Назначенье границ

— К сожалению, остается еще завтрашний день. И еще один кандидат…

— Изверг ты, — вздохнул бородатый. — Как есть — изверг. Ну, пошли. Вижу же, не отступишься.

Нет, с обещанием, что он не переживет этой кампании, было явно что-то не так… но не спрашивать же «посланника» — интересно, как это слово переводится на греческий: «ангел» или «апостол»? — что именно у них изменилось и почему.

А изменилось. И шли они… подозрительно быстро. Земля, кажется, слегка уплывала из-под ног — как совсем недавно во время марш-броска к Аврелии. Очень удобный способ передвижения. Жаль, позаимствовать нельзя, при жизни.

— А что случилось с… неосторожным молодым человеком?

— Ничего пока, — гость задумчиво передернул плечами, потом покачал головой. — Пока совсем ничего. Даже того, о чем ты просил. Но будет.

Кажется, обитатели небес несколько путаются во времени — или для них, как и для магии, времени в каких-то областях просто не существует. Если Торисмунда пока не остановили, а я, по словам гостя, едва своей смертью не запечатал заклинание… значит везучему наследнику уже не удалось правильно завершить обряд, несмотря на то, что в текущем времени он его еще только начал. Право, жаль, что Августин, епископ Гиппонский, умер, вот кто бы порадовался — покойный очень любил эти игры с понятием времени. А с другой стороны, он, наверное, может сейчас с этим самым временем играть на практике. Если не ошибся с местом назначения.

— Скажи, а при каких условиях вы можете вмешиваться в ход вещей?

Спутник не замер, ход не замедлил — но в темпе движения точно что-то изменилось. Если об удивление можно спотыкаться, как о кочки и бревна на дороге, то можно считать, что дорога стала очень неровной.

— Ну и вопросы у тебя… чадо, — надо понимать, «чадо» относилось к бранным выражениям, приличествующим посланцам Господа. — Тебе на какой предмет?

— Для дальнейшего использования. И из любопытства. Если… из вечности будущее уже произошло, значит, какие-то события… неизменны. Не могут быть изменены, иначе не останется самого времени, ведь именно они его и образуют своей последовательностью. Какие-то события или определенное количество событий. Но ведь, в принципе, вмешательство возможно — и периодически происходит. Вот мне и хотелось бы знать, при каких условиях — если это не секрет.

Гость озадаченно тряхнул головой, подумал нечто неразборчивое об очень умных, когда дело не касается их самих, подопечных, потом сказал, рубанув рукой:

— Чему судили быть сам Господь или Богоматерь, то и будет. Остальное в руках человечьих.

И что тут от чего зависит, неизвестно. А может быть, зависимость встречная — как у арки, когда вся конструкция держится на том, что каждый камень стремится к земле. Что-то такое — иначе можно было бы не творить чудеса, а просто отменять нежелательное как небывшее… Жалко, что нельзя воспользоваться. Хорошо, что нельзя никому. Очень приятный собеседник.

— Ты, чадо, если хочешь что спросить, так спроси прямо, — себе под нос пробурчал спутник.

— Человек, с которым я хочу поговорить, в своем теле не один. Можно ли как-то сохранить его… собой, хотя бы на время беседы?

— Можно. — Посланник вздохнул.

— Спасибо. — Спрашивать, можно ли приживала выселить совсем, смысла нет. Можно наверняка. Если тот человек захочет…

Безмолвное «да»… или просто кивок?

— Пришли, — вскоре сказал спутник, показывая на темное нагромождение повозок. — Дальше нам хода не будет.

— Спасибо. Дальше и не нужно.

Человек достает из кармана на поясе маленькую деревяшку — и в небо взвивается свист. Над лагерем, над полем боя свистит, щелкает скворец-пересмешник — то иволгой, то малиновкой, то щеглом, то какой-то человеческой хозяйственной надобностью, то опять малиновкой.

— Мы так когда-то с ним девушек высвистывали, — поясняет он, отдышавшись. Непонятно зачем поясняет, гость знает и так.

Полупрозрачный бородач ухмыльнулся — он, наверное, тоже когда-то высвистывал девушек. Давным-давно. Смуглых темноглазых девушек, с руками, загрубевшими от разделки рыбы, но все равно прекрасных…

Потом гость подмигнул и растаял, стал совершенно невидимым.

Сначала было тихо — ну настолько тихо, насколько может быть ночью рядом с укрепленным лагерем, где люди, и кони, и волы, и телеги — и множество всяких вещей. А потом откуда-то справа коротко и высоко чирикнули — мол, слышу, знаю, буду.

Человек заметил, что он на склоне не один и даже не вдвоем, когда тени слева начали шевелиться не так, как им положено. То ли девушка тоже постарела и сдала, то ли присутствие гостя сделало его самого внимательней. Впрочем, грех жаловаться, девушка была что надо — и двигалась уверенно и шума производила очень мало — а ведь местность незнакомая и пересеченная, и под ногами валяется кто попало. Луна, конечно, в помощь, но она же и выдать может. И выдала. Металлических украшений на одежде и обуви нет, но вот без меча порядочной девушке в такую пору на свидание ходить не положено — вот там-то металл луна и зацепила. Девушка сказала светилу что-то особо неприятное, выпрямилась и пошла уже открыто. Постарела она, ссутулилась, были почти одного роста, а теперь едва не на ладонь пониже будет… глаза ушли в глазницы совсем, и в бороде седина… ну немного седины, так и бородки той… да, гуннские девушки, они такие.

Перестав быть источником света, посланец Господа остался источником тепла — небольшого, будто где-то на расстоянии ладони или двух горит свеча. А потом это тепло отдалилось, переместилось куда-то вперед — ровнехонько за спину приближающегося, и после этого уже вернулся свет. Сияющий конус, накрывший всех троих. И непроницаемая темнота вокруг. Никто не заметит, взгляд скользнет мимо еще одного пятна тьмы-во-тьме, а те, кто почувствуют, попросту не смогут приблизиться. Не положено им.

Девушка такого оборота не ждала, но порывистые гуннские девушки не живут долго.

— Я не знаю, сколько ты отправил разъездов, — пояснил свистевший. — Здесь любой будет лишним.

И гуннская девушка сама поймет, что одну группу может уже не ждать.

А пришедший на свист и не слушал почти — так, краем уха, и слова, конечно, не могли ускользнуть, они были поняты, приняты во внимание, уложены на свое место. Разъезд, который не вернется — мелочи, ерунда, мельтешение… и сейчас еще — ерунда и мельтешение почти все, даже то, что никто не сумел отыскать мальчишку и разорвать неловко сплетаемую, но прочную, нестерпимо прочную сеть для всех.

Пока — важно только одно: важно, что истончается нить, которую назвать бы поводком, да гордость мешает. Тает нить. И тьма уходит из глаз. Это больно, видеть тьмой. Необходимо, выгодно, удобно — но больно.

Но это для себя. Другим — не нужно. И плохо, что именно этот другой может увидеть, может понять.

— Ты куда смотрел? — говорит пришедший. — Ты как его упустил?

Что за игры на этом чудном поле? Днем «все лезут на дурацкий холм», ночью «все ищут Торисмунда».

— Я не уследил за своим союзником. А ты, похоже, не уследил за своим гостем.

Бородатый — вот это борода, не то что у всяких тут гуннов, даром, что полупрозрачная — молча думает о том, что оба в чем-то стоят друг друга. Дважды. Потеряли одного и того же глупца… и оба могут надеяться на спасение.

Громко думает.

Старший из двух дураков — он вполне согласен с определением, — мысленно улыбается. Спасение… м-да… вряд ли у него отыщется время. А вот если бывший хороший знакомый за пять лет немного поумнел и согласится избавиться от чужака внутри себя, это не просто хорошо, это замечательно. Если с ним снова можно будет иметь дело, то все расчетные сроки сократятся вдвое или втрое… да его, в конце концов, просто жалко.

Второй только отмахивается, небрежно, словно от приставучего слепня. Он уже слышал такие уговоры. Те, кто отваживался на подобные речи, умирали. Нескоро и нелегко. Здесь случай другой, здесь он благодарен, потому что помнит, чем закончился прошлый разговор лицом к лицу. Но — нет. Раз и навсегда — нет.