Соль земли

Синица молчал.

— И такие есть, кто отчаявшись, кто в жизни в этой потерявшись, просят совета. И новой жизнью начинают жить. Ясной, прямой. Не все учение сердцем принимают, не все. Но многие. И не поверишь, счастье светится на их лицах! Радость! Все нипочем с верой! Не тяготят их больше лишения и труд тяжелый, потому что не просто так они теперь живут, а во имя!.. Вот мне, старой, интересно, может ты недовольство нынешним строем лелеешь, а? Или мысли о мести вынашиваешь? Что у тебя за душой?

— Да ничего, — Синица пожал плечами. — Хотел бы отомстить — отомстил бы… Кому — вопрос… Я просто живу.

— Так чего ж не как все? Не по-людски?

— Простите, не как все или не по-людски?

— Не поняла, — Вера Алексеевна прищурилась.

— Не знаю, как сказать…

— Да уж скажи как-нибудь!

Синица вздохнул, потер глаза.

— Я когда в школе учился, к нам в городок гипнотизер приезжал. С гастролями. Вот он добровольцев из зала выводил и фокусы показывал разные. Усадил, значит, посреди сцены на стулья, глаза завязал, попросил оголить запястья. И говорит, что сейчас с целью эксперимента, каждому прижжет руку зажженной сигаретой. Не волноваться просил, потому как, под силой внушения, боли никто не почувствует. Сам, как водится, закурил, а залу показывает обычный карандаш. И карандашом этим каждому в руку ткнул. И что вы думаете? У людей ожоги вздувались! Настоящие! Потом остаться попросил самых смелых и стал им в икры иголки втыкать, здоровые, вот такие! А те смеются, песни поют. Не больно, говорят…

— Это ты к чему?

— К тому, что убедить себя можно в чем угодно. Даже в том, что счастлив… Только обман это все равно… В лагере с нами сидел один, офицер бывший, вот он рассказывал, как в госпитале лежал по ранению. Рядом, на соседнюю койку, полковника положили, танкиста, у него ни рук не было, ни ног. Сестричка, чтобы муки облегчить, ему опиум колола. Вот лежит этот полковник при полном сознании, смеется смехом и говорит, ребята, мол, вы не поверите, я — счастлив! Счастлив! А сам — голова и жопа…

Вы спрашиваете, во что я верю? Да черт его знает!.. В то, что убивать нельзя, что брать чужое плохо, что подлость, которую ты в жизни совершил, к тебе вернется эхом, через годы, через десятилетия, у могилы настигнет… Знаю, что так. Почему, сказать не могу, просто знаю. Наверное, это и есть вера — знание без доказательств. Да каждый во что-то верит. В себя, в удачу, в чудо. У кого своей фантазии не хватает, тот у соседа одалживает. Только совсем уж плохо, когда вера превращается в религию. А уверенность — в фанатизм. Когда вместо школ строят храмы. Ах, пардон, народные собрания. Когда детей учат не мыслить, а веровать! Зачем? Да уж не для того, чтобы те были счастливы… Религия — удел рабов!

Человек должен быть свободным! Сомневаться должен, искать!.. И еще, каждый в праве жизнь свою прожить так, как хочет. А не так, как какому-то кажется…

— Ах, ты ж гнида, — Вера Алексеевна ласково улыбнулась. — Ах, ты ж отрыжка гнилая. Да я тебя без суда и следствия… — сухая старушечья лапка расстегнула застежку кобуры.

— Ничего вы мне не сделаете, — Синица поднялся. — Можете. Но не сделаете. Для вас это значит в собственном бессилии расписаться, в бессилии ваших догматов. — Синица ткнул в портрет товарища Иллариона. — Сломать да заставить можно всякого, но вам ведь важно, чтобы я сам… Добровольно…

— Придешь еще!.. — прошипела председательша. — Приползешь!..

Синица покачал головой.

— Я к тому гипнотизеру желающим в числе первых вызвался. Но отправил он меня обратно. Сказал, внушению не поддаюсь… Так вот…

…К этому месту Синица выходил не раз, распутывая плетенки звериных следов. Почти правильное овальное озеро с черной неподвижной водой. Вокруг вековые разлапистые лиственницы, будто стерегущие покой стражи. В их ветвях безнадежно запутывался ветер и только роняемые изредка шишечки тревожили недвижное зеркало, казавшееся со стороны плотным и твердым. Сюда почти не пробивалось солнце, и густая тень создавала атмосферу безмятежности и покоя. Помимо воли Синица останавливался здесь, присаживался на пригорок, и подолгу просиживал, прикрыв глаза.

Кабаньи лежки и обильно встречающийся помет свидетельствовали о том, что и животных влекла сюда какая-то сила. Вот только не росла здесь ни трава, ни молодые побеги, не было ни дубов, сбрасывающих вкусные желуди, ни зарослей малинника, сулящих укрытие и сладкую ягоду. Лишь каменистый песчаник, усыпанный палой хвоей, да узловатые плети корневищ. Возможно, зверей интересовала какого-то особенного состава вода, ну в самом деле, не отдохнуть же от мирской суеты они сюда приходили.

Синица обернулся на хруст, медленно поднял винтовку. И опустил. По лесу вышагивала косуля с пятнистым детенышем, совсем еще маленьким, недельным или около того. Тот поминутно тыкался в мамкину сиську, смешно складывая домиком длиннющие свои ноги. Пусть живут себе. Перебьется он, с голоду не помрет, рыбы, вон наловит. Косуля к воде не пошла. Поглядела по сторонам, попрядала ушами и принялась что-то подбирать с земли. Синица поскреб затылок: камни что ли?..

И тут его аж на месте подбросило. Ну что там можно подбирать? Вот эти серые голыши… Ну-ка!.. Схватил, попробовал на язык. Мать честная — соленые! И эти — соленые! И вон те… Залежи каменной соли прямо у него под носом, в каком-то получасе хода от избушки. Синица пел и плясал вприсядку. Наверное, найди он золото, не радовался бы также.

Соляного голыша насобирал Синица целую корзину, пока пер — чуть глаза не вылезли. Соляные слитки дробил, крошку догадался сыпать на плоский камень с ложбинкой, сверху растирал другим. Получалось некое подобие ступки с пестиком. Грязно-белый порошок ссыпал в глиняную плошку. Синица опомнился только под утро, когда перед ним белел бархан, покрывший посудину с краями, а потрескавшиеся пальцы невозможно жгло. Наплевать! Теперь можно не отсчитывать соляные крупинки по одной. Можно вялить мясо, солить в кадушках рыбу, грибы заготавливать. А главное, есть чем торговать с поселком. Вот только придумать бы какой механизм, а то уж больно тяжело перетирать соль вручную.

Синица полоскал в реке саднящие руки и вынашивал замысел о постройке мельницы. А что? Высечь из камня жернова, передачу приладить, ветряк… А лучше — водяную мельницу построить! Течение, вон, бойкое…

Смутная догадка зародилась в душе. А если это на берегу никакая не коптильня… И, опять же, эти непонятные сваи… Ах ты ж, пьяная деревня! Синица бестолково забегал вокруг. Вот под толстым слоем прошлогодней травы отыскалось какое-то зубчатое колесо. Распиленное вдоль бревно с ложбинкой посередине, полуистлевшая конструкция из жердей в прибрежных кустах. Когда Синица споткнулся о вросшее в землю водяное колесо высотою в полтора человеческих роста, сомнения его истаяли окончательно. Здесь уже стояла мельница. И молола она не зерно.

Добытую соль снес Синица в поселок. Стаканом мерил, как семечки. Быстро разошелся мешок. Сменял на две пилы с разной насечкой зубьев, коловорот, стамеску, кило гвоздей, железные скобы, молоток с зубилом. Да еще полкармана мятых рублей приволок. Неохотно брал деньгами, без надобности они в лесу. Но отказать не мог людям, у многих ни кола за душой, только бумажки эти красные.

Разложив на земле найденные фрагменты мельничного механизма, решал Синица головоломку, как сие друг с другом когда-то стыковалось и работало. Разогнал свежей доски, главное колесо перебрал, гнилуху всю выкинул, гребные лопасти сделал новые. Долго искал жернова. Всю округу на карачках исползал — нету. Ну, нету, хоть тресни! Насилу нашел под водой, со дна же передаточную ось поднял. Срубил стены, настелил крышу, пол дубовый. Ел что попало, возился до самой темноты, а после еще вытачивал какую-нибудь хитрую шестерню при свете лампадки. Даже во сне Синица видел устройство крутящего механизма. Он осунулся, похудел, запавшие глаза блестели энтузиазмом параноика — постройка мельницы отнимала, похоже, не только все силы и время, но еще и разум.