Назначенье границ

— Весной мы получим на голову только его… в Италии. А остальные будут смотреть. Весной мы получим на голову его… а он получит Маркиана[18] в подбрюшье. В этом году наши соседи не успели, в следующем успеют.

— А потом?

— А потом не будет потом.

— Объясни, пожалуйста.

— В этом году и меня застали врасплох, — пояснил патриций. — Закладываться на следующий я не рискую. Может быть, получится, может быть, нет… но Аттила не единственный, кто умеет бить в спину чужими руками… и я не так плох в этом деле, как некоторые мои знакомые из града Константина.

— Ты понимаешь, что подумает Валентиниан? Что ему напоют до нашего возвращения? — нет, это со всех сторон безумие какое-то… и хуже всего, что командующий лжет. Не о планах, о причинах.

— Пока Аттила жив, не важно, что поют Валентиниану. Кстати, подумай и об этом… И о том, что нам не нужен сам Аттила, но очень нужны его люди.

— Сейчас я выйду отсюда, — тихо сказал Майориан. — Нанесу визит доблестному Атанагильду. Потом нанесу визит благородному Торисмунду — принесу ему свои соболезнования, а заодно и узнаю, где его носило ночью.

— Мне будет очень интересно, что он тебе скажет.

— Мне тоже очень интересно, что происходило ночью в долине. Очень…

— Ну ладно… Наш противник с той стороны ручья продал душу дьяволу. Буквально. Пять лет назад. Вчера это попытался сделать Торисмунд, но, к счастью, его вовремя угостили дубинкой. Это — хорошие новости. Плохие — тот, кого вызвал этот юный болван, все еще там. И вполне возможно, что даже одной смерти будет достаточно, чтобы мы все провалились… точно не знаю, куда. Если убьют одного из этих двоих дураков, это произойдет непременно. Ну и что ты будешь теперь делать?

Майориан похвалил себя за предусмотрительность: с пола упасть нельзя. Первым желанием было… нет, не сказать «что за бред?!». Зачем тратить время и слова? Тут кто-то сошел с ума, что ж, придется взять командование на себя. Аланов — на штурм, пусть отмывают позор предательства почетом победы над Аттилой. Везиготов — туда же. Пусть мстят за короля… а заодно и сокращаются числом, насколько возможно. Своих… ну, неприлично будет наблюдать со стороны, союзники не поймут такого фортеля, однако ж, есть способы сократить потери. И все будет хорошо, просто замечательно, а некий сошедший от праведных трудов с ума патриций, бывший командующий, посидит под охраной в шатре Майориана… и пусть благодарит, что его объявили больным, а не изменником.

Потом он все-таки призадумался. Чертовщина в долине творилась? Творилась. Он сам чувствовал, и только беседой с Богом спасся от глупого желания встать плечом к плечу с воинством павших. Было такое, было. Сам помнит. Безумие не заразно, а свои чувства Майориана подводили очень редко, и уж не вчера ночью точно.

Аттила громит храмы, убивает священников на алтарях, и вообще ведет себя так, словно взялся искоренить христианство. Это у него недавно началось… да, лет пять назад, не больше. До того ему было попросту плевать на чужую веру. Хорошо, продался Сатане — в это мы поверим, это похоже на правду. Ага, вместе с апостолами Петром и Павлом, которые сказали, что на разрушение Диводурума есть Божье соизволение… кажется, на небе те же хитросплетенные интриги, что и у нас на земле. И должность командующего предполагает и умение разбираться в этих интригах, очень похоже на то… интересно, а где же брать осведомителей? Ангелов вербовать? Святых мучеников? Ну, это мы потом выясним, в свободное время. Пока речь о более насущных вещах.

— Одной смерти кого? Там сейчас, — кивок за спину, — какой-нибудь франк с бургундом за добычу передерутся до смерти, и так двенадцать раз еще до полудня…

— Кого-то мало-мальски значимого… ты и я подойдем. Рицимер подойдет — он же королевской крови… Сангибан, наверное, тоже.

— И поэтому мы все уйдем… ты только никому, кроме меня, не рассказывай, — улыбнулся Майориан. Он поверил. Поверил и оценил весь юмор положения… а вот остальные оценят едва ли. — Только я не понял, а что, Аттила ради такого случая не прирежет кого-нибудь из своих военачальников?

Патриций фыркнул.

— Он этого… развития событий боится больше, чем я. Он же варвар. Верит, что после смерти уйдет к предкам. А перспектива служить этой силе вечно его пугает до потери лица.

— Неужто ему помешает лишнее воинство покойников под рукой? — невинно осведомился Майориан, вспоминая ночное наваждение. — Я бы не отказался — сам жив-здоров, а все павшие за меня… рядами маршируют. Наверное, не будут ныть, что доспех тяжелый, — мечтательно добавил он. — Красота…

— Вот и Торисмунд так решил. Только для того, чтобы это войско поднять, нужно умереть. Иначе не получается, извини…

— Понял, — усмехнулся Майориан. Головоломка сложилась до последней детали. — Понял, прости, работаем… я, наверное, пойду? А то у меня там Теодерих без пригляда почти.

— Идем, — патриций не стал напоминать, что они находятся в собственном шатре Майориана. Видимо, и вправду устал.

446 год от Р.Х., Паннония

Отделаться от телохранителей невозможно. Вернее, в суматохе пира опытный человек может сделать так, что его потеряет даже собственная охрана. Но тогда суматоха пира очень быстро перерастет в суматоху поиска. И очень многие люди начнут предполагать лишнее. Поэтому над рекой, над быстро темнеющей водой теней не две, а шесть. Четыре длинных — на взгорке, и две коротких — на бревне почти у самой воды.

Поздний вечер — хорошее время для дружеской беседы. Воздух свеж, рядом надрывается птица, которую не спугнул галдеж наверху. Отсюда его почти и не слышно, хотя ушли недалеко. Хозяин — невысокий, кряжистый, большеголовый, очень просто одетый: не только для царя царей, даже для воина — думает, как начать разговор. Они уже говорят, но это обычная неспешная беседа со старым знакомцем, а ему нужно начать совсем другую. Важную.

— Ты не опасаешься за сына? — спрашивает он.

— Нет, — улыбается гость. — чуть повыше ростом, чуть поуже в кости, так же просто одет, полголовы седых волос, но это давно уже так, лет с тридцати. — Гензериху этот договор очень дорог. Он просто хочет быть спокоен за жизнь своего старшего.

Договоры, союзы, браки, заложники… Хозяин слегка усмехается. Цена всему этому… не сказать, что невелика. Иногда даже весьма велика. Но вот чтобы она оказалась непосильной, или ее не было вовсе — такого он не может припомнить.

Любой союз можно нарушить. Иногда это выгодно, иногда — весьма некстати.

Они сидят рядом, полуобернувшись друг к другу. На вид — ровесники, но, на самом деле, консул западной империи на десять лет старше царя царей. И царь очень многим ему обязан. В том числе и жизнью, неоднократно. Впрочем, это взаимно.

— Чтобы успокоиться на этот счет, ему придется постараться, — опять усмехается хозяин. — У сына Гензериха дурной нрав. С таким тоже можно прожить долго, конечно… но кто знает, получится ли.

— C этим дурным нравом придется мириться мне… Хунерих перебирается в Рому, к невесте поближе, — гость опять улыбается. Кажется, об этой подробности хозяину доложить еще не успели. Это приятно. Пусть видит — от него ничего не скрывают. Что бы там ни делалось на юге, здесь он — первый.

— Рома город крепкий… — шутливо хмурится хозяин. — Правда, и Хунерих не так чтоб слаб.

— Если он до разрыва доведет, домой ему лучше не возвращаться, — гость тоже может шутить так. И еще не так.

Если прикинуть, что именно сделает с сынком Гензерих при таком обороте событий, то перечислять прикидки придется довольно долго, потому что выдумка у Гензериха есть. Правда, в ближайшее время Хунериху не дадут вести себя как дома. Даже если он будет очень стараться.

— Жаль отпускать твоего сына.

— Я бы тоже предпочел, чтобы он рос здесь. — Это правда. Гостю было бы спокойнее, находись его старший в руках человека, который знает, для чего можно жертвовать заложниками, а для чего — не стоит.

18

Флавий Маркиан, восточно-римский император (450–457).