Страница 32 из 42
Это тоже нужно было предотвратить.
— Дай мне номер его телефона, — строго сказал я.
— Чей? — переспросила мама.
— Ты сама знаешь, чей. Егорова Егора Егоровича.
— А что ты хочешь? — растерялась мама. — Алёшенька, не надо. Он хороший, добрый человек. И немолодой.
"Еще бы, — подумал я. — Молодого биоробота нам в семье не хватало. Хотя… с них станется. Им же всё равно, этим долбаным птицам".
— Мама, это очень важно.
Но она колебалась.
— А о чем ты собираешься с ним говорить?
— Не беспокойся, — заверил я ее, — никаких скандалов не будет. Есть разговор.
— Разговор… но о чем? — допытывалась мама.
— О моей учебе.
И опять она надолго умолкла. Так надолго, что я вынужден был спросить:
— Ты меня слушаешь?
— Слушаю, сыночек, — покорно отозвалась мама. — Просто я думаю… Он в ИКИ внештатно работает, в Институте космических исследований. Мне тоже показалось, что он знает о твоей школе больше, чем я ему рассказываю.
— Ну, вот видишь, — сказал я, чувствуя себя старым и утомленным от своей мудрости.
— Ладно, записывай, — сдалась наконец мама. — Только я прошу тебя, сыночек: не надо ему дерзить.
— Да ты что, мама, — снисходительно сказал я. — Когда я дерзил старикам?
— Ты очень изменился, — печально проговорила мама. — Голос стал такой грубый…
И она без запинки продиктовала мне номер телефона, хотя память на такие вещи у нее всегда была слабая.
78
"Егоров, Егор Егорович, Егор Егорович Егоров… — повторял я на все лады, расхаживая по комнате из угла в угол. — Если это не случайное совпадение — значит, не так уж бережно и аккуратно они поддерживают мою переписку с мамой. Значит, крутятся возле нее и делают попытки окончательно ее от меня отвадить. Ведь это единственная теперь ниточка, связывающая меня с Большой Землей".
Меня? Почему, собственно, только меня? Нас, Гольцов, нас.
Всех нас.
В том-то всё и дело: кроме моей мамы, нет в России больше ни одного человека, которому нужно знать, где мы находимся.
Был еще один, но его уже отвадили.
Как отвадили, почему отвадили — интересный вопрос.
И куда, вы думаете, я с этим вопросом отправился?
Естественно, к Денису Дмитриенко.
"Отправился" — это фигурально сказано. На самом-то деле я никуда из своей комнаты не выходил. Чего ради шляться по общежитию? В нашем положении одаренных переростков было множество удобств, грех ими не воспользоваться.
Я врубил свою, как это принято здесь называть, дистанционку и стал ворочать мысленным лучом, прощупывая стенные толщи жилого корпуса.
— Лёха, ты? — Это Олег.
— Алёшка, почему не спишь? — Это Соня.
— Вот приду сейчас и уши оборву! Заколебали. — Это Юрка Малинин.
Всем им я отвечал:
— Ферцайюнг, фальш фербунден.
В смысле: "Извините, ошибся номером".
По-немецки — единственно для того, чтобы избежать лишних вопросов.
Рита Нечаева, само собой, капитально молчала. Спала, прикрыв голову мягкой теплой подушкой неведения.
Тут я впервые подумал, что ее неспособность к прослушиванию, возможно, носит страусиный характер. Не умеет, потому что не хочет. Не хочет — потому что боится. Боится узнать, что о ней думают. Вообще боится узнать что-нибудь страшненькое.
Но это было частное соображение, отвлекавшее меня в сторону от расследования.
Наконец я нашарил ателье Дмитриенки.
— Денис?
— Кто там? — откликнулся сонный портняжка. — А, это ты, Гусак… Чего тебе? Ни сна, понимаешь, ни отдыха…
— А не ты ли допекал меня своим вытьём?
— Каким еще вытьём? Старик, о чем ты?
— Не ты ли выл мне на ухо: "Вы-ы-пустите меня отсюда?.".
Надо было расслабить белобрысого, напомнить ему о доброй дружеской шутке.
Трюк подействовал.
— Во-первых, не по ночам, — фыркнул Денис. — А во-вторых, это был не я.
— Ты, Диня, ты. Теперь пришло время расплаты.
— Ладно, — вздохнул Дмитриенко. — Плати, только быстрее.
— Да это не я тебе, это ты мне будешь платить.
— Чем?
— Информацией.
— Какой еще информацией?
— Про твоего двоюродного брата.
От неожиданности Дмитриенко долго молчал.
— А какое тебе… — начал он — и рассвирепел. — Слушай, ты что, с крюка сорвался?
— Да, — миролюбиво ответил я, — сорвался. И спать тебе я всё равно не дам. Пока не ответишь. Я псих ненормальный. А психи — они все жутко настырные.
— Чего тебе от меня надо? Чего ты добиваешься?
— Хочу узнать, что случилось с твоим братом и отчего ты разлюбил свою родину.
— А ты случайно не гэбэшник? — поинтересовался Дмитриенко.
— Нет, но люблю всё знать.
— Тогда знай: нет у меня никакого брата. Понял?
— Понял. А кто есть?
— Кузина.
— В смысле, двоюродная сестра?
— Именно это я и имел в виду. Ваш интеллект ошеломляет.
— И ты с нею переписывался?
— Допустим.
— А потом переписка оборвалась?
— Так точно, я прекратил переписку, о чем уже давал показания. Еще вопросы есть?
— Последний вопрос. Что она тебе такого написала?
— Ну, это уже наглость! — возмутился Дмитриенко. — Даже психи границ не переходят. Или тебе неизвестно такое понятие, как частная жизнь?
— Можешь не отвечать: любой твой ответ будет использован против тебя. Так что лучше я сам скажу. Она написала, что у нее появился друг. И его фамилия Сергеев. Серёжа Сергеев.
Откуда взялся этот Серёжа — понятия не имею. Однако действие он возымел, на что я, собственно, и рассчитывал.
— Во-первых, не Серёжа, а Миша, и не Сергеев, а Михайлов, — помедлив, отозвался Денис. — А во-вторых — какое тебе до этого дело?
— Самое прямое. Мою переписку с мамой пытается сорвать некто Егор Егорович Егоров. Тебе это не кажется странным?
— Нет… не кажется, — проговорил Дмитриенко.
Но в его голосе не чувствовалось особой уверенности.
Надо было ковать железо, пока оно не остыло.
— Не знаю, насколько тебе дорога твоя кузина, — сказал я, — но на твоем месте я бы позвонил ей и выяснил поподробнее, что за птица этот Миша Михайлов и нельзя ли пощипать ему перья. У меня всё. Ихь вюнше иннен гутен нахт. Желаю вам доброй ночи.
На это Денис ничего не ответил.
Да и что с него взять? У него же нет немецкого самоучителя.
79
Закончив этот разговор, я долго стоял у распахнутого окна, глядя в белое искусственное небо и дыша чистым искусственным воздухом.
Тут в дверь постучали. Легкий девичий стук.
Это могла быть только Рита Нечаева: у нее же нет дистанционки.
Значит, Черепашка отменила свое добровольное заточение?
Шаг разумный, хотя и несколько несвоевременный: время позднее, а мне еще предстояло сделать кое-какие звонки.
Но я ошибся: на мое "Входите, не заперто" в комнату вошла Леночка Кныш.
Вот уж истинно — редкая гостья. За всё время учебы Леночка ни разу не переступала мой порог. Мы с нею как будто не существовали друг для друга, хотя к рыжим девчонкам я предубеждения не питаю, да и она смотрела в мою сторону без особого отвращения, а один раз даже спасла меня — от ядовитого «тархуна» Дмитриенки.
Красивенькая девочка, разве что глаза как будто больные — из-за светлых ресниц и окружения темных конопушек.
Короче, мы с Леночкой ничего друг против друга не имели, и тем не менее между нами стояла стена из пуленепробиваемого стекла.
Хотя я знал об этой девчонке намного больше, чем ей бы хотелось: когда принимаешь на себя боль человека, поневоле пропускаешь через себя самые разные попутные сведения. Так, например, мне было известно, что у нас с Леночкой Кныш несовместимость по резус-фактору: информация лично мне совершенно бесполезная, но тем не менее точная.
Может быть, всё дело именно в этом? В безотказном доступе к информации?
Гипотеза красивая, но неверная: стена между нами возникла с первой встречи, когда я еще и не подозревал, что буду у этой рыженькой домашним врачом.