Страница 35 из 98
— Понимаешь, так неправильно. Она просто поломалась. Война — не игрушки. Даже не практика в училище. Я не знаю, может, у нас в отборе что-то не так, но зачем вообще нужна армия? Чтобы убивать. А если человек не может убивать… ну, значит, нечего ему тут делать. И все. Если для нее так важны всякие абстрактные слова — вина, безоружные, справедливость — значит, пусть идет отсюда нафиг… Открыть ворота, и пусть идет. А трибунал-то зачем?
— К вопросу о психической адекватности личного состава, — хмыкнул Кантор. — Когда ты рассуждаешь о жизни, мне хочется померить тебе температуру…
— Когда-то ты меня понимал, — обиделась Арья.
— Когда-то это входило в условие задачи. А теперь, к моей огромной радости, не входит. Если всех, кто совершает преступления, просто отпускать за ворота, хорошо же мы будем жить…
— А оттого, что она в штрафбате, мы стали лучше жить? За что? За драку с плуковником? Он, причем, ее сам довел, три месяца издевался, дразнил пацифисткой и свистушкой, вот она и… Понятно, что так положено, но какой во всем этом смысл?
— Понижение числа битых морд среди высшего офицерского состава, — рассмеялся Анджей. — Ладно, Аннушу я фитиль прикручу, он мне давно надоел. Но про твою подружку больше при мне не упоминай, не то я решу, что ты ей завидуешь.
— Чему там завидовать?
— Проявленной отваге. Ты, помнится, не решилась на такой подвиг…
— Ты меня вообще всерьез не принимаешь?
— Принимаю. Местами, — он ловко повернулся на спину и прикосновениями руки четко обозначил эти места. — Слушай, я приезжаю сюда, чтобы проверить общее состояние дел и провести время с красивой девушкой, а не для философских диспутов. Неужели это так трудно понять? Мне плевать и на твою Ингу, и на твои соображения по ее поводу…
«И на меня», — едва не добавила Арья, но вовремя прикусила язык. О чем бы она ни пыталась заговорить, все заканчивалось вежливыми или не очень просьбами не утомлять любовника. У него легко было выпросить все, что угодно — хоть новое звание, хоть неприятностей для кого-то, но все, кроме прямых просьб, Анджей пропускал мимо ушей.
Что ей теперь толку в том, что Иштван Аннуш получит свою порцию неприятностей? В справедливость и воздаяние Арья не верила. Аннуш, конечно, на редкость противный мужик, и у самой Арьи попил кровушки, но ведь Инге так не поможешь. Из всех, кто участвовал в злополучном вылете, подпоручик Эспин приняла случившееся тяжелее всех. Если Арья перестала волноваться уже на корабле, решив, что свою задачу они выполнили отлично, а там уж пусть штаб сам выясняет, кто ошибся, почему и ошибся ли вообще, или все было так задумано, то Инга успокоиться не могла, и это было заметно по ее лицу.
Иштван нашел себе жертву и с радостью принялся ее прилюдно воспитывать. Все было безупречно вежливо, в лучших традициях полка, но приказ зачитать наизусть ту или иную статью Устава чередовался с абстрактными рассуждениями о «модном ныне пацифизме» и «столичной шантрапе». Инга действительно была родом из Надежды, и всем было ясно, о ком рассуждает плуковник. Закончилось все тем, что Аннуш лишился половины зубов. При свидетелях, что было отягчающим обстоятельством.
Дух и буква Устава были на стороне потерпевшего, но Арья видела и подоплеку ситуации. Инга сломалась еще над Синрин, а каждая насмешка Аннуша подкрепляла ее уверенность в том, что все плохо. Плохо в государстве вообще, в армии особенно, да и во 2-м полку что-то неладно. Вместо того, чтобы уволиться в запас и пополнить ряды правозащитников (туда бы ей и дорога), Инга сорвалась, позволив спровоцировать себя…
Анджей сжал пальцы и больно потянул девушку за волосы на затылке.
— Ты здесь, или мне уйти?
— Прости, я задумалась…
Тихим страдальческим стоном любовник показал все, что сам думает об Арье, ее способности думать вообще и в постели — в частности. Она опять покраснела, прижалась всем телом, стремясь торопливыми движениями заполировать неловкую паузу, и только много позже поняла, чем эта встреча отличалась от всех предыдущих.
Арья впервые осталась при своем мнении, несмотря на то, что это мнение категорически разошлось с высказанным Анджеем.
2
Фархад замер перед Масака-сан, судорожно вцепившись в ограду балкончика.
— Ты понял, малыш? Ты поменяешь эту ампулу. В самом конце дежурства, за пять минут до ухода, не раньше.
Прозрачный пакетик маячил перед носом Фархада. Сайто Масака держал его за самый краешек. Что именно содержится в ампуле, ординатор второго года не представлял, но был уверен, что не витамины и не препарат, укрепляющий здоровье. Какой-то яд, несомненно.
Перед глазами метались цветные пятна. Через их пелену Фархад едва различал лицо собеседника. Струйка холодного пота пробежала от затылка к лопаткам. Казалось, что из комнаты нестерпимо остро пахнет горелым, и от этого запаха режет глаза. Под веки словно засыпали горсть пыли.
Он молча рухнул на колени, закрывая ладонями лицо, и застыл у ног Масака.
— В чем дело, Фархад-кун?
Парень не отвечал, прижав основания ладоней к губам и думая лишь об одном: не закричать, не заплакать, ни словом, ни жестом не выдать страха…
Мужчина наклонился к нему вплотную. Фархад чувствовал его дыхание, прикосновение выбившейся из прически пряди к ладони, тонкий и пряный незнакомый аромат. От Сайто Масака веяло жаром, словно его лихорадило. Горячее дыхание, запах раскаленного сухого камня. Огонь.
— Отвечай, малыш, — в голосе проскользнула острая нотка еще не приказа, но уже настоятельной просьбы.
Фархад склонился еще ниже, утыкаясь лицом в колени Сайто, не смея молчать дальше, не смея заговорить.
— Что случилось, Фархад? Ты заставляешь меня беспокоиться.
— Масака-сан! Простите, что смею осквернять ваш слух недостойной речью, но я… я полон страха!
— Продолжай.
— Ваше поручение, которое вы дали тому, кто слишком жалок, чтобы иметь силы его выполнить… Я боюсь, Масака-сан. Я единственный наследник рода, и я рад пожертвовать своей жизнью для вас, но я не вправе делать это. Я в ответе за свою мать. В палате установлены камеры наблюдения, а если это вещество действует быстро…
— Фархад, неужели ты думаешь, что я так легко пожертвую тобой? — отчетливая укоризна в голосе хлестнула по лицу пощечиной.
— Простите, Масака-сан, умоляю, простите меня!
— Должно быть, ты полагаешь, что я использую тебя вслепую?
— Не-еет… — Фархаду уже хотелось умереть, лишь бы не слышать таких слов. — Я сделаю для вас все, что угодно. Но я боюсь! Боюсь, что буду неловок, и меня разоблачат, и тогда мне придется умереть, чтобы не выдать вас, но я единственный наследник… Я не могу!
— Опусти руки. Посмотри на меня.
Фархад уронил руки и медленно поднял голову. Тонкое, словно из полупрозрачного камня вырезанное лицо Сайто Масака было очень печальным, у губ залегла глубокая складка. Парень знал, что это он причинил старшему боль, оскорбил его подозрением и недоверием. Требовалось слишком много сил, чтобы смотреть ему в глаза, чтобы не опускать веки, чтобы находиться рядом с ним. Беспощадное пламя обжигало недостойных.
— Если бы в том, чего я прошу, была хоть малейшая угроза для тебя, разве я обратился бы к тебе с этой просьбой?
Дважды повторенное слово «просьба» врезалось в уши осколками стекла, заставило сжаться и заледенеть. Фархад спрятал ладони в широкие рукава домашней куртки и вцепился ногтями себе в предплечья. Масака-сан обратился к нему даже не с приказом, с просьбой. Как равный к равному. Фархад оказался слабым, жалким трусом, позволил себе усомниться. Смерть сейчас казалась уже не страшной, желанной: блаженным избавлением от мук стыда.
— Камеры будут отключены. Это вещество действует долго, очень долго. Жреца Мани-ана выпишут на следующий день, ему станет намного лучше. Заподозрят совсем другого человека. Он тоже должен умереть. Ты веришь мне?
— Да, да!
— Тогда встань и приведи себя в порядок… — кончики пальцев скользнули по щеке младшего, смахивая капли слез.