Страница 15 из 35
Тамара разрезает ножницами слипшиеся бинты, а я думаю, что делать. Два способа: зажать кровоточащий сосуд в ране или перевязать магистральную артерию вне раны, через особый разрез. Первый лучше, но — говорят авторитеты — трудно выполним... Второй — как на рисунке.
Повязка спала... Ужасно. На месте правой щеки сплошная грязная рана — от глаза до шеи. Видны кости — верхняя челюсть, отломок нижней, глубина раны заполнена кровавыми сгустками, из которых пробивается струйка свежей артериальной крови... Правый глаз не закрывается, нижнее веко отвисло не имеет костной опоры. Левый глаз заплыл отеком. Страшен, непереносим взгляд этого правого не закрывающегося глаза... Отчаяние, и мольба, и безнадежность уже... Стараюсь не смотреть в него... что-то бормочу.
— Сейчас, дорогой, сейчас...
Где там в ране перевязать, в этой каше из сгустков, костей, мышц... Нет, только на протяжении: на шее, наружную сонную артерию... Скорее! Сняли повязку и потекло сильнее. Надо положить, иначе я не справлюсь...
Положили на левый бок, голову еще повернули влево, так, чтобы кровь стекала, не заливалась в дыхательные пути...
— Йод! Перчатки! Новокаин! Белье! Будет больно, ты, парень, потерпи. Сейчас все сделаем.
Верхнее веко страшного глаза благодарно замигало, Обложился стерильной простыней, чтобы соблюсти минимальную чистоту. Темно, лампа светит тускло, дым. «За что мне такое наказание? Лучше бы воевать...»
— Светите лучше! Добудьте еще лампу! Скорее, черти, течет...
Боюсь, что в любой момент может хлынуть, и тут же наступит конец...
Нащупал пульс на шее — на участке шеи, оставшемся от раны.
Новокаин, разрез. Зажимы. Нужно, чтобы сухо, анатомично... не спешить... только не спешить. Как темно! Вот фасция... кивательная мышца... отодвинуть кнаружи... или вовнутрь? Так, кажется, на рисунке было? Да, вот сосудистый пучок. Ура! Тут рядом бьется артерия. Рассечь соединительно-тканевые оболочки, вот они лежат — артерия, вена, еще нерв позади должен быть....
Я уже почти успокоился, руки не дрожат больше. Подвел лигатуру под наружную сонную артерию. Вот она! Теперь можно переждать... посмотрим, что будет. Наложил мягкий зажим.
— Тамара, убирай осторожно сгустки из раны. Это тоже не просто, но убрали, промыли кипяченой водой. Обнажилась страшная зияющая рана. Дефект нижней челюсти, отломки зубов, пораненный язык, щеки нет совсем, верхняя челюсть разбита. Все это покрыто грязным налетом — инфекция. Но кровотечения нет.
— Операция окончена. Не бойся, солдат, больше не будет кровотечения.
Взгляд страшного глаза потеплел, затуманился слезой. Да, о глазе этом нужно подумать — наложить наводящий шов на угол раны, чтобы он закрывался, иначе высохнет роговица, потемнеет. Теперь напоить и накормить его.
Ввели через рану резиновый зонд в пищевод и через воронку налили гречневого супа с маслом, потом — почти литр чаю сладкого. Накормили парня — по завязку! На завтра отложили шинирование — очень уж темно с лампами.
В одиннадцать часов вечера пришла вторая бригада, и мы продолжали работать вместе до двух ночи. Очень устали, но пришлось тащиться «домой», потому что в госпитале негде было приткнуться, во всех отапливаемых местах лежали раненые.
Так кончился наш первый день работы в Калуге. Парень с ампутированной ногой был жив пока. Но очень слабая надежда.
27 января мы сменили ночную бригаду в семь утра. Завтрака, конечно, еще не было. Но Чеплюк энергично действовал и обещал накормить раненых к девяти. За ночь привезли еще сорок человек лежачих. Тихомиров сумел отопить еще две палаты второго этажа, и их туда сгрузили. У всех медиков и дружинниц болят глаза от дыма — приходится закапывать новокаин. Хотя бы не вышли из строя совсем...
В десять утра в перевязочную явился Хаминов. Мне даже смотреть на него противно, не то что говорить. Вид виноватый, обещал все сделать... Он такой, он все может, если опять не запьет...
Снова работали до двух часов ночи. Нет, не работали, а барахтались, пытались что-то организовать, пересортировать, но новые машины с замерзшими стонущими ранеными все сметали...
Шинировал своего «челюстника». Снова накормили. Научил сестру Шуру Маташкову вводить зонд через рану.
Вечером пришел обоз со всем имуществом. Аптеку еще утром Хаминов привез на машине: «Я из-за нее задержался...» Вот подлец, пытался оправдываться!
За два дня удалось всех раненых поднять с пола — достали кровати, набили матрацы, выдали подушки, одеяла, простыни... Однако раздеть не смогли — холодно. Очень жаль, потому что сразу завшивели постели. Теперь придется все прожаривать, когда разденем.
Активизировались работы по отоплению. Все-таки начальник умеет руководить. Дал нам зарок не пить...
Кормим уже три раза в день, хотя блюдо одно. Со снабжением плохо — все тылы отстали. Начали восстанавливать кухню.
1 февраля включили отопление. Хотя батареи чуть тепленькие, но все же «домны» погасли, дым исчез.
В сводках сведения о взятых населенных пунктах. Раненые говорят: каждый дом приходится брать с боем. Но все-таки большое дело — общая уверенность в победе.
2 февраля на партийном собрании обсуждали положение в госпитале. Начальнику дали здорово, даже жалко его стало на минутку. Жалеть, впрочем, не следует. Если бы он не пьянствовал, куда лучше можно организовать переезд и начало работы... Намекали, что пил он с работниками ПЭПа. Но никого не назвали. А зря.
Аркадий Алексеевич Бочаров пришел первый раз только 30-го. Сказал, что сидит в эвакоприемнике, налаживает сортировку. Теперь будет заходить часто.
— Нужно думать о гипсах. Лечить нужно, а не только возить...
Все верно, но до гипсов ли, если у нас еще есть раненые, ни разу не перевязанные с момента, как мы их приняли?
Отопление позволило быстрее осваивать новые площади. 3 февраля удалось, наконец, освободить санпропускник и начать мыть и переодевать раненых, поступающих из палат. Начали с самых тяжелых. Дело это затянется на несколько дней — очень трудно с лежачими, многим замачивают повязки — их нужно перевязывать, а рук не хватает. Идет интенсивный ремонт операционной и перевязочной на втором этаже. Красят масляной краской и остекляют все рамы. Там будут серьезные операции на мозге. Мне немножко завидно.
4 февраля произошло «великое переселение народов»: полная пересортировка раненых по отделениям. «Наших» (с ранеными конечностями) снесли вниз, «грудь, живот и голова» — на второй и третий этажи. Не знаю, где будет легче... «Черепники» лежат без сознания или буйствуют — припадки, судороги, ругань... Впрочем, все ругаются, наши тоже. Удивляюсь, еще мало ругаются.
5 февраля. 3алкинд торжественно пригласил меня на открытие своей операционной и перевязочной. За старшую у него — Лида Денисенко. Она совсем поправилась и носится, как угорелая. 3алкинд сумел забрать себе и Канского. Очень жаль, но что сделаешь? В нашей перевязочной старшим остался Иван Иванович. Пожалуй, я еще подумаю, менять ли его на Колю — высшего класса работник.
6 февраля железнодорожники наладили прямое сообщение и в очередную летучку взяли лежачих раненых. Это очень хорошо, у нас ведь совсем забито — свыше семисот человек тяжелейших лежачих раненых! Только на моем этаже лежит двести восемьдесят шесть человек, половина из них — с шинами Дитерихса. Правда, раненые едут недалеко, кажется, в Тулу.
Великий был аврал! На улице холод, нужно всех одеть, закутать, натянуть брюки на шины Дитерихса, подрезая штанины. У многих не оказалось теплых вещей, их где-то добывали на складах — правда, «б/у», не новые. Любовь Владимировна, когда отправила последнюю машину, села совершенно без сил и чуть не плакала от усталости и облегчения.
7-го наложили первый глухой гипс на голень. Канского уже нет, и всю работу мы делали с Иваном Ивановичем. Очень смышленый мужик. Но нужен ЦУГ-аппарат. Пока придется что-то мудрить.
8 февраля дали электрический ток.