Страница 25 из 148
Головы, шеи, лица, руки, шляпы, зубы, сверкающие белизной, а то и золотом, серьги в ушах, ремни с револьверами или мачете — все замерло в окошках и дверях вагонов, все ждут, когда тронется поезд»."»
«Сбрось очки… тебя и так назвали совой!.. Не слышишь?.. Сирена… Шлепанцы… Сова… Не оглядывайся, не обращай на них внимания!.. Смотри на тот красный флажок, что торчит в земле, неподалеку от шпал… Смотри, как его пламя оживляет желтый песок насыпи, по которой бегут синеющие рельсы, и как подчеркивает этот флажок игру красок: зелень лужаек, заливных лугов, деревьев, плантаций сахарного тростника и горных отрогов — охра и голубизна пробудились от вечного покоя, подчиняясь волшебным заклинаниям пылающего флажка…
Один человек сошел — и это ты… Станция флажка… Путевая миля 177… Итак, наступил час, когда ты с твоими чемоданами должна отойти от поезда — на подножку вагона второго класса взобралась супружеская чета негров — кожа с оттенком просмоленного брезента, у женщины волосы собраны тюрбаном и перевязаны ленточкой апельсинного цвета, а у мужчины длиннющий галстук, такой же яркий, как флажок, рдеющий на ветру… И больше ничего… Гудок… дымок… Гудок… дымок… Гудок… И эхом отзывается грохот… грохот вагонов, вновь пришедших в движение…»
Ушел поезд — и поле будто лишилось чего-то очень нужного, важного.
«Тебе придется оставить чемоданы или сбросить туфли…»- говоришь ты сама себе и подтаскиваешь чемоданы к высокому дереву, господствующему надо всей округой, как зеленый купол церкви. Туфли?.. Ты хмуришь брови… Очки сползают с носа… Нужно либо поправить их, либо снять — так дальше идти нельзя… Но… как идти дальше, если каблуки вязнут в песчаных островках, по которым — с одного на другой — тебе приходится прыгать, балансируя, чтобы не попасть в лужицы; железнодорожная линия разделяет заливные луга и заросли фикусов — там, по ту сторону, тебя должны ожидать дрожки… Туфли и шляпка… Шляпка?.. Да, но если ты снимешь ее, в волосах начнет резвиться ветер…
Здесь нет станции, нет никого, чтобы спросить о долгожданных дрожках. Ни здания, ни названия. Остановки, отмеченные флажками, не имеют названий. Они — души бесплотные и безымянные. И бездушные…
«Но все же кто-нибудь сюда заглядывает… — думаешь ты, с трудом добравшись до фикусового дерева, под тяжестью чемоданов буквально отрываются руки. — Должен ведь прийти сюда путевой обходчик; кто-то должен смотреть за флажком — этим единственным живым существом, да, он казался живым благодаря своему алому цвету — цвету крови, и еще потому, что развевался, как плащ тореро, над безмятежными полями, над поймами, уже кое-где ослепшими: испарилась в них вода… Кто-нибудь должен все-таки прийти, и тогда узнаешь, где же экипаж».
Нет, это не он. К флажку подошла женщина. Голова повязана какой-то тряпкой, поношенное платье, босые ноги. На желтом лице — печать всех болезней этих болотистых мест и беспросветной нищеты. Она рывком выдернула из земли флажок, но никак не может его свернуть. Вырывает ветер. Флажок сопротивляется, вздувается, вывертывается, будто детский воздушный змей. Наконец свернула она флажок, засунула под мышку и пошла… Ветер треплет ее платье, ощупывает, приподнимает, тискает в своих объятиях, ищет и ищет, куда она спрятала флажок. Ветер никогда не признает себя побежденным. Иногда кажется, что ветер держит женщину, не дает ей идти вперед. Должно быть, она живет где-то неподалеку и сейчас направляется к дому, с трудом передвигая ноги, вздымая пыль.
«Иди! Беги за ней! Догони ее! Узнай у нее о дрожках! Не хочешь? Тебя все еще мучает мысль о том, что в вагоне ты (или не ты) забыла букет камелий?..»
Безотрадна станция, да и нет здесь станции, безответно чистое поле — нет здесь ни телефона, ни телеграфа, — нет никакой возможности сообщить на ближайшую остановку, что ты забыла в вагоне первого класса самое ценное из твоего багажа… алые камелии… ее или твои?
Забыла?.. Сомнительно!.. Это было бы ужасно!.. Нет, нет! Это было бы ужасно! Букет, очевидно, упал на скамью, когда ты поднялась, чтобы снять чемодан; упал на скамью букет алых камелий, приколотый на груди, — «словно сердце пламенеет», сказал сеньор, который ухаживал за тобой и вручил свою визитную карточку. А может быть, ты уронила букет в тамбуре, когда выходила?
Убери платок. Выступили слезы на глазах, повисли на ресницах, но не скатились.
А дрожки?.. Женщина, окутанная порывами ветра, та, что унесла флажок?.. А твои дымчатые очки?..
Земля здесь с одной стороны спускается к морю, с другой — вздымается к небу. Поля, прильнувшие к склонам гор, под знойными лучами солнца изжелта-зеленые, а за седловиной, где прошел поезд, они темнеют, там поймы, бесконечные поймы, зелено-голубого, почти синего цвета. И все-таки самая завидная доля — у этого фикуса аматле,[35] в тени которого под бесчисленными и сияющими драгоценными, изумрудными листьями ты сидишь на корневище, как на скамеечке. Зимой и летом сохраняет аматле свои глянцевитые, блестящие, полированные листья — эмаль на золоте работы искусного ювелира, — узорчатые, вырезные, они совершенно закрыли ствол и узловатые ветви темнокожего гиганта. Все вокруг преходяще — пассажиры и этот мир: зелень полей увядает, сгнивают бирюзовые поймы, облетает листва с дуба, кофейные деревья покрываются плодами — капельками пурпура, лиловеет хакаранда,[36] обнажаются тамаринды. Только фикус аматле остается неизменным, всегда один и тот же, он — вне времени… Вскрикнула… Что такое?.. Обыкновенная ящерица заставила тебя вскрикнуть?.. Ага, тебе показалось, что это змея?.. И ты заметалась, столько ненужных жестов, столько лишних движений — руками, головой, широкополой шляпой!.. А может быть, во всем виновата оса?.. Но ведь это просто-напросто большая муха. Лети, мошка, преспокойно, если ты одна! Другое дело, когда невесть откуда налетают тучей огромные оводы, прилипают к коже, как медицинские банки с крыльями горячего дыма, вонзают безжалостные шприцы.
Часики, подаренные тебе родителями в день получения диплома, показывают три часа тридцать пять минут, а мерзких дрожек все нет и нет. Ты уже с двух часов сидишь под этим фикусом аматле.
Несколько шагов. Встать и сделать несколько шагов, всего несколько шагов. Однако ты ждешь — тяжелее всего сидеть и ждать не двигаясь, начинают затекать ноги.
— Нас, учителей, ждет участь жалких просителей в приемных, и потому, сеньорита, позвольте мне не поздравлять вас!.. — сказала в день вручения дипломов учительница, когда в ее голове заиграло шампанское. — Мы вечные просители в приемных… Запомните! И будьте к этому готовы!
Несколько шагов. Вперед, назад — совсем как часовой. Руки крепко сжаты за спиной; сцеплены пальцы, маленькие и крепкие, как рукоятки тормоза; голова наклонена вперед, шея вытянута, будто готова лечь на плаху, лишь бы не ждать дрожек… А они все не появляются… Ни к чему всматриваться в даль, держа козырьком руку, нечего вставать на цыпочки, впрочем, в этом нет нужды: из-за высоких каблуков ты уже и так стоишь на цыпочках… А дрожек нет, нет и нет…
Четыре часа семь минут…
Четыре часа девять минут…
Четыре часа тринадцать…
Ой, как плохо: тринадцать! Скажи — четырнадцать… Четыре часа четырнадцать минут… А дрожки все не появляются, не появляются…
Что делать?.. Отправиться на розыски женщины, которая унесла флажок, расспросить ее? Да, но… как оставить чемоданы?.. Взять их с собой — об этом и думать нечего… у нее не хватит сил нести багаж, по этим высоким полевым травам, окружившим озерца, где нашли себе приют пичужки всех цветов и размеров… точно бордюры из перьев…
Четыре пятнадцать…
Четыре шестнадцать…
А теперь до половины пятого ты не взглянешь на часики… Договорились?.. Конечно, если дрожки не придут раньше — ведь не будут же они ждать наступления ночи, чтобы искать тебя, и, надо надеяться, местным дикарям не пришло в голову, что ты запросто взвалишь чемоданы на плечи и потащишься пешком через эти холмы, не зная дороги, до Серропома…
35
35. …у этого фикуса аматле… — Из коры этого растения изготовлялась бумага для индейских книг.
36
36. Хакаранда — дерево с лиловато-голубыми цветами.