Белый Тигр

С бродяжками я связываться не стал, двинулся дальше, к магазинам. Они еще не открылись. Сел прямо на тротуар.

Куда бы податься.

И тут я заметил темные ямки на бетоне.

Следы лап.

Какое-то животное пробежало когда-то по еще не затвердевшему покрытию.

Я пошел по следам. Расстояние между ямками стало больше: зверь перешел на рысь.  Я прибавил шагу.

Следы огибали торговые галереи, направляясь к задам магазинов, а дальше... а дальше бетонная дорожка оборвалась и следы пропали. 

Завернув за угол, я резко остановился. В пяти футах от меня на корточках сидел мужчина, за ним еще и еще — длинной и ровной шеренгой. Они испражнялись.

Я попал в трущобы.

Мне рассказывали про это место. Палаточный городок возвели для рабочих, что строили жилые комплексы и магазины. Все они приехали из какой-то деревни во Мраке и не любили, чтобы к ним заглядывали посторонние, ну разве что под покровом ночной темноты по делу. Справляющие нужду образовали что-то вроде оборонительного редута, уж к ним-то ни один уважающий себя человек не сунется. Ветер разносил окрест вонь свежего дерьма. 

Впрочем, оборона была местами не слишком плотная. Через такую брешь я и проник на территорию. 

Скромно жили строители домов для богатых —скопище выцветших, некогда голубых брезентовых шатров, разделенных на кварталы ручейками нечистот, — в Лаксмангархе и то лучше. По битому стеклу и строительному мусору я прошел на край участка, где ручейки вливались в черный неторопливый пузырящийся поток промышленных стоков. Двое детишек плескались в грязной воде.

Сотенная бумажка порхнула в черную реку. Дети изумленно замерли и тут же бросились ловить ее. Одному повезло больше, и тотчас завязалась потасовка. 

Я вернулся обратно и присоединился к защитникам трущобного городка, благо местечко освободилось. Присел среди испражняющихся и ухмыльнулся. 

Некоторые смущенно отвели глаза, значит, что-то человеческое в них еще осталось. Некоторые глядели совершенно равнодушно, словно давно потеряли всякий стыд. А один малый, тощий, смуглый до черноты, так даже радостно оскалил зубы: глядите, мол, какой я молодец.

Не поднимаясь с корточек, я подобрался поближе к нему и улыбнулся как можно шире. 

Он расхохотался — я следом, — и скоро все оправляющиеся зашлись в дружном хохоте. 

— Мы возьмем на себя все твои свадебные расходы, — крикнул я.

— Мы возьмем на себя все твои свадебные расходы, — прокричал в ответ смуглый. 

— Мы даже трахнем за тебя твою жену, Балрам!

— Мы даже трахнем за тебя твою жену, Балрам! 

На смуглого напал такой смех, что он упал на живот, выставив свою испятнанную задницу в испятнанное небо.

Домой я вернулся, когда начали открываться торговые галереи, умылся над общей раковиной, тщательно отскреб руки, заглянул на парковку, помахал для пробы тяжелым гаечным ключом и забрал его к себе в комнату.

У моей кровати стоял какой-то мальчик, в зубах у него был зажат конверт, обе руки подтягивали штаны.  Мальчишка обернулся на скрип двери, конверт упал на пол. В следующий миг гаечный ключ вывалился у меня из пальцев.

— Меня прислали. Я ехал на автобусе, на поезде, расспрашивал людей. И вот я у вас. — Он сощурился.  — Мне сказали, вы будете заботиться обо мне и обучите на шофера.

— Да кто ты такой, чтоб тебя?

— Дхарам. Четвертый сын вашей тетушки Лутту.  Мы с вами виделись, когда вы приезжали в Лаксмангарх. На мне еще была красная рубашка. Вы взяли меня на руки и поцеловали вот сюда. 

Он показал на свою макушку, поднял с пола конверт и протянул мне.

Дорогой внук.

Как давно мы не виделись и как давно ты не присылал нам денег — целых одиннадцать месяцев и два дня. Город испортил тебе душу, ты сделался злой, себялюбивый и тщеславный. Я знала, что так и будет, что из тебя, такого дерзкого и нерадивого мальчишки, толку не выйдет. Только отвернешься, как ты уже разинув рот пялишься на себя в зеркало, и хоть трава не расти. Твоя мать была такая же, ты весь в нее, не в своего доброго отца. Пока мы кротко сносили твои выходки, но настал конец терпению. Ты не один живешь на этом свете, пора вспомнить и о родных. Немедля высылай деньги. А не вышлешь, скажем твоему хозяину, что ты все спускаешь на выпивку и шлюх. И еще мы решили женить тебя. Попробуй только не приехать — отправим девушку к тебе в город. Все это я говорю любя, а не для того, чтобы напугать тебя. Я ведь тебе бабушка. В детстве ты уж так меня любил, особенно как набью тебе рот сластями. Присматривай за Дхарамом как за собственным сыном, это твой семейный долг.. Береги себя и помни, что я готовлю для тебя вкусную курицу. Отправлю по почте вместе с письмом, которое напишу твоему хозяину. Твоя любящая бабушка.

Я аккуратно сложил письмо, спрятал в карман и со всей силы ударил мальчишку. Он упал на кровать, оборвал накомарник.

— Поднимайся, — прохрипел я. — Сейчас ударю тебя еще раз.

Я занес было над ним гаечный ключ, сжал покрепче — и швырнул на пол.

Скула у Дхарама наливалась синевой, разбитая губа кровоточила, но он молчал.

Я опустился рядом с ним на сорванный накомарник и, не сводя с племянника глаз, отхлебнул виски из бутылки.

Честно говоря, мальчишка явился куда как кстати.  Еще чуть-чуть — и я убил бы своего хозяина (и получил бы пожизненное).

Вечером я сообщил мистеру Ашоку, что семейство прислало мне помощника, он будет мыть и чистить машину. Мистер Ашок не вышел из себя и не стал, как большинство хозяев на его месте, орать, что ему теперь придется кормить еще одного слугу, а сказал только:

— Смышленый парень. На тебя похож. А что у него с лицом?

— Расскажи-ка, — повернулся я к Дхараму. Он моргнул. Подумал.

— Из автобуса выпал.

И правда — умница. 

— Впредь будь поосторожней, — сказал мистер Ашок. — Отлично. Ну вот, Балрам, настал конец твоей одинокой жизни.

Дхарам оказался парнем тихим. Он ни о чем меня не просил, спал на полу где сказано и не лез не в свое дело. Меня мучила совесть за то, как я его встретил, и я решил сводить его в чайную.

— Детей в школе учит тот же учитель, что и раньше, Дхарам? Господин Кришна?

— Да, дядя.

— И по-прежнему ворует деньги на школьную форму и на еду?

— Да, дядя.

— Достойный человек.

— Я ходил к нему на уроки пять лет, пока бабушка Кусум не сказала: довольно.

— А ну-ка поглядим, чему тебя научили за пять лет. Знаешь таблицу умножения на восемь? 

— Да, дядя.

— Слушаю тебя.

— Восемью один — восемь.

— Это просто, давай дальше.

— Восемью два — шестнадцать.

— Погоди. — Я посчитал на пальцах. — Порядок. Дальше.

— Закажи-ка и мне чаю. — За наш столик присел Меченый. Улыбнулся мальчику.

— Сам закажи.

Меченый поджал губы.

— Я могу с тобой поговорить, мой герой-пролетарий?

Дхарам смотрел на нас во все глаза, так что пришлось объяснить:

— Этот паренек из моей деревни. Он мой родственник. Сейчас я разговариваю с ним. Давай дальше, Дхарам.

— Восемью три — двадцать четыре. 

— Мне дела нет, родственник он тебе или кто, —сказал Меченый. — Закажи мне чаю, герой-пролетарий.

Он повертел пятерней у меня перед носом: гони пятьсот рупий.

— У меня ни гроша.

— Восемью четыре — тридцать два.  Он чиркнул себе по горлу ладонью: а то твой хозяин все узнает. Спросил у мальчика:

— Как тебя зовут?

— Дхарам.

— Красивое имя. Знаешь, что оно значит?

— Да, сэр.

— А твой дядя знает?

— Замолчи, — оборвал его я.

В это время в чайной всегда наводят чистоту. Паук в человеческом обличье приволок мокрую тряпку и принялся возить ею по полу, орудуя то ногой, то рукой. Перед тряпкой образовалась лужа совершенно черной воды. Даже мыши, казалось, бросились наутек.  А посетители и в ус не дули, когда мерзкие брызги долетали до них. И вот полная мусора лужа докатилась до меня, в жиже плавали объедки, пластиковые обертки, использованные автобусные билеты, луковая шелуха, кориандровая стружка, и посреди всего этого великолепия драгоценным камнем сверкало и переливалось блестками отражение голой электрической лампочки.