Всего лишь скрипач

Был ужё поздний вечер; упомянутые сани мчались вокруг бронзового коня, звенели бубенчики, щелкали кнуты, раздавались ликующие возгласы мальчишек-возниц. Большинство прохожих делали большой крюк, лишь немногие решались пересечь площадь; эти смельчаки зорко следили за санями и быстро лавировали между ними.

Среди смельчаков был господин в широком плаще — знакомый нам граф. Он легко проскользнул перед несколькими санями; приближались еще одни — в них сидели два развеселых матроса и мальчик; граф остановился, чтобы пропустить их, но поздно: они повернули и покатили прямо на него. Лошадь была так близко, что обрызгала его пеной, но вдруг покачнулась и упала, а сани, резко остановившись, опрокинулись на бок. Несчастная коняга раз-другой вздохнула, выкатила полные муки глаза и испустила дух. Сбежался парод, подоспели с кнутами в руках несколько хозяев, сдающих сани внаем.

— А, это Чудачка сдохла! — говорили они. — Ну, ей-то давно пора на покой.

Чудачка — эта кличка вызвала в душе графа воспоминания о прошедших временах; он живо представил себе старинную родовую усадьбу в маленьком городке, свою сиятельную матушку, обожавшую Лафонтена[20], и потому назвавшую красивую кобылку в честь героя его романа «Чудак». Кобылку подарили юному графу на день рождения; это было гордое животное дивной красоты; когда граф проезжал верхом по улицам Свеннборга, горожане сбегались к окнам, любуясь и лошадью, и всадником. Прекрасная Сара, дочь еврея, трепала Чудачку по холке своей тонкой рукой, целовала в голову, и та отвечала громким ржанием. Лошадь очень любила гувернантку, как ее называли в усадьбе. Но еще больше любил смуглую красавицу всадник, и потому ее уволили — печальная была история! А юного графа услали за границу; тогда закатилась и счастливая звезда Чудачки — ее продали на ярмарке в Оденсе.

Возможно — нет, точно, это была та самая изнуренная, замученная кляча, которая сейчас издохла у его ног. Волна мыслей и воспоминаний нахлынула на графа при имени Чудачка — единственном, что осталось у лошади от лучших дней. Поэтому он задержался на площади дольше, чем сделал бы при иных обстоятельствах, и по той же причине не заметил другого, более важного несчастного случая, происшедшего здесь же: мальчик, сидевший в санях, очевидно, пострадал и его внесли к цирюльнику.

Теперь мы вместе с графом покинем холодную вечернюю улицу и войдем в его уютный дом, перед которым стоит шхуна с покрытыми снегом снастями. Теплый воздух, пряный от курений, окутывает входящего. Восковые свечи в серебряных канделябрах освещают комнату, пол которой устлан пестрыми коврами, такими мягкими, что нога утопает в них. Картины Юля и Гебауэра украшают стены. Гипсовые слепки «Умирающего гладиатора» и «Римского мальчика, вынимающего занозу из стопы» стоят по обе стороны книжного шкафа из красного дерева; в этом шкафу проживают только серьезные писатели — Гёте, Расин, Свифт, но ни единой датской книги здесь не найти; это характерно для домашней библиотеки так называемого высшего класса и свидетельствует о хорошем вкусе, но обладают ли таковым их владельцы, выясняется только в разговоре. Тот факт, что целую полку занимают «карманные издания», заставляет в этом усомниться. В соседнюю комнату ведет не дверь, а арка, занавешенная, по восточному обычаю, пестрыми шелковыми тканями, которые нужно сдвинуть в сторону. Эта вторая комната — поменьше; вьющиеся растения свисают с пирамидок между камчатными шторами. Голубые и розовые колокольчики гиацинтов звенят благозвучием ароматов. За чайным столом, где хозяйничает гувернантка, сидят Наоми и пожилой господин. Это камергер, он ведет речь о Торвальдсене, который как раз в это время стал приобретать европейскую известность.

— …Я был с ним знаком, — говорил камергер. — Я тогда был камер-юнкером, а он — никем; но у него есть талант, и о нем пишут в газетах. Да, видит Бог, я встречал его имя даже в «Журналь де деба»! Этот человек стал знаменит, но к королевскому столу его все равно не допускают, потому что у него нет чина статского советника.

На столе лежали изысканные гравюры и цветные рекламные картинки — виды Италии, где побывал граф.

— Magnifique! Magnifique![21] — воскликнул камергер. — Это Генуя! Я был в этом городе двадцать семь лет назад. Там прелестные женщины. И в Болонье — ах, женщины Болоньи! Какие глаза… — Гувернантка опустила свои. Камергер понизил голос: — Красивые женщины! Ведь ради них мы и путешествуем.

Граф за чаем рассказал, как его в этот вечер чуть не переехали сани, и вспомнил, что при этом, очевидно, пострадал мальчик.

— Кажется, тот самый маленький музыкант, — добавил он.

— Он давал концерт в нашем доме, — улыбаясь, сказала Наоми. — Слуги затащили его к себе, он играл, и они аплодировали ему, однако Ханс, кучер, решил пошутить и приколол ему на грудь, как орден, трефового валета. Он понял, что кучер хотел посмеяться над ним, и чуть не заплакал, но тут пришла Элиза, — Наоми показала на гувернантку, — и должное уважение было восстановлено.

— Бедняжка, — сказал граф, — теперь он попадет в больницу.

— Но я, кажется, слышу его скрипку, — заметила гувернантка. — Это та же музыка, что и всегда.

Позвали слугу.

— Узнай, кто там играет, — приказал граф. — Спроси, не случилось ли чего с юнгой во время катания на санях.

Слуга скоро вернулся и сообщил, что юнга действительно вывихнул ногу, но ему вправили ее, и теперь он стоит за дверью со скрипкой, которую слуга велел ему принести с собой.

— Но я совсем не этого хотел, — сказал граф. — Впрочем, хорошо, что он цел и невредим.

— Может быть, посмотрим на это маленькое чудо? — предложил камергер. — Прекрасные глаза фрёкен Наоми говорят, что она не прочь поощрить юного артиста.

Граф улыбнулся, и в следующий миг Кристиан без башмаков, в одних чулках, пряча скрипку за спиной, уже стоял в освещенной комнате. Как тепло и ароматно, как богато и красиво было все, что его окружало! Цветы и Наоми, совсем как тогда, когда он пробрался сквозь дыру в стене в сад еврея. Они хотят послушать его игру! Мальчик трепетал от радости.

И тут вошел высокий худой господин с недовольным суровым лицом. Мрачно и вопросительно взглянул он на Кристиана, словно недоумевая, что делает здесь этот голодранец.

— Он талантливый юный музыкант, — сказал граф и в двух словах поведал историю их знакомства.

Серьезный господин посмотрел на мальчика еще суровее, и граф тут же спровадил Кристиана, сказав, что послушает его в другой раз; мальчику сунули в руку серебряный далер, но это послужило для него слабым утешением, когда пришлось покинуть великолепные хоромы.

Слуга повел его в комнатку горничной, и тут, как и вчера, ему пришлось играть перед челядью. Над ним подшучивали, но все же его тщеславие было польщено. Здесь ему тоже дали денег, и уходил он вполне довольный. На лестнице ему встретился давешний серьезный господин с суровым взглядом.

— Они же смеются над тобой, — вот и все, что он сказал, но это была большая ложка дегтя в Кристиановой бочке меда.

Петер Вик встретил его на борту не менее сурово.

— Какого черта ты шляешься туда? — спросил он. — Ты что, стал придворным музыкантом? Пиликай сколько хочешь внизу, у себя в каюте, но не наверху для этих лизоблюдов, а не то получишь оплеуху. Вот что думает об этом Петер Вик!

Понурясь, Кристиан тихонько спустился к себе и лег на узкую койку.

20

Лафонтен Август (1759–1831) — немецкий беллетрист.

21

Великолепно (фр.).