. Уж не знаю, какими судьбами коса моя распустилась и бандо свалилось, которое он взял и спрятал в карман. Он при всех был весел, шутил, а когда мы были вдвоем, он ужасно грустил, говорил мне так, что сейчас можно догадаться, но мне в голову не приходила дуэль. Я знала причину его грусти и думала, что все та же, уговаривала его, утешала, как могла, и с полными глазами слез он меня благодарил, что я приехала, умаливал, чтоб я пришла к нему на квартиру, но я не согласилась; поехали назад, он поехал тоже с нами».

В колонии вся компания остановилась пообедать. Был тихий солнечный день. Но когда выезжали оттуда, часов в пять, задул ветер, в воздухе поднялась пыль, свет померк. Лермонтов, целуя руки кузины, сказал с нежностью:

— Душенька, счастливее этого часа не будет больше в моей жизни!

Кузина весело смеялась. Лермонтов сел с Дмитревским в извозчичьи дрожки и укатил. Ветер дул все сильнее. Дома Лермонтов приказал оседлать Черкеса, прыгнул в седло и выехал за ворота — нужно было спешить. Впереди он увидел Мартынова, пустившего в галоп своего белого жеребца и поднявшего облако пыли. Еще далее впереди пылила бричка Глебова и Васильчикова. Они везли пистолеты... Монго и Трубецкой еще не выехали, но вот-вот должны были появиться. Небо все более темнело. Упали первые крупные капли дождя... Лермонтов оглянулся, — ну конечно, Монго будет теперь ждать, когда пройдет дождь. Потом оглянулся снова — да, их нет.

Васильчиков и Глебов остановились на поляне среди кустов, — склон Машука был довольно крутой, но они спешили, им хотелось управиться с дуэлью до дождя. Они махали руками Мартынову и Лермонтову: «Сюда! Сюда!» Уже шел мелкий дождь, ветер наносил его порывами. Мартынов привязал коня к кусту и, не глядя на Лермонтова, мрачно молчал, надвинув папаху на самые брови. Лермонтов несколько недоумевал: что такое случилось с Мартышкой?.. До сих пор смотрит тучей.

— Ну что, начнем? — неуверенно спросил Васильчиков.

Лермонтов кивнул.

— Может, помиритесь? — спросил Васильчиков.

Лермонтов засмеялся и ничего не сказал. Мартынов вспыхнул и отвернулся.

— Коли так, пошли!

Глебов и Васильчиков крупными шагами размерили дистанцию в обе стороны — по десяти шагов... барьер — пятнадцать.

Ливень стал сечь тугими струями. Мартынов встал под уклоном, лицом к Машуку. Лермонтов поднялся выше и оказался лицом к Бештау, откуда шли черные тучи. Внизу, за Мартыновым, была видна дорога. Трубецкой и Столыпин не едут — пережидают дождь... Отходя на свое место, теперь уже все поняв, Лермонтов громко сказал Васильчикову, что стрелять в Мартынова не будет. Васильчиков подал заряженный пистолет Лермонтову; Глебов — Мартынову... Помедлили еще минуту... Над Машуком раздался сильный удар грома, сверкнула длинная молния, и дождь пошел стеной...

— Сходись! — крикнул Глебов.

«Лермонтов остался неподвижен, — вспоминал Васильчиков, — и, взведя курок, поднял пистолет дулом вверх, заслоняясь рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста. В эту минуту, и в последний раз, я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом пистолета, уже направленного на него. Мартынов быстрыми шагами подошел к барьеру и выстрелил. Лермонтов упал, как будто его скосило на месте...».

«Был отмерен барьер в 15 шагов, от него в каждую сторону еще по десяти. Мы стояли на крайних точках, — вспоминал Мартынов. — По условию дуэли каждый из нас имел право стрелять, когда ему вздумается, стоя на месте или подходя к барьеру. Я первый пришел на барьер, ждал несколько времени выстрела Лермонтова, потом спустил курок... От сделанного мною выстрела он упал».

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Дорогой читатель! После того как Лермонтов, пораженный пулей убийцы (в этом случае нет слова точнее), упал, кончилась его биография, и я поставил слово «КОНЕЦ». После выстрела Мартынова началась так называемая «дуэльная история» — допросы, суд, секунданты и Мартынов так запутали дело, что от правды почти не осталось следа. Неизвестно, сколько правды и сколько выдумки в позднейших воспоминаниях Васильчикова и Мартынова. За сто пятьдесят лет, протекших со дня дуэли, было написано огромное количество статей и книг, где авторы пытались раскрыть тщательно скрытое, — в этих исследованиях много догадок, порой остроумных и в чем-то убедительных, но и сегодня нельзя ответить с уверенностью на многие вопросы, связанные с этой дуэлью. Мы не знаем, что — конкретно — послужило причиной ссоры, что сказал Мартынов, о чем противники говорили, выйдя от Верзилиных; не знаем, кто присутствовал на дуэли, и как она вообще происходила. Не знаем, что было непосредственно после смертельного выстрела Мартынова, — кто, куда и зачем поскакал, кто оставался с телом поэта (или его увезли сразу), был ли он убит наповал или... И так далее — вопросы и вопросы... Все это нужно весьма кропотливо исследовать. И это была бы уже другая книга — не биография поэта, а рассказ о том, что было после его смерти, причем он по необходимости должен был бы охватить весь 150-летний период.

Похороны Лермонтова состоялись 17 июля 1841 года. А. И. Васильчиков, С. В. Трубецкой и А. А. Столыпин 16 июля обратились к протоиерею П. М. Александровскому с просьбой совершить отпевание (закон в то время приравнивал убитого на дуэли к самоубийце и лишал его христианского погребения). Священник сделал запрос начальству и на следующий день получил разрешение от Следственной комиссии, которая сочла, что Лермонтов может быть погребен «так точно, как в подобном случае камер-юнкер Александр Сергеев Пушкин», который «отпет был в церкви». Лорер свидетельствует: «Были похороны при стечении всего Пятигорска. Представители всех полков, в которых Лермонтов волею и неволею служил в продолжение своей короткой жизни, нашлись, чтоб почтить последнею почестью поэта и товарища». Тело поэта принял Машук, по склонам которого он взбирался некогда мальчиком...

Эта могила оказалась временной. Е. А. Арсеньева выхлопотала разрешение перевезти прах внука в Тарханы. 12 февраля 1842 года бывший камердинер Лермонтова Иван Абрамович Соколов, во время дуэли и похорон находившийся в Пятигорске, выехал из Тархан в Пятигорск с двумя товарищами. 27 марта свинцовый гроб был поставлен на дроги и двинулся в путь... 23 апреля 1842 года он был установлен в Тарханах в фамильном склепе Арсеньевых.

Что касается Мартынова, то он ожидал в наказание себе самое меньшее — ссылки в Сибирь или разжалования в солдаты. Однако решение царя его утешило: «Майора Мартынова посадить в Киевскую крепость на гауптвахту на три месяца и предать церковному покаянию». Церковные власти назначили ему 15 лет покаяния (он должен был жить при монастыре, посещать церковные службы и ежедневно являться к своему духовнику), но по усиленным просьбам Мартынова уже в 1843 году ему сбавили 10 лет. В 1846 году он был освобожден совсем.

Е. А. Арсеньева, бабушка поэта, была сломлена этим горем. Ее разбил паралич, и через три года после смерти Лермонтова она скончалась.