Учитель заблудших

Антуан заказал пахнущий розами тамрахинди и стал рассказывать мне о том, какое важное значение имеет этот конгресс и почему меня на него пригласили. Оказалось, что палестинское правительство старалось не повторять роковых ошибок, приведших к гибели Сиона. Вожди палестинского народа хотели построить общество, основанное на принципах равенства, в котором все народы и нации жили бы в мире и взаимном уважении. Антуан рассказал мне, что оставшиеся в Палестине ибн-ицхаки наглухо закрылись в собственных гетто и избегают всяческих контактов с окружающим их этнически разнородным населением. Только криминальные элементы периодически выходят оттуда на промысел. Такие еврейские гетто, как «Джибль Франсауи» и «Джибль Ашкелауи», превратились в убежища и пристанища для воров, промышляющих угоном автомобилей. Антуан был уверен, что пипология может излечить палестинское общество от болезней и сделать ибн-ицхаков его равноправными членами.

Почувствовав, что мне необходимо вернуться в номер, я пообещал Антуану подумать над этим, и мы распрощались.

И вот я снова сижу в кресле у раскрытого окна. Вечер. Из пустыни дует ветер. Месяц освещает рассеянным светом вершины и склоны холмов. Слышится голос муэдзина.

На меня вновь накатывают воспоминания.

Пустыня. Я лежу совершенно голый. Подо мной — Авишаг. Я кусаю ее в шею и яростно отдаюсь буйству плоти. Мои яйца трутся о камни. Руки, обнимающие неподвижный зад Авишаг, покрыты порезами и ссадинами. Я трахаю ее как сумасшедший. Она кричит. Я закрываю ей рот рукой. Это опасно. Мы совокупляемся на территории, кишащей арабами. С моих пальцев течет кровь, ногти сломаны…

Утром я просыпаюсь целый и невредимый.

Приняв душ, я спускаюсь вниз, на конгресс. Собравшиеся что есть мочи чтят мою светлую память, хотя я еще не умер. Я встречаюсь с Вольфгангом фон Гаузманом и другими своими учениками. Они тоже уже немолоды. Мне отведено кресло председателя. Я слушаю сложные пипологические доклады, но их смысл ускользает от меня. Они пролетают мимо моего сознания, как легкие перистые облака, и ни одна мысль не застревает в моем разлагающемся мозгу. Профессор аль Саид рассказывает о центральной проблеме, которую предстоит обсудить участникам конгресса, — проблеме построения общества равных возможностей в свете пипологии.

Мне хочется вернуться в кресло моей жизни, плакать вместе с Альберто и трахать Авишаг. Я старик и в качестве такового пользуюсь особыми привилегиями. Меня отпускают с заседания, и я поднимаюсь в номер.

И вновь передо мной окно моей жизни. Скоро полдень. На склоне горы пасется стадо черных коз. Я прислушиваюсь, и мне удается услышать блеяние и звон колокольчика. Я сажусь в кресло и жду прихода Альберто и Авишаг. Иерусалимский воздух пьянит меня. Через ноздри он проникает в черепную коробку, оседает в корнях волос. Я начинаю грезить. На мгновение картина затуманивается, и вот я снова, голый, скачу по холмам, смотрю в небо, бегу как ненормальный. Что я там делаю? Не понимаю. Но через несколько минут все проясняется. Я вижу свою надувную куклу Маргариту. Она взлетает в небо, как воздушный шарик, вырвавшийся на волю. Она летает кругами, кувыркается, иногда опускается вниз и снова взмывает вверх. Голый, я мчусь за ней, но она уворачивается, коснувшись земли, взлетает и больше уже не приземляется. Стыдясь своей наготы, я стою среди коз, и они облизывают меня. Я не перестаю следить глазами за полетом Маргариты. Глядя на меня, пастух-бедуин смеется. При виде его я пугаюсь и прикрываю свой срам руками.

— Маргарита, — кричу я, сидя в кресле, — убирайся прочь из моего сна! Я хочу Альберто, я хочу Авишаг!

Эти слова обижают Маргариту до глубины души, она снижается, бьет меня по голове, снова взлетает и атакует меня с воздуха. Я прячусь от нее, а она поджидает, пока я вылезу. «Как случилось, что немка Маргарита превратилась в сирийский бомбардировщик?» — недоумеваю я.

Звонит телефон. Я все еще голый. Неожиданно мой давно всеми забытый член оживает. Такой эрекции у меня не было уже давно. Я не помню, когда разделся. По-моему, у меня не все в порядке с головой, но тем не менее я чувствую себя прекрасно. Телефон продолжает звонить. Чтобы избавиться от его назойливого звона, мне приходится встать и подойти. Это Антуан. Он настаивает, чтобы я вернулся на конгресс и высказал свое мнение относительно методов решения проблем палестинского общества. Я обещаю прийти на вечернее, заключительное заседание, вешаю трубку и вновь подхожу к окну, в котором отражается вся моя жизнь. Утомленный день уже начал клониться к закату. В пустыне никого — ни людей, ни животных. Я сажусь в кресло, закрываю глаза и засыпаю. Но на этот раз мне ничего не снится. А может, я просто не запомнил свой сон.

Вечером я спустился в зал заседаний. Выступал мой блестящий ученик Вольфганг фон Гаузман. Он рассуждал о проблеме палестинско-еврейской дезинтеграции. Его пипологические идеи показались мне очень интересными. Вольфганг привлек внимание членов конгресса к тому банальному факту, что на суб-текстуальном уровне оккупация есть не что иное, как форма агрессивной сексуальной интеракции между оккупантом и оккупируемым, между победителем и жертвой изнасилования. Грубо говоря, оккупация представляет собой половой акт, в котором женщины побежденного народа приносят свои гениталии в жертву похотливому победителю. Оккупант превращается в неудержимую машину страсти и насилует все, что попадается на его пути.[32] Свой лавровый венок победителя он срывает с плачущей жертвы, покорно раздвигающей перед ним ноги.

Разумеется, пипология не одобряет всех этих ужасных явлений и отнюдь не призывает к ним. Однако объективные факты, которые она констатирует, невозможно игнорировать.

Во время блицкрига в России опьяненные быстрой победой солдаты вермахта трахали по дороге на Москву все, что шевелится, оставляя за собой сожженные и обугленные женские трупы. Но когда инициатива перешла к русским, те отплатили немцам с лихвой. Продвигаясь к Берлину, они впрыскивали сталинское семя в матку каждой немецкой девушки, которую встречали на пути.

Таково положение дел на Западе. Однако на Ближнем Востоке массовых изнасилований во время военных действий не наблюдается. Арабские легионеры не насиловали женщин из Рамат-Рахель, а солдаты армии Сиона избегали телесных контактов с палестинками, даже если те были не против. На первый взгляд здесь налицо высокий моральный уровень солдат обеих воюющих сторон, однако пипологический анализ заставляет в этом усомниться. По мнению Вольфганга, избегание сексуальных контактов свидетельствует скорее о взаимном неуважении обоих народов. Как кобель не хочет совокупляться с верблюдицей, так и араб не желает сношаться с еврейкой, а евреи не имеют никакого желания трахаться с арабками. На Ближнем Востоке ни у одной из враждующих сторон не наблюдается никакого стремления рассматривать своих противников как равноправных членов человеческого общества.

Чтобы как-то решить эту странную проблему и заставить оба народа относиться друг к другу по-человечески, Вольфганг предложил насильно заставлять арабов и евреев вступать в половые сношения. По его мнению, правительство должно учредить специальные дни для проведения организованных изнасилований. Например, по воскресеньям и средам потомки Ишмаэля будут организованно насиловать дочерей Израиля, а по вторникам и четвергам ибн-ицхаки будут организованно насиловать ишмаэлиток. Что касается друзов, которые оказались между двух огней и поневоле стали коллаборционистами, то им нужно разрешить насиловать круглый год. Все изнасилования должны происходить, разумеется, под строгим надзором властей.

Это предложение показалось мне весьма любопытным, и я его поддержал. Затем я вернулся к себе в номер, уложил вещи, последний раз посмотрел в окно своих нереализованных возможностей и попрощался с Авишаг и с Альберто. В ответ они только печально и понимающе улыбнулись. В глубине души они всегда знали, что я не останусь с ними навсегда.

32

Иногда даже невинных ягнят и прочую сельскохозяйственную скотину. — Прим. Ф. Шаръаби.