Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 7 из 8



Откуда берется навоз

Прошло три месяца. Наступил теплый май 1977 года. Мы, первоклассники, радовались скорому приближению лета и предстоящим долгим каникулам.

— Лето, — наставляла нас Валентина Степановна на последних уроках, — нужно провести с пользой. Вот вы летом будете отдыхать. А для других это время года — пора тяжелого труда. Например для трудящихся наших колхозов и совхозов. У них много работы. Кто знает, чем колхозники занимаются летом?

Витя Андреев поднял руку. Витя был двоечник и всегда молчал. Поэтому Валентина Степановна обрадовалась:

— Андреев?

Витя вышел из-за парты, собрался с мыслями и произнес:

— Летом колхозники и совхозники собирают урожай.

Валентина Степановна рассердилась.

— Какие еще «совхозники»?! Нет такого слова в русском языке! И урожай не собирают летом. Дети! Когда у нас собирают урожай?

— Осенью! — выкрикнула отличница Оля Семичастных.

— Правильно, осенью, — похвалила Валентина Степановна. — Молодец, Оленька, — и тут же бросила на Андреева гневный взгляд: — Садись, Андреев. Дети! Оля правильно сказала. Урожай собирают осенью. А летом колхозники и колхозницы сгребают сено в стога, чтобы оно сушилось, и заготавливают удобрения, навоз. А что такое навоз?

Все растерялись. Я понимал, что значит слово «навоз», но поднять руку не решался. Все синонимы этого слова казались мне неприличными. Одноклассники тоже хранили молчание.

Миша Старостин ухмыльнулся, подмигнул мне и поднял руку. Валентина Степановна вспыхнула:

— Опусти сейчас же руку, Старостин!

— А что?

— Ничего! Говорят тебе, опусти руку! Пусть Леша Петренко нам скажет, что такое «навоз».

Отличник Леша Петренко поднялся и, весь красный, запинаясь, произнес:

— Навоз — это такие какашки!

Мы все захохотали. Леша пытался дальше говорить, но его слова потонули в нашем гоготе.

— А ну тихо! — одернула нас Валентина Степановна. — Ничего смешного. Продолжай, Алеша! Все правильно.

— Навоз дают животные, — сказал Леша. — А колхозники используют его для того, чтобы удобрять поля.

Валентина Степановна посадила Лешу на место и начала что-то говорить уже сама, но я ее не слушал. Я повернулся к Старостину.

— Мишка! Слушай… я не понял, как его заготавливают.

— Кого?

— Ну… навоз.

— Навоз — это говно! — уверенно сказал Старостин. — Говнецо… Так у нас во дворе говорят.

— Это я и без тебя знаю.

— Ну?

— А как его заготавливают?

— Не знаю… — тут Старостин задумался. — Ты сдавал анализ кала перед первым сентябрем?

— Сдавал.

— Наверное, так же и в колхозе. Сидят на унитазах целыми днями летом. Не все, конечно. А только специальные люди. Жирные. Вроде нашей Степановны. Сидят и какают. Только воду не спускают. Потом у каждого собирается целая коробка. Они ее вываливают в общую кучу, и на самосвал…

Пока я слушал Старостина, воображение рисовало мне очень странное зрелище сидящих в ряд на унитазах колхозников со спущенными штанами. Эта картина мне показалась сомнительной. Колхозы (нам об этом говорили) — это флагманы коммунизма. И сидеть на горшке целый день — это неправильно, не по-ленински. Я решил поделиться своими сомнениями со Старостиным.

— Мишка?

— Ну что?

— А чего это Петренко про животных сказал? Что это они дают навоз.

— Петренко — дурак! — разозлился Старостин. — Ну как животные могут что-то давать? У них ведь рук нет, и они глупые.

Снова «люди в голом»

В таком духе Старостин просвещал меня весь следующий год. Пролетел второй класс. Третий. Нас приняли в пионеры. Начался четвертый.

Как-то на перемене Миша отозвал меня в сторону. Я с неохотой подошел. К тому времени он стал мне немного надоедать. Я не знаю, почему. У него появились какие-то новые друзья во дворе. Миша мне о них постоянно рассказывал, и мне было очень скучно. Кроме того, Миша стал общаться с другими одноклассниками. Пытался их просвещать на свой лад, чего делать, конечно, не следовало.



— Чего звал? — спросил я его.

Оглянувшись по сторонам, Миша полез во внутренний карман пиджака и извлек оттуда стопку черно-белых фотографий, небольших по размеру.

— Зырь сюда!

На первой фотографии я увидел улыбающуюся голую женщину. На следующей — еще одну. На других оказались и женщины, и мужчины, тоже совсем голые. Они обнимались, стояли, сидели, лежали в разных позах. У всех были радостные лица.

Фотографии не произвели на меня особого впечатления. У нас дома было много толстых альбомов с репродукциями, на которых попадались голые люди. В основном почему-то женщины. И еще в Эрмитаже мне показывали статуи древнегреческих богов, богинь и героев, изображенных абсолютно голыми. Я тогда спросил взрослых, почему в древней Греции все так ходили. И мне объяснили, что в Древней Греции было очень жарко и одежды не требовалось. Так что Миша в тот раз ничего нового мне не открыл. К тому же люди на его фотографиях мне показались не очень красивыми. Впрочем, их радостные лица полностью компенсировали в моем представлении этот недостаток. Раз они улыбаются, радуются, думал я, значит это — хорошие, добрые люди. И не важно, что голые. Никому ничего плохого ведь они не сделают.

— Ну как тебе?

Я пожал плечами:

— Так себе…

Тут прозвенел звонок. Миша сунул фотографии в карман, мы побежали на урок, и я тут же забыл об этих картинках.

Дня через три моей маме позвонила наша классная руководительница и сказала, что в классе произошло «чепе» и что маме нужно в ближайший четверг придти на внеочередное родительское собрание.

Мама не на шутку встревожилась. Повесив трубку, она тут же позвала меня. Я в этот момент сидел на кухне и слушал радио.

— Андрюша! Иди-ка сюда!

Я поднялся и зашел в комнату.

— Что там у вас в школе произошло?

«Тебе не все равно?» — подумал я. К четвертому году школа так мне надоела, что я старался не думать о ней хотя бы дома. Но ничего не получалось. Едва я переступал порог нашей квартиры, меня тут же с пристрастием допрашивали о том, «что было в школе». Я обычно отмалчивался или старался отвечать односложно.

— Тебе не все равно? — спросил я маму.

— Не смей дерзить! — крикнула мама. — Вот папа вернется…

Такой поворот дел меня никак не устраивал, поэтому я решил пойти на мелкие уступки и всем видом выразил готовность отвечать.

— Я спрашиваю, что случилось в школе? — повторила она сухо.

Я понятия не имел, что ей нужно:

— Не знаю…

— Вы опять нахулиганили?

— Нет…

— Тогда что случилось? Почему мне звонит Клавдия Васильевна?

— Не знаю…

— Ладно, — сказала мама. — В четверг все сама выясню.

Наступил четверг.

Я вернулся из школы, пообедал и сделал уроки. Потом я планировал посмотреть мультики по телевизору, но папа усадил меня играть с ним в шахматы. Эту игру я ненавидел.

Скоро раздался звонок в дверь. Я открыл. Вошла мама с тяжелыми сумками.

— В магазин заскочила, — сказала она и, снимая сапоги, добавила: — Была я на этом родительском собрании… Скажи-ка, Миша Старостин тебе ничего не показывал?

— Нет…

— Фотографии какие-нибудь?

— Что за фотографии? — вмешался папа.

И тут я вспомнил:

— Вообще-то показывал. Ерунда это…

Воцарилось молчание. Я понял, что мама ждет от меня еще каких-нибудь слов.

— О чем вообще речь? — снова вмешался папа.

— Представляешь, Леня, — мама вдруг заговорила очень торопливо и сбивчиво. — Представляешь… Старостин, хулиган этот, принес в школу, — тут она понизила голос, — порнографию. Настоящую. Принес и стал показывать ребятам. Дети дома рассказали родителям, и те сразу побежали в школу к Клавдии Васильевне жаловаться. Мама Бори Анисимова заявила, что ее Боря пришел из школы и заявил, будто Миша показал ему «мужские» и «женские» фотографии. То же самое Саша Гурьев и Антон Скачков. И другие… Все мамы встают и возмущаются. Просят принять меры. Меня спрашивают: «Верочка! Вам Андрюша что-нибудь рассказывал?» А я сижу, как дура, и ничего понять не могу. Начинаю что-то мямлить. Говорю, что первый раз слышу… А мне мама Оли Семичастных заявляет: «Старостин всем показывал эти карточки. И Андрею тоже. Они ведь друзья… Этот Старостин и ваш…»