Цена Рассвета

Женщина сидела верхом на его животе. Пряди волос щекотали лицо и плечи. В свете ночника казалось, что глаза у нее отливают серебром.

— Тебя же отправят под трибунал, — прошептала она.

— Почему? Я должен заключить мирный договор. Ты знаешь лучший символ мира? — Бранвен скользнул рукой по ее бедру, дотронулся до груди.

Женщина рассмеялась. Бранвен не понял, почему — может быть, он неверно построил фразу. Она наклонилась еще ближе. Губы прикоснулись ко лбу, потом кончик языка пробежался по векам. Этого хватило, чтобы Бранвен перестал соображать, что она делает, что делает он сам. Мир сузился до светлого пятна ее лица, до боли в плечах, куда вцепились острые ногти, до ритмичных движений бедер. Бранвен падал навзничь, захлебывался воздухом, которого мучительно не хватало даже на полглотка…

Все закончилось слишком быстро; в другой ситуации он стыдился бы, но сейчас и на это не было сил. Женщина лежала на нем, прижимаясь всем телом, он бездумно гладил ее по спине.

— Тебя расстреляют… — вновь сказала она.

— Не говори глупостей, женщина! — фыркнул ей на ухо Бранвен.

— Сам ты похож на женщину, — пальцы сорвали с кончика косы шнурок, растрепали его волосы. — И имя у тебя тоже женское…

Бранвен приподнялся на локте, откинул волосы за спину. Вольнинская нахалка, лохматая, как мальчик-подросток, сверкала серебристыми глазами и радовалась неизвестно чему.

— Почему имя? Означает «белая птица», меня отец за цвет волос назвал.

— Белая ворона, уж если на то пошло. Ну для вас, наверное, просто птица. А почему — я тебе покажу, если доведется, один старинный текстик. Называется «Сватовство к Бранвен». У вас сватаются к мужчинам? Впрочем, к обладателю такой роскошной косы и посвататься не грех… — острые ногти гуляли от виска к затылку, и от удовольствия по спине бежали мурашки.

— Я сейчас покажу тебе сватовство!.. — взвыл Бранвен.

— Покажи, — согласилась женщина.

Бранвен подмял ее под себя и принялся показывать если не сватовство, так уж первую, вторую и третью брачные ночи сразу. На этот раз все получилось так, как он хотел. Женщина расцарапала ему спину, а потому пришлось врага обезвредить, заломив руки за голову; она пыталась навязывать свой ритм, но сопротивление было безжалостно подавлено. Безоговорочную капитуляцию Бранвен принял как должное.

— Ты знаешь, что здесь везде камеры? — спросила она много позже, когда оба смогли говорить, не задыхаясь.

— Конечно.

— Не боишься, что твой коллега передаст запись, куда не следует?

— Он славный парень, — удивился Бранвен. — Зачем ему это делать? К тому же у него нет полномочий…

— Нашлись же у тебя полномочия прийти сюда…

Бранвен не ответил. Пожалуй, у Фархада была возможность составить кляузу, приложить к ней убедительные материалы и отправить ее своему начальству. Недопустимо близкий контакт с противником, подозрения на проведенную представительницей Вольны вербовку, нарушение режима нахождения на переговорной станции… если составить список всех прегрешений, допущенных Бранвеном за последний час, то на показательную казнь он напросился раз девять.

Его это уже не волновало.

Он точно знал, что всю жизнь шел к этой женщине — язвительной и упрямой, гибкой и смелой.

Фархад Наби решит встать у него на пути?

Проблемы Фархада Наби…

13/07

Завтрак кайсё Белл проспал.

Фархада это не удивило. Сам он проснулся непривычно рано; цифры 5:30 на светящемся панно его ошеломили. Парой минут позже он вспомнил, что к пяти утра должен был прийти ответ из храма. Внутренние часы не сбились и после перелетов. Надев халат, Фархад вызвал секретаря. Тот явился минут через десять. Судя по красным глазам и усталому лицу, Дзиро не спал всю ночь. Неудивительно — они с вольнинским дурачком были обязаны согласовать очередной пакет документов.

— Сеанс связи состоялся, Фархад-бей. Документ завизирован, — с поклоном сообщил Дзиро.

Фархад благосклонно кивнул, но Дзиро не ушел. Замер в угодливой позе у двери, как всегда улыбаясь. Консультанту Наби понадобилось секунд пять на то, чтобы пробиться за ширму улыбки. Немного робости, немного злорадства, азарт. В руке секретарь держал плоскую квадратную коробочку с диском. Красная маркировка. На такие обычно записывали наиболее ценные данные.

— Что там у тебя?

— Записи с мониторов наблюдения, касательно кайсё Белла. Я подумал, что вам захочется с ними ознакомиться.

— Дай сюда. Иди.

Через час Фархад сидел на койке, поджав ноги. Проектор отображал на стену роскошный кадр из разряда любительской порнографии. Изображение было достаточно четким — видимо, камеры работали сразу в нескольких режимах, и совмещенная картинка позволяла разглядеть все детали. Звук аккуратно расшифрован и записан в отдельный файл, потом добавлен в качестве субтитров.

«Славный парень» Фархад пощелкал пультом проектора, вновь насладился избранными моментами и ухмыльнулся. Парочка отлично повеселилась нынче ночью. Теперь настал его черед веселиться, а заодно и проучить так некстати вмешавшегося вчера в перерыве Белла. Наказание будет жестоким, очень жестоким. Кайсё Белл забрался слишком высоко — тем дольше и болезненнее окажется падение.

Фархад выпрямил спину, прикрыл глаза, вызвал на экран опущенных век изображение языка пламени. Поначалу оно не хотело разгораться, мигало и исчезало, но несколько минут сосредоточения сделали свое дело. Три лепестка пламени, трилистник, горели перед внутренним взором ровным светло-оранжевым пламенем. Тепло коснулось щек, потом двинулось ниже, по рукам, по животу.

В очистительном огне сгорало все мелочное, суетное, лишнее. Перед ликом пламени все терзавшие душу страсти казались незначащей ерундой. Они быстро прогорали, не оставляя по себе даже пепла. Возбуждение — вполне понятное, у него год не было женщины, — оставило первым. Следом осыпалось хрупкой окалиной желание мести. Мелкое, низменное желание. Наказывающий должен быть бесстрастен и справедлив. Нужно карать грех, но любить грешника.

Преступление Белла будет наказано. К полудню на стол Мани-рану ляжет подробный отчет. Видеозапись с комментариями и заключение Фархада. Меру пресечения определит Верховный жрец и Совет Обороны.

Дальше настал черед гореть более сильным страстям. Он позволил себе слабость, он возжелал нечистых женщин. Обеих; но, пожалуй, черноволосую — сильнее. Они заставляли его мечтать о себе, о власти над ними, над стройными телами, об удовольствии, которое мог бы подарить грех. Недостойное, презренное желание. Пусть пламя выжжет его дотла.

Когда разум был достаточно очищен, Фархад представил себя входящим в огонь. Языки пламени лизнули его лицо, спалили волосы, заставили кожу вздуться пузырями. Как всегда, тщеславие и низменный страх боли попытались удержать его, но Фархад с презрением отверг их мольбы и двинулся дальше. Очистительный огонь сжигал грешную плоть до самых костей, силился выжать из упрямо сомкнутых губ крик, но сгорающий был сильнее. Ни крика, ни стона не позволил он себе, даже когда пламя пожирало его внутренности.

Потом он просто перестал чувствовать, думать, быть…

Обычная ежеутренняя медитация, назначенная себе еще год назад. Он был виновен, виновен в страшном преступлении, наказан, но еще не искупил свою вину. Только каждодневное испытание могло его спасти.

Как всегда после сеанса наказания, на коже выступила испарина, а щеки были солоны от слез. Фархад отер лицо и отвесил себе пару пощечин. Тело было слабее духа, оно сдавалось под натиском мысленного испытания. Роняло слезы, плакало потом, иногда пыталось прервать медитацию, отзываясь тошнотой или головной болью, мешавшей сосредоточиться… Но хозяин тела был упрям.

Пара минут в душевой кабине, полчаса на неспешное одевание. Мускулы постепенно пробуждались ото сна. Онемение покинуло шею и плечи, оставшись лишь неприятными отголосками в мышцах, шедших вдоль позвоночника. Здесь мог помочь только массажист, но времени на него уже не было — до завтрака оставалось всего лишь полчаса.