Белый Тигр

Наверх я тащился точно приговоренный к смерти на виселицу. Ступенька, еще ступенька, вестибюль, лифт... Вот и тринадцатый этаж.

Дверь открыл Мангуст. Ни тени улыбки на губах, лицо непроницаемое.

— Сколько можно тебя ждать? Отец приехал. Хочет поговорить с тобой.

Сердце у меня забилось. Так Аист здесь? Вот кто спасет меня! Уж от него будет больше проку, чем от двух его сыновей. Он — хозяин старой закваски и сумеет защитить слугу.

Аист развалился на диване, вытянув бледные ноги.  Завидев меня, он заулыбался, и я подумал: «Это он потому, что спас меня!»

Оказалось, ничего подобного. Будет он забивать себе голову всякой чепухой вроде моей судьбы. Есть вещи поважнее. Вот, например:

— А-а-а, Балрам. Разотри-ка мне хорошенько ноги. Дорога такая долгая. На поезде пришлось ехать. 

Руки у меня ходили ходуном, я слишком сильно пустил горячую воду и забрызгал собственные ноги.  Они тоже тряслись — только сейчас заметил, — прямо колени подгибались. И струйка мочи стекала по ляжке.

Я глубоко вдохнул, изобразил радостную улыбку и с тазиком в руках приблизился к Аисту. 

— Позвольте ваши ноги, сэр.

— О, — только и сказал он, закрыл глаза и сладко застонал. И чем блаженнее он стонал, тем пуще я старался. Теперь у меня тряслось все тело и сама собою качалась голова.

Мангуст и мистер Ашок сидели у телеэкрана и резались в какую-то компьютерную игру. 

Дверь в спальню распахнулась, и на пороге показалась Пинки-мадам. Ненакрашенная, под глазами синяки, лоб весь в морщинах.

Увидев меня, Пинки-мадам оживилась. 

— А шофера вы поставили в известность? —спрашивает.

Аист промолчал. Мангуст и мистер Ашок не отрывались от экрана.

— Никто так ничего ему и не сказал? Ну что за блядство! Его же посадить собирались! 

— Надо ему сказать, — отреагировал мистер Ашок, а Мангуст бровью не повел. 

— Ладно, — процедил он наконец. Мистер Ашок повернулся ко мне:

— У нас есть свой человек в полиции, и он передал, что свидетелей нет. Так что, Балрам, твоя помощь не понадобилась.

У меня гора с плеч свалилась. Тазик под руками вдруг сильно накренился, вода пролилась. Я засуетился. Аист открыл глаза, тюкнул меня по башке и вновь зажмурился.

Пинки-мадам бросилась в свою комнату и захлопнула за собой дверь. (Кто бы мог подумать, господин Цзябао, что изо всей семьи только у нее, у дамочки в короткой юбчонке, пробудится совесть?)

Аист заморгал и проводил ее тяжелым взглядом. 

— Совсем рехнулась эта женщина. Хочет разыскать родственников девочки и заплатить им. Чистое безумие. Можно подумать, мы все здесь убийцы.

Он сурово поглядел на мистера Ашока:

— Жену надо держать в узде, сынок. Как мы в деревне.

Опять шлепнул меня по голове:

— Вода остыла.

Еще целых три дня я растирал ему ноги. Однажды утром у Аиста заболел живот, и Мангуст велел отвезти отца в «Макс» — одну из самых знаменитых в Дели частных больниц. Со своего места за рулем я смотрел, как Мангуст и старик входят в сверкающую стеклянную дверь. Туда-сюда сновали доктора в белых халатах. В вестибюле была чистота словно в пятизвездочной гостинице.

Назавтра я отвез Аиста с Мангустом на вокзал.  Купил хозяевам лакомств в дорогу, проводил до вагона, подождал, пока поезд тронется, вернулся домой, помыл машину. А потом отправился в ближайший храм Ханумана и вознес благодарственную молитву. 

Смертельно усталый, забрался под свой накомарник и провалился в сон.

Проснулся от того, что кто-то в моей комнате зажигал и гасил свет.

Это была Пинки-мадам.

— Собирайся. Отвезешь меня.

— Да, мадам. — Я протер глаза. — Который час?

Она прижала палец к губам.

Я встал, натянул рубашку, сел за руль, подогнал машину к подъезду. В руке хозяйка держала чемодан. 

— Куда? — спросил я. Было два часа ночи. Она сказала.

— А сэр?

— Езжай давай.

Я отвез ее в аэропорт. Больше вопросов не задавал.  Когда мы прибыли на место, она сунула мне бурый конверт, хлопнула дверью и была такова. 

Вот так, Ваше Превосходительство, распался брак моего хозяина.

У других шоферов есть свои приемчики, как продлить хозяевам семейное счастье. Один мне рассказывал, мол, когда ругаются, еду быстро, чтоб поскорее добраться до дома, а когда нежничают, сбавляю скорость. Если орут друг на друга, спрашиваю о какой-нибудь чепухе, если целуются, включаю музыку. 

Меня немного мучает совесть, ведь они разошлись, когда я работал у них.

Наутро мистер Ашок вызвал меня в квартиру. Стучу, он хватает меня за ворот и втаскивает в гостиную. 

— Почему ты не сказал мне, что она собралась уехать? — Да так вцепился, чуть не задушил. — Почему сразу не разбудил меня?

— Сэр, она сказала... сказала...

Он притиснул меня к балконной решетке, мое тело нависло над пропастью, еще чуть-чуть, и я бы полетел вниз. В ужасе я сжался и толкнул его ногами в грудь — он отлетел к сдвижной балконной двери. Оба мы задыхались.

— Сэр, я не виноват перед вами! — закричал я. — Слыхом не слыхивал, чтобы женщина всерьез бросила мужа! Разве что по телевизору, но чтобы в реальной жизни? Я выполнял, что она велела, вот и все! 

На балкон села ворона и каркнула. Мы уставились на нее.

Приступ ярости у хозяина миновал. Он закрыл лицо руками и зарыдал.

Я бросился вниз, к себе. Сел на кровать и застыл.  Досчитал до десяти, убедился, что хозяин за мной не погнался, вытащил из-под кровати бурый конверт и открыл.

Он был набит сотенными банкнотами.

47 бумажек.

4700 рупий.

Я бросил конверт обратно под кровать: кто-то приближался к моей одиночке.

Вошел Меченый, и с ним еще три шофера.

— Выкладывай, Мышонок.

Незваные гости расположились вокруг меня.

— Что выкладывать-то?

— Швейцар проболтался. Шило в мешке не утаишь, Мышонок. Ты ночью уехал куда-то с женщиной, а вернулся один. Она его бросила, да? 

— Не понимаю, о чем ты.

— Не темни, Мышонок. У них были нелады, мы в курсе. И ты увозишь ее куда-то ночью. В аэропорт?  Она улетела, ведь так? В наше время в какого богатого ни плюнь — расходится с женой. Уж эти мне богачи...  — Он покачал головой, презрительно скривил губы, обнажив красные, гнилые, изъеденные пааном десны.  — Бог, брак, семья — для них пустой звук. 

— Она просто решила подышать свежим воздухом. Прошвырнулись, и я привез ее обратно. Твой швейцар пусть глаза протрет.

— Хранишь тайну, Мышонок. Верный слуга. Таких уж больше нет.

Я прождал все утро — звонок молчал. Я поднялся на тринадцатый этаж и позвонил. Открыл дверь он, глаза красные.

— Что такое?

— Ничего, сэр. Я пришел... чтобы приготовить вам обед.

— В этом нет нужды, — говорит. (Я-то думал, извинится, — ничего подобного.)

— Сэр, вам надо есть. Голодать вредно для здоровья... Прошу вас, сэр.

Он вздохнул и впустил меня.

— Теперь, когда жена сбежала, кто ж о нем позаботится, кроме меня? Это мой долг. Накормить, уложить в постель, проследить, чтоб не похудел. 

Я приготовил обед. Подал. Вымыл посуду. С чистой совестью отправился вниз и принялся ждать. 

Звонок молчал.

Часов в восемь я опять вызвал лифт. Прислонил ухо к двери квартиры. Прислушался.  Тишина. Ни звука.

Я позвонил. Никакого ответа. Я знал, он там. Кому, как не шоферу, знать, где хозяин? Куда он, туда и я. 

 Дверь была не заперта. Я вошел.

Он лежал с закрытыми глазами на диване под фотографией двух шпицев, на столике красного дерева подле дивана — бутылка.

Я понюхал горлышко. Виски. Чуть на донышке. Я поднес бутылку к губам и допил остатки. 

— Сэр, — сказал я.

Ноль внимания. Я принялся его трясти. Отвесил пощечину. Он почмокал, провел языком по губам. Я еще раз шлепнул его по щеке. Хотя он и так уже почти проснулся.

Слуги — они такие, господин Цзябао. Есть у них свои невинные развлечения. Отхлестать бесчувственного хозяина по щекам. Потоптать ногами подушки.  Помочиться в горшки с комнатными растениями. Отлупить домашнюю собачку. Что-нибудь в этом духе.