Среднерусские истории

– Какая надо – государственная!.. Или ты считаешь, что наши выборы… – Тут он напрягся, но все же выдавил: – Безнравственные?!

– Ну да. Чего в них нравственного?

– Результат, дура! – в сердцах рявкнул мэр.

– Подтасованный?

– Правильный! – сказал с нажимом и подумал: «Нет, надо этого художника вообще из города гнать! Куда Петрюков смотрит? Не может лишний раз зад поднять? Только квасить горазд, скоро ряха в дверь кабинета не пройдет».

Тут он немного перегнул. Действительно, и выпить начальник городской милиции Петрюков любил, и физиономию имел такую необъятную, особенно в районе щек, что рассматривать ее можно было только частями – целиком в поле зрения она с трудом помещалась. Но уж если что и могло застрять в дверях кабинета в первую очередь – так это его живот. Все же он пошире лица выглядел… Хотя и сам мэр, между прочим, корпускулярной умеренностью не отличался. И тоже наглядно демонстрировал преимущество своего сытного рациона перед нашим подножным кормом.

– Короче, хватит тут. Народ наш свой выбор давно сделал. Он – с ними! – Мэр сначала торжественно указал на пустую стену за спиной Жанны, потом – на потолок. – С президентом и премьером. А вот ты с кем?

– А я – с ними! – ответила Жанна и протянула руку к другой стене – напротив.

Фуфаев повернул голову и увидел там два иных портрета. Небольших, не канонических, не цветных и весьма невзрачных. Без солидных рам, без стекла, без пространства сзади, пригодного известно теперь для чего, одним словом, без всего, что делает портрет портретом, а не бумажкой для подтирки, на кой-то прилепленной к стене.

На одном был изображен некий смутно ему знакомый старик с окладистой бородой, на другом – совершенно незнакомый пожилой заморыш с оттопыренными ушами и в круглых очочках. По виду – откровенный чурка.

– Это кто? – спросил про бородатого. – Патриарх, что ли?

– Да, патриарх, – с полуулыбкой подтвердила Жанна.

Мэр тут же перекрестился на портрет и изобразил поклон. Даже успел подумать, что, может, и не так уж все и запущено, пока Жанна не добавила:

– Патриарх русской литературы.

– Че-го?..

– Это Лев Николаевич Толстой.

Теперь Фуфаев вспомнил: такой же портрет, только размером побольше, в раме и за стеклом, висел в школе, где он с трудом доучился, в кабинете литературы. И еще вспомнил, что Толстой вроде был отлучен от церкви. А значит, крестного знамения ему ну никак не полагалось. И надо бы его, наверное, как-то вернуть. Вот только как – не креститься же в обратном порядке, начиная с левого плеча? А вдруг это уже сатанизм?

«Тьфу на тебя десять раз!» – мысленно пожелал классику, решил, что лучше пару лишних свечек в церкви поставит, и сердито спросил про другого:

– А это что за чучело?

– Это не чучело. Это Махатма Ганди.

– Какая такая махатма?

– Не какая, а какой, – поправила его Жанна. – Это он.

– Да хоть оно! Кто он такой? Китаец? – вспомнил про фэн-шуй.

– Почему китаец? Индиец.

– Ах, индиец… – протянул Фуфаев. – Понятно… В отпуске с ним познакомилась?

– К сожалению, нет. Он давно умер.

– Значит, в секту там записалась, – понял мэр. – Плясать будешь с бубном. «Махатма, – орать, – махатма!»

– Махатма, между прочим, означает – великая душа.

– Вот-вот, я и говорю. Шаманить будешь, духов созывать.

– Нет, не буду, – почему-то с жалостью глядя на начальника, произнесла Жанна. – Я буду идти по пути сатьяграха.

Фуфаев нахмурился, пытаясь вспомнить: слышал он когда-нибудь о таком пути или нет?.. Нет, точно не слышал.

– Это еще что за хрень? – спросил.

– Это не хрень, это непримиримая борьба со злом и угнетением. Борьба за добро и истину.

«Вот только мне здесь сумасшедшей революционерки не хватало! – не то чтобы испугался, но как-то заопасался Фуфаев. – Еще укусит, зараза, или бомбу кинет…» – Он поджался и незаметно попятился к двери.

– Ненасильственная, – будто прочитала его мысли Жанна.

Мэр остановился и вновь приосанился.

– Знаете, как Махатма Ганди сказал? «Мир достаточно велик, чтобы удовлетворить нужды любого человека, но слишком мал, чтобы удовлетворить людскую жадность».

Жадность Фуфаева еще толком и не начинала удовлетворяться, пока лишь аппетит нагуливала, так что фраза показалась ему чрезвычайно глупой.

– И еще он сказал: «Лучший способ найти себя – перестать прислуживать другим людям».

«Во, блин, наблатыкалась! От зубов отскакивает», – злобно подумал Фуфаев, чувствуя, как у него скулы сводит от этой проповеди.

– А еще…

– Егор Степаныч, вот вы где! – донеслось из-за спины Фуфаева. – А я вас ищу-ищу, ищу-ищу...

Он с облегчением повернул голову. На пороге стоял, подтанцовывая, как застоявшийся жеребец, его помощник Деревянко – человек настолько скользкий и юркий, что у всех, кто с ним имел дело, довольно быстро возникало навязчивое желание чем-нибудь его, как таракана, пришибить.

– Все, Егор Степанович, все, победа! – радостно, даже восторженно воскликнул он. – Деньги пришли! Вся сумма, напрямую. Султан Хасимович уже звонил.

– Понял, – кивнул мэр, и глаза его заблестели в предчувствии большого, давно ожидаемого куша. – Готовь бумаги. Султан список прислал?

– Да, вот… – Помощник полез в папку, но мэр его остановил:

– Не надо. Действуй!

– Есть! – Деревянко спиной просочился за дверь и бойко зарысил по коридору. Судя по удаляющемуся топоту, он не просто бежал, а еще и подпрыгивал.

Денег этих Фуфаев ждал давно. И не он один – в деле участвовало еще несколько ответственных лиц, начиная со столичных чиновников и заканчивая местными – областными и городскими. Плюс пяток депутатов и авторитетный бизнесмен Султан, который всю операцию не только придумал, но и брался воплотить в жизнь. Операция была проста и настолько нахальна, что не могла не получиться.

Городок наш издавна мечтал о железнодорожном сообщении с остальным миром. Чтобы приходили и отходили пассажирские поезда, курсировали по расписанию электрички, трудолюбиво тянулись насквозь грузовые составы, полные всякого полезного добра. Чтобы детям сызмальства был знаком отечественный запах странствий, состоящий из неповторимой смеси тавота, мазута и сгорающего в титанах угля. Чтобы было место, где жизнь никогда не затихает, и даже по ночам постукивает молоток обходчика, звучит прямо с неба, множась эхом, жестяной голос диспетчерши, гремят сцепки, и с горящим глазом на лбу, похожий на циклопа-призрака, скользит туда-сюда по блестящим нитям маневровый тепловоз. Чтобы можно было сразу сесть и поехать куда угодно – хоть в область, хоть к морю на юг, хоть в столицу, хоть далеко за Урал. Чтобы был просторный вокзал с залом ожидания, рестораном и буфетом… Одним словом, чтобы все было, как у людей.

И в досоветское время горожанам мечталось об этом, и в советское наказы давали и писали челобитные от трудящихся, но не получалось. Стратегического значения городок не имел, полезными ископаемыми, численностью и большими объемами нужного стране производства не вышел, поэтому тянуть к нему железную дорогу никакая власть не желала. Советская порой обещала перед выборами, однако выполнять обещанное не торопилась. Единственное, на что ее хватило, – это проложить узкоколейку, по которой некогда вывозились лес, щебень с песком и что-то невнятно оборонное из двух секретных цехов Сельхозтехники. Не то отдельные детали для боевых жаток, способных косить неприятеля, как траву, не то валки для разминирования, – слухи ходили разные. Но и узкоколейка вместе с властью приказала долго жить – заросла травой, а кое-где и деревцами, оплыла, осела, местами заболотилась, так что трудно уже было на глаз распознать – не то это бывшая насыпь, не то скудные остатки какого-нибудь оборонительного вала, защищавшего в древности городок от всяких супостатов. Во всяком случае, немногим туристам, которых неведомыми путями вдруг заносило иногда в городок, эти незначительные выпячивания на почве дружно выдавались за последнее. Для экзотики и исторической привлекательности. Даже легенду одну специально сочинили – про молодую жену князя, которая до последнего своего часа не верила в его гибель на Куликовом поле и каждый день в любую погоду выходила на вал встречать. И сами в нее почти поверили…