Иван VI Антонович

Вообще, о роли Остермана в этой истории нужно сказать особо. Версия Краткого экстракта — итогового произведения следствия зимы — весны 1741 года — нацелена на то, чтобы вообще вывести Остермана за скобки этого дела. В тексте Краткого экстракта он появляется лишь один раз, чтобы не дать преступным сообщникам фаворита никакого совета. Всю вину на этом следствии взял на себя Бестужев-Рюмин, который признался, что был с другими сановниками у Остермана, и тот якобы сказал, что «то дело — не другое (то есть одно дело — Манифест о престолонаследии, а другое, более сложное, — завещание с упоминанием о регентстве. — Е. А.), торопиться не надобно, а чтоб о том подумать, ибо он скоро сказать не может». Вернувшись во дворец, Бестужев якобы утаил это осторожное мнение вице-канцлера, сказал, что Остерманом «о правительстве ничего не положено, что же говорил Остерман, о том умолчал… представлял, чтоб ему, Бирону, регентом быть», и затем предложил фавориту призвать на совет еще четверых сановников. Они-то все вместе и просили Бирона стать регентом.[108]

По материалам следствия получается, что Бестужев — главный виновник всего происшедшего: это он скрыл от Бирона мудрое высказывание Остермана и своим обманом подвигнул герцога к регентству. Такая версия следствия была выгодна Остерману. Между тем Бестужев был у Остермана не один, и его товарищи могли бы легко обнаружить перед герцогом обман коллеги.

Известно, что во время следствия в Шлиссельбургской крепости зимой 1740/41 года Бестужеву грозили пытками, и он в страхе был вынужден, «очищая» Миниха и Остермана, брать всю вину на себя. Бирон в своих записках вспоминал, что ему дали очную ставку с Бестужевым, «самый вид которого уже возбуждал сожаление», и Бестужев тут же отказался от прежних показаний, заявив: «Признаюсь торжественно, что я был подкуплен фельдмаршалом Минихом: он обещал мне свободу, но с условием — запутать герцога. Жестокость обращения и страх угроз вынудили меня к ложным обвинениям герцога».[109] Действительно, чуть позже, когда в марте 1741 года Миних ушел в отставку и перестал влиять на следствие в нужном для него ключе, Бестужев отказался от большей части своих показаний против Бирона. Но при этом он понимал, что с уходом Миниха резко усилился Остерман, интересы которого в этом деле бывший кабинет-министр не мог не учитывать.

Но все попытки следователей снять с Остермана вину в причастности к «затейке Бирона» разбиваются о многочисленные факты его реальных действий в пользу герцога. Пребывание Остермана во дворце, куда он примчался на носилках на глазах всего дипломатического корпуса и где оставался несколько дней,[110] несомненно, как несомненно и его участие в обсуждении всей ситуации с составлением завещания.

Любопытно, что в донесении от 1 ноября 1740 года Финч сообщает, что регент и его клевреты праздновали победу и хвастались иностранным дипломатам, как все удачно и быстро у них получилось. При этом Бестужев рассказывал, что, добившись принципиального согласия Бирона стать регентом, он, вместе с другими сановниками, отправился за советом к Остерману, как им оформить соответствующую бумагу. Финч пишет: «Так как решительный шаг сделан не был, граф, как слышно, пожелал уклониться от выражения собственного мнения; он признал вопрос слишком важным, не подлежащим его суждению как иностранца». Заметим попутно, что первую часть высказывания Остермана — о том, что надо сначала хорошенько обдумать документ о регентстве, — мы как раз встречаем в приведенном выше отрывке из Краткого экстракта. После этого, как пишет Финч, «Бестужев (с которым отношения графа не из лучших) немедленно прервал графа, выразив удивление, как его сиятельство, прожив в России столько лет, занимая одну из важнейших государственных должностей, руководя почти один всеми делами, смотрит на себя как на иностранца; что его мнения никто не насилует, что его только спрашивают — каково оно; что — раз он не намерен высказаться — какая же польза от его присутствия при возникших совещаниях. Граф из этих слов вскоре понял, куда дело клонится, и… заявил, что его плохо поняли, что, по его мнению, регентство нельзя передать в лучшие руки, чем в руки герцога…». Рассказ Бестужева, переданный английским послом, кажется весьма правдоподобным. Известно, что точно так же вел себя Остерман в феврале 1730 года, когда верховники выбирали Анну Иоанновну в императрицы.

Теперь о подписанном Анной Иоанновной документе, так резко изменившем судьбу Анны Леопольдовны, Бирона и многих других. Источниковедческая история акта — так он назван в записках Бирона — не совсем ясна. В следственных делах 1740–1741 годов фигурируют два документа: «Духовная и Определение о регентстве».[111] То, что было опубликовано позже, после смерти Анны Иоанновны, 18 октября 1740 года, названия не имеет, но оформлено как типичный манифест: «Божиею милостию мы, Анна, императрица и самодержица Всероссийская…» и в нем не видно «швов», которые бы соединяли «Духовную», то есть собственно завещание, с «Определением о регентстве». Поэтому речь можно вести в целом о завещании, согласно которому престол переходил к императору Ивану Антоновичу, а регентом при нем становился герцог Бирон.

О содержании Определения о регентстве в экстракте дела Бестужева сказано, что оно сперва было написано кратко и заключало в себе следующие положения: «Управлять ему, Бирону, на основании прав и указов все государственные дела, как внутренние, так и иностранные». Но потом в этот текст добавили, что Бирону надлежит быть регентом до семнадцатилетия государя Ивана Антоновича, состоять главнокомандующим вооруженными силами, распоряжаться финансами и государственными учреждениями и, наконец, определять наследника в случае смерти императора.[112]

Во второй редакции Определения было добавлено еще несколько важных пунктов: об обязанности Бирона руководить воспитанием юного императора, причем с «выключением его императорских родителей» от этого важного дела, а также о приравнении родителей Ивана Антоновича к прочим подданным императора. В конце шла речь о размере жалованья регента. Эти прибавления исчезли из третьей редакции документа. Наконец, в последний момент перед подачей текста всего завещания императрице на подписание появилась четвертая редакция с поправками, продиктованными самим Бироном, о чем уже шла речь выше. Но как соотносится эта, подписанная умирающей императрицей, редакция с опубликованным 18 октября Манифестом, наверняка сказать мы не можем — подлинник документа до нашего времени не сохранился.[113] Можно только предположить, что на последнем этапе собственно духовную в пользу Ивана Антоновича дополнили Определением о регентстве, что и было издано в виде Манифеста 18 октября (см. Приложение).

Многое остается неясным и в вопросе об авторстве Акта. Из дела Миниха вытекает, что сочинение документа было плодом коллективного творчества Миниха, Бестужева, Черкасского и Трубецкого, а сам текст писал под их диктовку советник К. Г. Бреверн. Из дел Бирона и Бестужева следует, что автором документа был один Бестужев. Согласно признанию последнего, именно он, в ночь с 5 на 6 октября, «начал писать Духовную и Определение о регентстве». Но уже позже он от своего единоличного авторства, как и от обвинительных показаний против Бирона, отказался; по его словам, после того как Бирон согласился быть регентом, он «приказал готовить проект» Акта и для этого распорядился действительному статскому советнику Бреверну отправиться в Кабинет и сочинять документ. Но тот отвечал, что из-за плохого знания русского языка «один сочинять не может». Тогда Бестужев позвал с собой князя Н. Ю. Трубецкого и они стали «все трое обще писать», точнее — диктовать секретарю Кабинета министров Андрею Яковлеву.

108

Дело… С. 79–80; Материалы… С. 196.

109

Записка Бирена. С. 336.

110

Финч сообщал 12 ноября в Лондон весь хронометраж жизни Остермана в первые дни кризиса: «Болезнь покойной императрицы, которую стали считать опасною с 5-го, потребовала присутствия графа во дворце 6-го. Там он пробыл еще 7-го и 8-го, когда Ее величеству стало легче и явилась или по крайней мере высказывалась надежда, что опасность миновала. 9-го граф прислал за мной, а 10-го мы приступили к переговорам» (РИО. Т. 85. С. 297).

111

Дело… С. 69.

112

Дело… С. 79–80, 87; Материалы… С. 189.

113

Там же. С. 80–81, 94.