Страница 30 из 70
Через двадцать дней пришла телеграмма: «Встречай!» Когда Евгений Александрович примчался за ней в московский аэропорт на «Жигулях», она плавным движением загорелой руки показала на движущийся транспортер, и он ловко перехватил ремешком два тяжелых ящика с виноградом и персиками, вскинул их на плечо, взял в правую чемодан, а левой коснулся ее локтя:
— Н-ну, как ты, Н-настенька?
Она глубоко вздохнула и, глядя на него чуть сверху, произнесла мило и непосредственно:
— Бог ты мой, Женечка, как же устала отдыхать без тебя.
— Ничего, Н-настенька, на следующий год мы махнем с тобой вместе, не расстраивайся.
Загорала Настенька всегда быстро и хорошо, и даже сейчас, через два месяца после Крыма, шоколадную ее кожу с серебряно-желтыми блестками волос еще лучше оттенял белоснежный вельвет.
Только она с таким изяществом могла садиться в машину, и Евгений Александрович хорошо понимал мужчин, которые всякий раз, наблюдая, как она захлопывает дверцу, долго смотрели вслед, и, наверное, не у одного из них шевелилась в груди зависть к сидящему за рулем невысокому, полнощекому мужчине с густыми темными бакенбардами и большими итальянскими солнцезащитными очками.
Водить машину Настенька не умела, да и не стремилась к этому. Ей нравилось, что он водил автомобиль легко, как бог, часто взглядывая на нее, Настеньку, говорил всегда что-нибудь интересное и поучительное.
Они познакомились всего четыре года назад на дне рождения у друга Евгения Александровича Эдгара Пашутина, которого он сразу спросил о красавице: кто?
— Настенька, — загадочно ответил Эдгар, почти не шевеля губами, — коллега, стоматолог, разведена, двадцать пять лет. Существо капризное и очень дорогое.
— Плевать, зато божественное! — загорелся Евгений Александрович и на первый же танец пригласил именно ее. Когда он назвал себя, Настенька, которой тогда на вид можно было дать чуть больше девятнадцати лет, ослепила его улыбкой:
— Я ненавижу мужчин, которые не в состоянии оплатить мои капризы.
Через месяц Евгений Александрович, похвалив себя за то, что к тридцати двум годам не поторопился с детьми, развелся с первой женой, взял у Эдгара под небольшие проценты семь тысяч рублей с условием, что вернет их через год, сыграл свадьбу и увез Настеньку в круиз по странам Северной Европы. И Настенька покорилась ему. Отец ее был директором школы-интерната, но свою единственную позднюю дочь баловал умеренно, насколько позволяли зарплата и совесть. Первого зятя, учителя физики, он терпеть не мог, а про Евгения Александровича сказал дочери так:
— Хоть и метр тридцать со шляпой, но, по всему видать, парень толковый, живи пока, а дальше видно будет…
Месяцев через шесть, когда Настенька шутливо обронила первую часть фразы, Евгений Александрович без большого труда догадался, кому она принадлежит, и, затаив на тестя смертельную обиду, решил, что, кроме тихой ненависти, размениваться на иные чувства к тому не стоит, да и некогда. Деньги улетучились моментально, и Евгению Александровичу для того, чтобы поддерживать свое реноме на должном уровне, пришлось трудиться и приворовывать в поте лица. Про долг Настенька, разумеется, не имела ни малейшего понятия и однажды вечером, лежа в постели и гладя тонкими горячими пальцами глубокие залысины мужа, удивилась:
— Евгений, как-то странно получается. Ты работаешь как одержимый, а денег у нас даже на видеомагнитофон нет. Я уже не говорю о катере, который ты обещал еще летом.
— Л-лапочка, — растерялся Евгений Александрович, у которого до восьми тысяч, какие он должен был через месяц отдать Эдгару, не хватало всего восьмисот рублей. — Видеомагнитофоны пока не поступили на базу. Я ведь хочу не ерунду купить, а что-нибудь стоящее, причем с приличными записями.
— С самыми-самыми? — прошептала Настенька и немного покраснела.
— Н-ну, разумеется, моя прелесть. А насчет катера — что ж его на зиму глядя покупать? Домик на берегу водохранилища готов, он тоже кое-каких денег стоит. А катер будет весной. Ты д-довольна?
— До весны еще надо дожить.
На следующий день Евгений Александрович отправил письмо отцу и заказал телефонный разговор со старшим братом. Владислав, кандидат медицинских наук, жил и работал в Сибири. После подробного разговора он пообещал перевести на расчетный счет Евгения две с половиной тысячи, но предупредил, что делает это с большим для себя усилием, потому что деньги ему тоже нужны на ремонт совсем старого «Москвича».
— Б-братишка, милый, я тебе и так благодарен на всю жизнь за то, что ты д-для меня сделал. А долг этот я обязательно верну, ты меня з-знаешь. Кстати, твое п-пожелание. пятнадцатилетней давности — игрушку с м-малышами — я тебе достал. Почтой, сам п-понимаешь, такие вещи не высылают, нельзя. Вот поедешь в Москву, п-предупреди телеграммой, и я тебе лично ее вручу. Это мой п-подарок.
— Напрасно, Женя, ты это сделал. Все было в детстве, мы теперь с тобой люди достаточно взрослые. Так что игрушку и малышей выбрось от греха подальше и забудь место, куда она упала. Это я тебе не советую, а приказываю. Ты понял?
— Х-хорошо, — улыбнулся Евгений Александрович и подумал, что его скорей заставят отречься от Настеньки, чем он выбросит наган и сотню патронов к нему, которые он выкрал из квартиры одинокого старика, часто вызывавшего «Скорую помощь». Это было несколько лет назад, тогда Евгений Александрович в поисках старого золота еще не брезговал дежурствами на «скорой помощи», смысл которых заключался в том, чтобы установить, у кого есть ценное старинное рыжье. У таких пациентов тут же фиксировались плохие зубы, с улыбкой назначался день приема, а когда человек приходил в поликлинику, Евгений Александрович пускал в ход свое обаяние и профессиональное мастерство.
Своему отцу Евгений Александрович написал, что на старые «Жигули», которые отец помог ему купить сразу после окончания медицинского училища, на обочине наехал пьяный водитель ЗИЛа и смял их в лепешку. Восстанавливать нет смысла, а без машины он как без рук. Тысяча рублей у него есть, и если бог дал в этом году хороший медосбор, то, может, отец пришлет еще хотя бы четыре тысячи, да Владик поможет. Деньги от отца и брата пришли через десять дней. Евгений Александрович взял отгулы, съездил в Москву, привез видеомагнитофон с десятью кассетами, но прежде, чем демонстрировать их Настеньке, внимательно посмотрел без нее. Три самые непристойные спрятал в гараже, а остальные, от почти невинных до более менее откровенных, показал жене. Несколько дней она была в шоке, даже дулась на него, но потом непонятная ее обида прошла, и Настенька привыкла.
Эдгар Пашутин работал в соседнем городе, который почти вдвое был крупнее, чем тот, где жил Евгений Александрович, в большой, солидной поликлинике, имел официальное разрешение, через его руки золото проходило быстрее и свободней. Ему завидовали многие, но только не Евгений Александрович. Он скорее недолюбливал Пашутина за его излишнюю самоуверенность, которой не обладал сам, и был убежден, что тот рано или поздно кончит плохо.
Евгений Александрович после обеда, когда закончил смену, позвонил Эдгару на работу и сказал, что хочет вернуть долг.
— Приезжай в ресторан к четырем часам, — ответил Эдгар, — заодно обмоем новый мотор на моем драндулете, сегодня пригнал со станции техобслуживания. Между прочим, твоему «Жигулю», хоть он у тебя и новенький, могу дать фору пару километров.
— П-проверим, — улыбнулся Евгений Александрович и, захватив с собой коричневый дипломат с деньгами, поехал к другу.
Эдгар ждал его в «Москвиче» на пятнадцатом километре, почти на середине пути между городами. Евгений Александрович увидел его издалека, притормозил, потянулся к дипломату, хотел выйти, но Пашутин левой рукой из машины показал ему: езжай вперед, и крикнул:
— Фора два километра!
— Ч-чудак! — пробормотал Евгений Александрович, рванул машину с места, поглядывая в зеркальце. Через полминуты «Москвич» превратился в маленькую точку, но потом вдруг неожиданно стал приближаться с непонятной бешеной скоростью.