Шеломянь

Араб попросил освободить ему место для ворожбы. По приказу Лазаря воины отошли от стен Вышгорода, так что у Аль-Хазреда в распоряжении оказалась часть выложенного досками пути к крепости размером со средний физкультурный зал.

Поведение Абдул Аль-Хазреда казалось тем, кто видел это, похожим на камлание половецких шаманов. Тощий араб прыгал по гремящим доскам, махал длинными жилистыми руками, больше всего напоминая при этом журавля во время брачного танца. Изредка из горла араба вырывались гортанные звуки, мало схожие со звуками человеческий речи.

– Йяа! Угф! Фтагн-нгах айи Итаква! Нафл Ктулху! Нафл! Нафл! Азатот! – надрывался араб, и от этих звуков в душе киевлян поднималось все темное, что накопилось за жизнь. Хотелось крови, хотелось убивать, убивать так, чтобы противник перед смертью испытал всю муку, которую только может выдержать человек.

Тысяцкий Лазарь все больше багровел лицом. Наконец, издав бессвязный крик, он выхватил боевой нож и полоснул себя по запястью. Брызнула кровь и тотчас пропала, словно стертая или… выпитая кем-то? Киевские дружинники ожесточенно полосовали себя, кто ножами и мечами, кто наконечниками копий и стрел. Те, у кого вообще не было оружия, пытались разодрать вены ногтями. И каждый раз показавшаяся кровь исчезала, словно испаряясь.

Обескровленные лица неясно белели на фоне розовеющего солнечными последними отблесками неба. Все больше людей падали под ноги тех, кто еще находил силы держаться. Аль-Хазред продолжал камлание, волчком вертясь на месте и выкрикивая бессмыслицу.

– Нигх! – взвизгнул напоследок араб и, сойдя с мощеной дороги, в очередной раз рухнул в грязь.

Наваждение кончилось. Тысяцкий Лазарь тупо уставился на нож в правой руке и багровый шрам на запястье левой. Со всех сторон неслись стоны.

– Измена, – захрипел Лазарь. – Убейте араба! Убейте его, он предал нас!

– Не торопись, тысяцкий, – сказал Абдул Аль-Хазред. В его голосе больше не было рабской угодливости. Араб говорил уверенно и даже – где это видано? – покровительственно. – Взгляни на лагерь лукоморцев.

Лазарь повернул голову.

На первый взгляд все осталось по-прежнему. Тот же пьяный гомон, те же звуки сопелей и гуделей, те же тени пляшущих, перекрывающие отсвет костров. Но лагерь Кобяка стало хуже видно; мешал густой туман, который, казалось, выползал прямо из земляного рва, в котором не так давно валялся Абдул Аль-Хазред.

– Ну? – грозно рыкнул тысяцкий. – Обманул, поганец! Что обещал-то? Где твое небесное воинство? Где?

– Оно не небесное, – прошипел араб, не отрывая взгляд от тумана.

Первые клочья тумана не спеша доползли до коней передовой сторожи Кобяка. Сама сторожа бодро тянула кумыс в густой траве неподалеку, резонно рассудив, что нет такого противника, который осмелится напасть на лагерь этой ночью.

Половцы ошиблись.

Туман шел по земле, видно, скопившаяся влага не давала подняться повыше. Сизая дымка ласково обволокла копыта коней и, словно живая, поползла выше по ногам к брюху. Вскоре туман тяжело опал к земле. Коней не было.

Цвет тумана изменился, из белесого он стал розоватым, словно поглотил краски заката.

– Что происходит? – прошептал тысяцкий Лазарь. Оказалось, он умел говорить тихо. – Откуда туман при такой жаре? Кто украл коней?

– Это не крадет, – откликнулся Аль-Хазред. – Это убивает.

Туман дошел до половецкой сторожи. Один из лукоморцев почувствовал спиной неожиданную прохладу, обернулся и увидел медленно ползущую реку тумана. Он не успел удивиться, как Лазарь, странному природному явлению. Мгновенным броском туман преодолел расстояние, отделяющее его от людей, и накрыл их погребальной вуалью.

Половцы чувствовали, как нечто бесплотное и тем не менее могучее прижало их к полузасохшему на корню ковылю. Боли не было.

Скоро туман пополз дальше, и видно было, что скорость его увеличивается. На месте половецкой сторожи лежало оружие и доспехи. На доспехах были тщательно застегнуты все ремни, под кольчуги заботливо подложены войлочные безрукавки, внутри сапог топорщились портянки. Недалеко от покинутого лагеря в траве наблюдательный зритель мог бы увидеть несколько камней странной формы. При ближайшем изучении наблюдателю стало бы ясно, что это не камни, а лошадиные копыта, которыми по какой-то причине побрезговал туман.

Немного прошло времени, пока туман добирался до половецкого становища. Первыми там его заметили лучники, предусмотрительно оставленные Кобяком на повозках, по периметру прикрывавших лагерь. Туман тянулся по земле не выше живота, только испарения, как ото льда, вытащенного в тепло, тянулись к небу легкой дымкой…

И здесь – случилось! Сильный удар внезапно сгустившегося воздуха опрокинул одну из повозок. Соседние, намертво сцепленные с ней, содрогнулись и тоже стали крениться. Громадные колеса одной из повозок с протяжным треском лопнули, разметав обломки далеко вокруг.

Несколько лучников оказались выброшены ударом прямо в раскинутую туманом скатерть. Большинство сразу ушли на дно, не издав даже звука. Но те, кому повезло остаться в опрокинутых повозках, увидели, что произошло с одним из лучников, угодившим на границу тумана и реального мира. Порыв ветра отогнал призрачное море немного назад, открыв неприятное зрелище. Верхней половины туловища половца уже не существовало, шлем с подголовником откатились в сторону, лишившись содержимого. Просела под собственным весом кольчуга и только у пояса топорщилась горбом. Из-под нижнего края кольчуги торчали ноги в кожаных штанах и невысоких сапогах. Это была та часть тела половца, до которой туман из-за ветра добраться так и не успел.

Первой мыслью очевидцев этого происшествия было звать на помощь, отбить нападение. И тотчас до них дошло, кто именно способен перерубить человека пополам, не повредив кольчуги. Тем более похитить часть тела!

– Айя! Духи! Злые духи пришли! – закричали сторожа и бросились в лагерь, заполошно мотаясь между юрт и кибиток. Кто-то звал шаманов. Наиболее рассудительные седлали коней для бегства.

Ветер сменился, и с его помощью туман, все более наливающийся красным светом, набросился на половецкие вежи. Тогда и раздался тот самый крик, услышанный не только в русском лагере, но и в стане Кончака.

Случилось так, что туман охватил лагерь Кобяка со всех сторон, отсекая пути для бегства. Были среди половцев те, кто попытался пробиться сквозь кровавую пелену на коне. После первого же шага в багровой дымке кони падали вместе с всадниками в гущу этого марева и уже не поднимались. Один из коней при падении опрокинулся на спину, и стало видно, что его ноги словно срезаны одним ударом гигантского серпа.

У ворот Вышгорода стояла мертвая тишина. Тысяцкий Лазарь и его воины видели, как погибают враги, но радости такая смерть не доставляла. Гордиться стоит заслуженной победой, а не бесчестной бойней.

– Что ты наделал? – тысяцкий схватил Аль-Хазреда за грязный отворот халата.

– Спас ваши жизни и отомстил врагу, – ответил Аль-Хазред, явно гордясь содеянным.

– Убери это, – с удивительной для себя мольбой в голосе попросил тысяцкий.

– Оно не уйдет, – тоном учителя, втолковывающего несмышленышу элементарные вещи, сказал араб. – Оно пришло за кровью и должно ее получить. Только солнце прогонит это прочь, к озеру Хали, что под Черной Звездой.

Тысяцкий понял, что убийство продлится всю ночь до восхода солнца, и содрогнулся.

В это время раздался скрежет засова, и в воротах открылась калитка. В сопровождении гридней, несущих факелы, из ворот величаво вышел князь Давыд Ростиславич Смоленский, тот самый, что не пустил Лазаря внутрь крепости.

Князь был красив без изъяна: высок, могуч, хорош собой. Пластинчатый доспех ладно облегал его мускулистый торс, красные княжеские сапоги подчеркивали длину и стройность ног.

Князь был любопытен. Давыд Смоленский хотел знать, что происходит и чьи войска там, в тумане, расправляются с презренным Кобяком. И еще князь желал знать, есть ли среди победителей его люди. Тысяцкий Лазарь за ответом в карман не полез, благо карманов на кольчуге не предусмотрено. Он сказал, что думает о тех, кто любит отсиживаться за крепостными стенами в разгар сражения, кто хочет загребать жар чужими руками, и о тех, кого дурость или гордость гонит на убой в туман-людоед.