Страница 37 из 38
Она не знала. Балцано не сказал ей? Он должен был ей сказать, предупредить.
— Лючия…
— Я люблю тебя, Джузеппе.
— Я люблю тебя, но ты… Ты не хотела и не могла быть только моей.
— У меня был только ты. Остальные… Не было остальных.
— Но…
— Давай не будем здесь и сейчас говорить об этом, хорошо? Это осталось… А здесь мы вдвоем, верно?
— Лючия, ты не понимаешь…
— Я все понимаю, — сказала Лючия, но, конечно, она не понимала, иначе не сделала бы того, что сделала.
У кофе был какой-то тонкий привкус, должно быть, корицы, и еще нам принесли фирменные круасаны, и маленькие булочки с повидлом, не знаю, почему я так набросился на еду — наверно, чтобы успокоить нервы. Лючия взяла в руки свою чашку, но пить не стала, а на круасан даже не взглянула, смотрела она только в мои глаза, и мне приходилось смотреть в ее, нить нашего разговора медленно натягивалась, и, наконец, напряжение достигло величины, когда по нити начали перетекать мысли.
"Я все понимаю", — думала Лючия, и это действительно было так. Балцано ей сказал. Наверно, он был зол на меня за то, что, создавая каплю, я выставил против него заслон, и он не мог на этот раз пробить барьер, пройти сквозь разделяющий миры просвет, мог лишь являться призраком, да еще и не зная точно, куда приходит и кому на самом деле предстает в виде полупрозрачной, так и не сумевшей преодолеть границу миров, то ли материальной, то ли духовной структуры. Он ничего не мог сделать со мной на этот раз и потому рассказал Лючии все, надеясь, что вдвоем им удастся сообразить, как вытащить меня из капли, ставшей для меня домом сегодня и будущей могилой.
Что мог понять в Лючии Балцано, если даже я не понял в ней главного?
"Я пойду к нему, — сказала Лючия, — мне незачем жить без Джузеппе".
"Но… — растерялся Балцано, не готовый к такому повороту событий. — Джузеппе отделил свою каплю границей из темной энергии. Он учел прошлый опыт. Меня граница не пропускает, я пробовал. Тебя, возможно, пропустит, но ты же не станешь рисковать тем, что…"
"Чем?" — спокойно спросила Лючия.
"Ты не сможешь вернуться, потому что в его капле существует горизонт событий, и нет физической возможности…"
"Мы вернемся вместе", — сказала Лючия.
"Джузеппе создал замкнутую каплю, — печально произнес Балцано. — Из нее невозможно вернуться".
"Ты же пробовал…"
"Потому у меня и не получилось! Из-за моих попыток там возникли легенды о призраках, привидениях, пришельцах… Я отступил".
"Я не отступлю".
"Ты не сможешь вернуться!"
"Значит, я останусь там с ним".
"Это — смерть!"
"Вот странное слово, верно? — сказала Лючия. — Абстракция".
"Абстракция — здесь, у нас, а в капле — реальность. Ты умрешь. Перестанешь быть. Насовсем. Боюсь, ты не в состоянии этого представить".
"Мы с Джузеппе будем жить долго и умрем в один день".
"О чем ты? Он может умереть от какой-нибудь тамошней болезни… ты даже не знаешь, что это такое!"
"Знаю, — сказала Лючия. — Моя память не менее нагружена, чем твоя. Он умрет, да. Но он для того и создал каплю…"
"Он может умереть завтра, попав под машину! Ты знаешь, что такое машина в мире, где…"
"Я знаю, — спокойно сказала Лючия. — Не трать зря времени, Джеронимо. У нас времени бесконечно много, а у Джузеппе его, возможно, не осталось совсем. Я хочу быть с ним".
"Ты можешь умереть раньше него! Это непредсказуемый мир!"
"Мы будем жить долго и умрем в один день", — упрямо повторила Лючия.
Балцано молчал.
"Ты поможешь мне", — сказала Лючия. Это было утверждение, а не вопрос.
— Ты не понимаешь, — повторил я, хотя теперь знал: она понимала все.
Лючия положила свою ладонь на мою руку — такой знакомый жест. Если она сейчас сожмет ладонью мой большой палец…
Она так и сделала. Я наклонился через стол и поцеловал Лючию в губы. У ее губ был вкус лесных ягод и цветов, которые росли на плато Энтекке, на Земле не было и не могло быть таких цветов, и запаха такого быть не могло…
— Ты… — сказал я. — Ты хочешь быть со мной до…
— Мы будем жить долго и умрем в один день, — сказала Лючия.
— Почему? — воскликнул я. — Почему я ничего не понимал? Почему я думал, что ты… что я без тебя не… а ты… Я не ушел бы в каплю…
— Не надо, Джузеппе. Пожалуйста. Ты сделал это, я пошла за тобой, мы здесь, надо жить… пока возможно. Давай не будем больше говорить об этом. Никогда.
— Поедем ко мне, — сказал я. — Я снимаю квартиру на улице Фьори, в двух шагах от площади Испании.
— А я живу на Крещенцио, и вещей у меня немного, можно перевезти в одном такси.
— У меня машина, — сказал я. — Можно поехать прямо сейчас.
Свой «Фиат» я оставил на стоянке за храмом святой Агнессы, и мы пересекли площадь Навона, держась за руки. Я знал, что мы больше никогда не расстанемся, и это слово «никогда» только для нас двоих в этом мире имело свой изначальный смысл. Никогда. Навеки. Навсегда. Бесконечно долго в мире, где нет ничего вечного, и само слово «вечность» не имеет реального содержания.
— Этот мир, — сказал я, — возник почти четырнадцать миллиардов лет назад, а выглядит таким новым, будто ему несколько часов от роду.
— Хороший сегодня день, — сказала Лючия. — Осень, а как тепло! Я шла пешком от бульвара Марцио, там расцвели розы — знаешь, как красиво.
— Да, — сказал я. — Давно там не был…
Мы шли медленно и болтали о пустяках, будто только вчера расстались, и за это время не произошло ничего существенного. Просто возникла Вселенная. Просто времени была поставлена граница. Просто… я больше не хотел умирать.
Лючия еще крепче сжала мою ладонь. Она поняла, о чем я думал.
Мы шли медленно, болтали о пустяках и не заметили, как дошли до моего дома. За машиной придется возвращаться на автобусе.
— Сюда, — сказал я. — Осторожно, здесь ступенька.
Конечно, Лючия споткнулась, и я подхватил ее, поднял на руки и понес наверх, мне совсем не было тяжело, наоборот, чем выше мы поднимались (почему я не воспользовался лифтом?), тем легче становилось, и когда я внес Лючию в квартиру, мне казалось, что она влетела туда сама, проплыла по воздуху и опустилась на широкий диван, и неожиданно на ней не осталось одежды, и мы были вместе, как много раз прежде, и как ни разу в этой жизни, и все происходило будто впервые, и будто в последний раз, Вселенная сжималась до размеров комнаты и взрывалась, и разбегались галактики, а мы с Лючией ловили их и несли в горсти: яркие спирали, эллипсы, шарики, — а они убегали, и мы отпускали их на волю, потому что знали — жить им не больше, чем нам, и мы хотели, чтобы время растянулось в вечность…
— Как по-твоему, — сказала Лючия, когда мы лежали рядом, все так же держась за руки, будто сцепленные общей судьбой на всю оставшуюся жизнь, — если у нас будут дети, этот мир не исчезнет, когда нас… когда мы…
— Не знаю, — пробормотал я. — Наверно, не исчезнет. Это ведь будут наши дети, они продолжат…
Я замолчал, потому что не мог закончить фразу. Продолжат — что? Если капля существует, пока жив наблюдатель, то может ли стать наблюдателем сын или дочь… Я наверняка знал это, когда был… но память съежилась до размеров моего мозга, сейчас я даже устройство Вселенной не мог бы объяснить — ни сам себе, ни кому-то другому.
— Они обязательно будут жить после нас, — шептала мне на ухо Лючия, прижимаясь к моему плечу, — и, значит…
— Расскажи о себе, — сказал я. Мы еще успеем поговорить о детях. Я хотел знать, как она жила эти годы — без меня, без памяти о собственном прошлом.
— Странно, что мы с тобой не встретились раньше, — сказала она сонным голосом. — Я всю жизнь провела в Риме, ты тоже, да?
— Да, — сказал я. — Все случается, когда приходит срок.
— У меня были мужчины, — сказала она. — Я чуть было не вышла замуж… Неважно. Это совсем не важно. Я сбежала из церкви, и все решили, что я чокнутая. Я и сама не знала, почему… А сегодня ночью мне приснился сон. Я стояла на вершине горы, такой высокой, что не было видно внизу ничего, даже облака находились так глубоко подо мной…