Страница 20 из 80
— Мы еще не знаем, правда ли это.
— Ладно, потом выясним…
— Сомнение в таких случаях оскорбляет…
— Решать все вопросы разом — значит быть верхоглядом, как вы сами говорите… А пока всего хорошего, приходите пить кофе на пароход…
Она ненавидела его. Презирала всеми силами души. Слабые, правда, были эти силы, как у умирающего, который ненавидит и презирает живых, оставшихся проводить его в последний путь.
А мелкие поставщики бананов агонизировали. На них надвигалась большая плантация, словно море выходило из берегов, чтобы затопить долины среди гор, ущелья, лощины с жующими папоротниками, которые, шурша, жуют ветер и тянутся к свету из сумрака. Зеленое наводнение. Все затопляют, все покрывают банановые кусты, сотни, тысячи миллионов кустов, теряющихся вдали, уходящих за горизонт.
Мейкер Томпсон дважды перечитал телеграмму — бумажку цвета слоновой кости с голубым заголовком и виньеткой — официальную телеграмму, которую комендант расправил и протянул ему раскрытой.
— Как вам понравится?
— Это меня не удивляет: не раз бывало, когда, вспоминая о Чипо, она говорила странные вещи. Подождите, я постараюсь припомнить, попытаюсь точно воспроизвести ее слова. «Чипо — это не только имя и человек, как ты думаешь. Чипо — это голос всех, кто не желает лишиться земли, за деньги или даром. Почему хотят забрать Чипо? Чтобы он не повторял того, что известно всем? Ну, что ж, пусть засадят тогда весь народ в тюрьму».
— Слова, пришедшие вам на память, сеньор Мейкер Томпсон, все проясняют. Бедная мать!..
— Да, мне жаль ее. Эх, если бы Майари была такою, как она. Однако жизнь не дает всего сразу, или «враз», как говорил мой трухильянец.
— Надо преподнести ей телеграмму, прямо так, как это делают газеты, когда не знают, что приплести, без комментариев.
— Она, возможно, придет выпить кофе.
— А хорошо мы с вами пообедали… Бананов-то сколько погружено! До сих пор грузчики работают!
— С каждым разом будет все больше. Спрос очень велик, и это заставляет нас расширить посадки на свой страх и риск. Впрочем, я и хотел поговорить с вами об этом, комендант, но прежде опорожните рюмку, и закажем еще по одной…
— Мне, пожалуй, хватит. Я уже и счет потерял тем, что мы с вами опрокинули. Однако предпоследненькая не повредит…
— Пока принесут виски и прежде чем явится донья Флора, я хотел бы поговорить с вами о двух вещицах. Вы мне не сказали, в каком виде вам удобнее получать от нас вознаграждение. Это не следует афишировать, за тем исключением, когда людей надо прямо ввязать в дело. В Центральной Америке, например, депутатам вручают чеки, и они оказываются пойманными за хвост. Но их это не пугает. Такой народ открыто сотрудничает с нами. Однако в других случаях мы предпочитаем вручать greenbacks[48]. Не остается никаких следов. В этом конверте вы найдете обещанное, просто аванс за все предстоящее.
Официант принес два виски.
— Ладно, приятель, за ваше здоровье; и спасибо за подарочек. Правда, я его не просил. Я вам помогаю бескорыстно, то есть, лучше сказать, за то, что вы нас просвещаете, цивилизуете. Нам всего-навсего и нужното немного машин, чтобы построить дороги, посеять всякую всячину, вывезти древесину из наших лесов, дать по рукам англичанам из Белиза…
— Ваше здоровье, комендант, — и второй вопрос. У меня в Бананере собралась тьма народу, уже перевалило за тысячу, и я боюсь, что может разразиться эпидемия черной оспы или желтой лихорадки… Многие люди пришли с этой заразой из Панамы…
— Ладно, вы скажите, что надо делать; только бы не просить денег у правительства: ответят, бюджет, мол, по швам трещит. Может, я сам справлюсь, мне давно хотелось очистить территорию у порта, это сущий пустяк.
— Напротив, мы сами хотим помочь вашему правительству; но для этого мне нужно… нет, не разрешение ваше, а просто понимание: смотрите на все сквозь пальцы, если я предам огню вонючие хибарки, которые там стоят, рассадник вшей, где живет грязный народ…
— Паршивое это дело!..
— Нет-нет, погодите. Я предоставлю им приличные; жилища, построю новые дома… Дома около новых плантаций, где они смогут работать, если захотят, а если не захотят, будут жить там, как у себя дома, и работать, где понравится.
— Ну, если так, мне подходит ваш тон, как говорят индейцы. Ничего не скажешь, приятель, практичные вы люди. Если дадите мне слово построить дома, чтобы люди не остались под чистым небом…
— И жилье, и утварь, и одежду — все будут иметь. Наконец-то у бедняг все будет новое…
— Если бы вы и их самих могли сжечь да заменить…
Слезами горчил кофе в чашке, жужжали вентиляторы и голоса прохожих, молчали Джо и комендант. В тумане плыли буквы телеграммы.
«…Алькальд Габриель Герра сообщает запрос вашего превосходительства женщина Майари Пальма Поланко исчезнувшая этом месте… числа отплыла побережью Эль-Чилар лодке управляемой неким Чипо Чипо. Менкос».
— Ничего страшного в этом нет, дорогая сеньора, — старался успокоить Флору комендант. — Теперь мы знаем, куда она отправилась и с кем. Мы распорядимся, чтобы капитан гарнизона в Бананере тотчас отплыл к побережью Эль-Чилар, где, говорят, лихорадка всем пупы выела…
— И я сейчас же поеду…
— И вы сейчас же поедете, с первым поездом.
— Во всяком случае, сделаем так, чтобы попасть в Бананеру к рассвету, — резюмировал Джо. — Я тоже должен быть там утром.
— Ее околдовал Чипо, — стонала донья Флора, — ее околдовал Чипо Чипо...
У борта парохода драка между неграми и белыми. При свете прожекторов они яростно тузили друг друга. Ни стона. Только хриплое дыхание и глухой стук тел, ударяющихся о мол; свалка, удары ногами, кулаками, головой, подножки, прерывистая брань, проклятья. В потасовку ввязались и женщины: одни пытались восстановить мир, другие подстрекали. Растрепанные, в съехавших с плеч платьях, они царапались, плевались, ругались; их вмешательство походило на танец, на чечетку, на перепляс, на оргию у берегов Карибского моря.
Осколок луны, челнок червонного золота, вынырнул из необъятной жары и повис над залитою шоколадом цепью гор и тишью бухты. Внизу — безмолвие и блеск золотых монет, рассыпанных маяками в воде, а вверху — ночь и безмолвие звезд.
VI
Горели их ноги, темные, как земля. Комья бредущей земли. Голые ноги. Нескончаемые ряды. Ноги крестьян, вырванных из своих полей. Образ земли, которая движется, вечно кочует, дает отрываться комьям от себя, от доброй глыбы, упавшей со звезд, чтобы не остаться там, где ее лишили корней. У них не было лиц. Не было рук. Не было тел. Только ноги, ноги, ноги, ноги, ищущие тропу, откос, поляну, куда бы уйти. Те же самые лица, те же самые руки, те же ноги, идущие, чтобы уйти. Ноги, ноги, только ноги, комья земли с пальцами, куски глины с пальцами, ноги, ноги, только ноги, ноги, ноги, ноги… Вот они движутся, и уже нет их там, где только что были. Они бредут, шагают неслышно, не поднимая пыли, шагают, шагают, шагают: жилища их — угли и дым; они идут по корчевьям, полузатопленным водой, сквозь мыльную мглу, где царят муравьи сомпопо, черные пчелы, полчища мошек, попугаи гуакамайя и обезьяны.
Семья мулатов со всеми своими детьми цеплялась за клочок земли, засаженной бананами. Тщетно. Людей вырвали, избили, раскидали. Они цеплялись за ранчо. Тщетно. Ранчо вспыхнуло вместе с тряпками, утварью и святыми. Они хватались за пепел. Тщетно. Дюжина одержимых наймитов по знаку светловолосого надсмотрщика бичами отогнала их прочь. Старые мулатки — горло сдавлено петлею слез — извивались, точно от щекотки, крича, вопя, пытаясь защититься корявыми, как ветви смоковницы, руками, ранеными, разбитыми, кровоточащими, пытаясь прикрыться от града ударов. А мулаты, старики с пегою щетиной на круглых черепах, уходили, шатаясь, пьяные от горя, изгнанные, поруганные, обездоленные, в окружении многочисленного потомства, детей, внуков, которые, плача от страха и дыма пожарищ, переводили на свой язык свист хлыста над спинами родных и лепетали невнятно: «Чос, чос, мойон, кон… Чос, чос, мойон, кон!..[49]»
48
48. Доллары (англ.).
49
49. «Чос, чос, мойон, кон…» — Эта фраза в романе является в некоторой степени ключевой, однако она несет только смысл, приписываемый ей Астуриасом: «Нас бьют чужие руки». Очевидно, такой прием был использован писателем для того, чтобы стало возможным объединить в общей борьбе всех угнетенных: индейцев, негров, ладино. В следующей части трилогии, романе «Глаза погребенных», писатель замечает, в частности, что «чос, чос, мойон, кон — это вызов, брошенный мулатами созвездию банановой монополии» (гл. XXXII), и тем самым снимает с себя ответственность за лингвистическую достоверность.