Предсказанная

И наступила тишина, которую не нарушало уже ничто. Умолк Флейтист, затихли струны, остановился, не ударив, Гьял-лиэ.

Упав на колени, Анна снизу вверх смотрела на троих мужчин, стоявших над телом Софьи. Раскинутые тонкие руки казались бессильными и хрупкими, но Анне показалось, что в уголках губ мертвого лица прячется торжествующая лукавая улыбка.

Софья исполнила то, что сочла своим долгом.

Разрывая тишину на части, прозвучал голос Гьял-лиэ:

— Вот твоя предсказанная награда…

ЧАСТЬ 3. ЗАЗЕРКАЛЬЕ

ГЛАВА 1. ТЕМНА ВОДА ВО ОБЛАЦЕХ…

Кто-то ударил его по щеке — Вадим не разобрал, кто именно. Даже на это сил не было, но — не было и боли от удара.

— Оставь его, — приказал другой человек. И добавил:

— Он ничего не воспринимает.

Сущая правда, Вадим не мог стряхнуть с себя оцепенение, не мог включиться в ситуацию. Его словно заморозили, залили в куб искусственного льда, непрозрачного и больно жгущего руки. Только что случилось что-то непоправимое. Рядом, совсем близко от него. Как, почему? В памяти чувствовался провал, темный и сочащийся мутной сукровицей, словно ссадина на локте.

Выход из двери квартиры Вадим еще помнил — но что дальше? Движение. Чувство близости чего-то очень важного, единственно верное решение… даже не решение, а единственно возможное действие. Резкая насильственная остановка на последнем шаге. Что это было? Что все это значило? Почему его ударили по лицу — кто и за что? Почему нет возможности пошевелиться или разжать пальцы?

Вопросов было слишком много, они сплетались в паутину, мешавшую сдвинуться с места или выговорить хоть слово. Мельтешили перед глазами — пестрая вереница слов, из-за них Вадим ничего не видел, только чувствовал, что произошло что-то важное. С ним, вокруг него, из-за него. С таким чувством просыпаешься после кошмарного сна — ни вздохнуть, ни шевельнуть рукой, и непонятно, что же случилось, почему тело парализовано страхом, кончился ли сон, или еще длится…

— Почему она не остановила его силой? Она же могла?

Женский голос, знакомый. Анна.

— Бесполезно гадать теперь, госпожа моя…

Серебряный, владетель Южных земель Полуночи.

Двое из четырех — уже из троих — его спутников.

А Софья — погибла…

Значит, сон продолжался — ведь если все случившееся было не сном, то не стоило и жить вовсе. Он помнил, что случилось, хоть и делал перед собой же вид, что не знает. Только правда все же затаилась в глубине сознания и выжидала момента, чтобы вынырнуть на поверхность и нанести удар.

Сон, страшный сон, но нужно проснуться, и тогда все кончится — и боль, и страх, и нестерпимая тяжесть совершенной ошибки. Вместе со сном растает и все хорошее, спутники окажутся лишь порождениями ночной фантазии. Жаль немного, но слишком тяжела боль утраты, так нужно все-таки постараться проснуться, избавиться от дурного сна.

Вадим встряхнул головой, пытаясь прогнать морок. Не получалось. Когда-то его научили: если хочешь понять, что спишь — постарайся увидеть во сне свои руки. Вот, обе руки были перед ним, и правая, висевшая вдоль тела, бессильная и не подчиняющаяся приказам владельца, и левая, лежавшая на узком черном грифе гитары.

Может быть, именно гитара и была якорем, удерживавшим его во сне. Слишком уж трудно было разжать пальцы, выпустить иллюзию из рук — вот и спорили в груди два противоречивых чувства — желание избавиться от боли и сохранить кусочек чуда. Чудо, правда, уже не казалось чем-то особенным. Красивый, дорогой инструмент неизвестной марки. Черный лак… нет, не лак, удивительное покрытие, похожее на инкрустацию черным перламутром. Совершенно непонятный материал грифа — и на дерево не похож, и на пластик. Строгие точеные обводы корпуса «ovation», изящная линия выреза под левую руку. Сказка, воплощенная в жизнь…

…и цена за материализацию чуда — безжизненное тело женщины под ногами.

Жестокий, безжалостный сон, которого он будет стыдиться всю оставшуюся жизнь — своего выбора, заплаченной хотя бы и во сне цены.

Только скребло что-то в груди, словно за пазуху сунули лисенка из притчи о спартанском мальчике, и теперь звереныш прогрызал себе выход наружу. Лисенка звали правдой, и невозможно было уберечься от острых зубов, от крепких когтей упрямой твари, нельзя было отгородиться от боли пониже ключицы. Вадим не хотел этой правды, не хотел ничего понимать, знать, чувствовать — он хотел лишь проснуться, забыть за утренним кофе содержание сна, раз и навсегда выкинуть его из памяти. И — не мог.

Некуда было просыпаться, все, что с ним происходило, не было сном — вот о чем скулил, рычал, тявкал, выгрызая себе дорогу между ребрами подлый лисенок. Вадим прижал руку к груди: казалось, что сердце сейчас вырвется наружу, упадет на землю. Он попытался взглянуть на своих спутников. Анна стояла перед ним, уперев руки в бедра, резкая и решительная, совсем чужая. Серебряный застыл, держа руку между Вадимом и Анной, обозначая границу. Флейтист… Вадим лишь на мгновение коснулся его взглядом, и тут же отшатнулся. Даже такое недолгое соприкосновение ударило его, словно в драке хлестнули кончиками пальцев по глазам.

Флейтист просто стоял, скрестив руки на груди. Молча, с бесстрастным на первый взгляд лицом. Но это была лишь иллюзия, зыбкая граница, с трудом удерживавшая все то, что плавилось и бурлило сейчас в душе командира. Ему не нужны были ни слова сочувствия, ни просьбы о прощении — он никого и не слышал, наверное. Просто стоял неподвижно, замерев, ибо ничего больше не мог. Об эту твердость камня разбивались любые попытки придумать что-то в свое оправдание, любые возможные слова, которые пытался подобрать Вадим.

Ему не хотелось чувствовать себя виноватым. Он почти не помнил того, что случилось, помнил только, что хотел взять гитару в руки, но Софья догнала его и успела прикоснуться раньше.

«Ибо тот, кто встанет между человеком и судьбой, погибнет», — вспомнил Вадим слова загадочной гостьи. Почему, зачем все случилось именно так? Зачем она вмешалась, кто ее просил, почему теперь он, Вадим, должен чувствовать себя виноватым? Кто сказал, что Вадим хоть как-то неверно поступил? Он шел к тому, что было суждено — зачем, зачем же женщина вмешалась?!

Никто не обвинял его — обвинял себя он сам, понял он чуть позже, и этот суд был строг и справедлив, ибо вина была очевидна и несомненна: он согласился играть по правилам Безвременья. Вопреки здравому смыслу, вопреки собственному ощущению правильного, и тем самым — предал всех остальных. Нарушил обязательства, поступил против интересов своей команды, сыграл на стороне противника…

«Меня обманули», — хотел сказать он, но знал, что это ложь: никто его не обманывал.

«Это твоя судьба», — сказали ему — и он поверил.

«Меня заставили», — хотел сказать он, но и это было ложью: никто его не заставлял.

«Иди и возьми», — сказали ему — и он взял.

Невозможно было смотреть в глаза правде, дико, нестерпимо больно, но Вадим знал, что выбора у него нет: или признать, что он сделал все сам, или сойти с ума, отказавшись от очевидного. Сумасшествие было совсем близко, достаточно сделать лишь шаг, лишь сказать вслух: «это не я», и мозг вцепится в удобное оправдание, подменит картину, как ловкий шулер — карты, но то, что Вадим назовет реальностью, ею — не будет. От ласкового фальшивого «не я сделал» останется уничтожающее «не я».

Человек стоял лицом к лицу с правдой о себе, и не мог пошевелиться; и никто не пришел ему на помощь.

Он знал, что просить о помощи не имеет права, но все же ждал — слов, прикосновения, любой поддержки, которая позволила бы удержаться, выстоять под грузом своей вины. Его же не замечали. Даже Анна, кажется, готова была вцепиться ему в лицо ногтями, и только Серебряный удерживал ее, но и владетелю было наплевать на Вадима, он лишь поддерживал порядок.