Апокалипсис

— Кыш, — сказал высокий косоглазый парняга с золотой фиксой. Выглядел он малость потрепанным, но зуб намекал, что Кромер никому не уступал в драке и не спал в ночлежке. — Нам недосуг.

Он, конечно, был прав. Если ты не в городе, то ты нигде. А что проку толковать с людьми, которых встречаешь нигде?

А второй скэйпер смотрел на Глорию и улыбался. У него была узкая физиономия с маленькими усиками.

— Ты кто? — спросил он, не глядя на меня.

— Я, ребята, знаю, чем вы промышляете. Сама разок участвовала.

— Да ну? — знай себе лыбился усатый.

— Вам люди понадобятся, — сказала она.

— Шустрая, — сказал усатый золотозубому. И заявил Глории: — Я Боюсь.

— Чего? — удивилась Глория.

— Просто Боюсь.

— А-а… Ну а я просто Глория.

— Чудненько, — отозвался Боюсь. — Это Томми Кромер. Мы с ним тут главные. А как зовут твоего юного дружка?

— Сам сказать могу, — проворчал я. — Льюис.

— Вы оттуда? — указал Боюсь вперед по шоссе. — Из этого славного городка?

— Не-а, — ответила Глория. — Мы туда.

— Да? И как же вы туда пролезть собираетесь? — полюбопытствовал Боюсь.

— Да как-нибудь, — произнесла Глория с таким видом, будто все этим объяснила. — Можно и с вами…

— Ишь ты, — ухмыльнулся Боюсь. — Сразу, значит, быка за рога…

— Или сами придем и скажем, что вы в последнем городе народ обжулили и нас послали предупредить, — сказала Глория.

— Шустрая, — повторил, ухмыляясь, Боюсь, а Кромер покачал головой.

Я не заметил на их рожах особого беспокойства.

— Да бросьте вы ломаться, ребята, — уговаривала Глория. — Я же для вас настоящий подарок. Я сама — аттракцион.

— А что? — сказал Боюсь. — Хуже не будет.

Кромер пожал плечами и буркнул:

— Тоща слишком для аттракциона.

— Конечно тоща, — согласилась Глория. — А потому нам с Льюисом срочно надо похавать.

Боюсь на нее пялился, а Кромер отошел к фургону и остальным скэйперам.

Впрочем, если с хавкой у вас напряг…

— Все, милашка, завязывай с шантажом.

— Нам пожрать надо…

— Приедем — поедим, — пообещал Боюсь. — И Льюиса накормим, если захочет участвовать.

— Конечно, — закивала она. — Он захочет. Правда, Льюис?

Я знаю, когда надо говорить "правда".

Понятное дело, на окраине машины встречала городская милиция. Но, похоже, скэйперов тут ждали; потолковав минуту-другую с Боюсем, городские заглянули в фургоны и помахали руками — мол, проезжайте. Мы с Глорией катили во втором фургоне вместе с целой горой аппаратуры и парнем по имени Эд, а за баранкой сидел Кромер. Боюсь вел передний фургон, с ним в кабине ехала женщина. Четвертый парняга вел последнюю машину.

Я еще ни разу не въезжал в город на тачке, но ведь я всего-то два раза бывал в городах. В первый раз сам тайком пробрался, а во второй нас с Глорией провел ее чувак из милиции.

Вообще-то те города были не шибко велики. Может, этот покрупнее окажется?

Мы оставили позади несколько кварталов, а затем ка-кой-то мужик на улице дал Боюсю знак остановиться. Боюсь тормознул, мужик подошел к его кабине, они потолковали, а затем мужик вернулся к своей тачке и махнул нам, чтобы ехали дальше. Мы двинули за ним вслед.

— Это еще что за хмырь? — спросила Глория.

— Джильмартин, пробивала, — сказал Кромер. — Я думал, ты все знаешь.

Глория промолчала. Я спросил, кто такой "пробивала".

— Добывает нам крышу, жратву и все такое, — объяснил Кромер. — С властями договаривается. Ну и народ зазывает.

Близилась ночь. Жрать хотелось до умопомрачения, но я помалкивал. Тачка пробивалы Джильмартина тормознула возле большого дома, похожего на сарай для лодок, хотя поблизости я не заметил никакой воды. Кромер сказал, что раньше тут был кегельбан.

Эд со вторым парнем взялись выгружать барахло, Кромер велел, чтобы я им подсобил. В доме было пусто и пыльно, многие лампы не горели. Кромер сказал, чтобы мы перенесли туда вещи, потом сгонял куда-то на фургоне и привез целую гору раскладушек — их взял напрокат пробивала Джильмартин. Так что я сразу смекнул, на чем буду дрыхнуть этой ночью. Еще мы перетащили в дом уйму всякой всячины для какого-то "марафона": компьютерные кабели, пластмассовые скафандры, телевизоры… Боюсь поманил Глорию, и они сходили за хавкой — жареным цыпленком и картофельным салатом. Когда все поели, я не удержался и сходил за добавкой, и никто меня не попрекал.

Потом я улегся на раскладушку и заснул. Дрыхнуть мне тоже не мешали. Глория на раскладушку не ложилась — она, наверное, провела ночь с Боюсем.

Пробивала Джильмартин не даром ел свой хлеб. Чуть свет к нам повалили горожане. Когда я протирал зенки, Боюсь толковал с ними на улице.

— Регистрация начнется в полдень и ни минутой раньше, — говорил он. — Соблюдать очередь, без нужды никуда не отлучаться. Мы позаботимся насчет кофе. Предупреждаю, мы возьмем только годных по состоянию здоровья. Все пройдут медосмотр, а нашего врача еще никто не обдуривал. Ну что, кореша, всем все ясно? Тут у нас дарвиновская логика: будущее — для сильных и наглых. Кротким и слабым достанется только нынешний день.

В доме Эд и второй парень настраивали аппаратуру. Посреди зала на полу были расстелены десятка три скафандров из пластмассы с проводами, а на них и между ними валялась такая уйма кабелей, что все вместе напоминало паутину с высосанными мухами. К каждому скафандру прилагалась металлическая хреновина — что-то вроде велосипедной рамы с седлом, без колес, зато с подголовником. Возле паутины Эд с напарником расставляли по дуге телевизоры с номерами на корпусах, такие же номера были и на скафандрах. Напротив экранов ставили стулья.

Вернулась Глория и молча протянула мне пончики и кофе.

— Это только начало, — сказала она, увидев мои большие глаза. — Будем хавать трижды в день, пока все не кончится. Вернее, пока мы не кончимся.

Мы сидели снаружи, жевали пончики и слушали, как треплется Боюсь. Народ все подваливал. Многие становились в очередь, как он и велел. Трудно их за это судить — Боюсь был мастер уговаривать. Остальные нервничали, а то и вовсе уходили, но мне думалось, что они еще вернутся — если не участвовать, то смотреть. Когда началась регистрация, Боюсь подошел к нам с Глорией и потребовал, чтобы мы тоже встали в очередь.

— Нам-то зачем? — вскинулась Глория.

— Раз говорю, значит, надо.

В очереди мы познакомились с Лэйн, ей было двадцать лет, как и Глории. Хотя, по-моему, она малость приврала. Ей, наверное, было лет шестнадцать, как мне.

— Тебе уже случалось этим заниматься? — спросила Глория.

— Не-а. — Лэйн помотала головой. — А тебе?

— Конечно, — сказала Глория. — А из города выбиралась когда-нибудь?

— Раза два, — ответила Лэйн. — Когда маленькая была. Я бы и сейчас не прочь.

— Почему?

— Да так… Порвала со своим хахалем.

Глория оттопырила нижнюю губу и сказала:

— Боишься уйти из города, вот и решила заняться этим.

Лэйн пожала плечами. Мне она нравилась, а Глории нет.

Врачом оказался не кто иной, как пробивала Джильмартин. Сдается мне, он только прикидывался доктором. Но он послушал мое сердце. До него никто не слушал мое сердце; сказать по правде, это было приятно.

Впрочем, регистрация была туфтой. Игрой на публику. Скэйперы задали каждому уйму вопросов, но отбраковали только двух баб и одного мужика. "Слишком старые", — объяснила мне Глория. Всех остальных признали годными, хотя некоторые, вроде нас с Глорией, прямо-таки шатались с голодухи. Городишко нам попался не из сытых. Позже я смекнул, что Боюсь с Кромером потому и выбрали его, а деньги для них — не главное.

После регистрации нам велели сгинуть до вечера. А к восьми быть как штык — начнется марафон.

Мы прогулялись но бывшей деловой части города. Но почти все магазины оказались на запоре, работал только торгово-развлекательный центр, и туда не пускали без карточки жителя города. Понятное дело, мы с Глорией таких карточек не имели, у нас вообще за душой ни хрена, кроме свободного времени, — Глория часто это повторяла. А потому мы просто гробили время.