Ленька Охнарь

Вот дядя Костя еще говорит мне:

— Покажи тетрадки.

Я уж теперь и тетрадки и учебники содержу в акурате. Я показал и свои тетрадки, и. рисунки, щегла в самодельной клетке, показал волшебный фонарь, удочки с шелковыми лесками. Больше патронам показывать было нечего, и я не знал, что мне делать дальше.

— Нравится тебе тут жить? — это опять Молочковская спросила. — Не обижают хозяева? — дальше спросила. Сама улыбается, но в глазах строгость: дескать, не бойся, крой правду.

— Все нормально, — отвечаю.

— Смотри, Леня, — это она на мой ответ. — Смотри, а то каждый член ячейки может взять тебя жить.

Сама чуть раскраснелась, и дядя Костя чуть раскраснелся. Потом он засмеялся и говорит: — Что там, Леня, признавайся. В избе не без сору, в семье не без ссоры. Прижимаю иногда, а? Пищишь?

Тут путейский рабочий влез со своим басом и говорит:

— Что мы все одного спрашиваем? А что мы другого не спрашиваем? Константин Петрович, хочу поинтересоваться, как воспитанник? Допускает какие поступки?

— Поступки? — это уже дядя Костя сказал и между тем на меня глянул.

А у меня внутри все ёкнуло. Дрался, напился в школе, Офене понахамничал, в колонию бегал — целый мешок поступков. Закраснел весь прямо, как интеллигент какой.

— Поступки есть, — говорит дядя Костя. — Вот подтягивается в учебе, в школу ходит на консультацию. Есть с ножом научился. Покуривает, правда, ну, да меньше, чем раньше.

Одним словом, не сказал, а мне от этого еще стыднее стало. (Вот не могу никак понять, откуда он за табак знает, что курю? Я папироски под крыльцом беседки хороню.)

— Курение для туберкулеза полезно, — забасил путейский. — Сам курю, да сознания не хватает бросить. — И вздохнул. — А у меня упокойный папаша бывший туберкулезник.

Тут пришла тетя Аня, поставила на примус чайник. Сели по рюмочке выпить. Я тоже сел. «Может, и ему налить?» — говорит третий патрон, машинист, и на меня показал. Дядя Костя говорит: «Ни-ни. Он и в рот не берет. А впрочем, нехай сам ответит». Улыбнулся одними глазами, а мне в пору под стол лезть, и я пробубнил, что уважаю чай.

— Ну, тогда мы сами. — Это Молочковская. — Выпьем за Леню, чтобы нам общаться и дружить. Согласен?

Я говорю: конечно, ладно, пейте. Но как с ними общаться и дружить, тут я не знаю. Чи нам играть в футбол вместе?

Заразом с выпивкой между «отцами» пошли разговоры, что в Европе безработица еще хлестче стала и в Америке бастуют и там в г. Дейтоне одного учителя судили: сказал, что человека не бог произвел, а обезьяны. Потом перекинулись на службу и обо мне, слава богу, забыли. «Ну, иди гуляй», — сказал мне дядя Костя, я и ушел. Правда, на дворе дождик, некультурность какая-то, ну, да я вдарился к Опанасу играть в шахматы, он меня научил. Шахматы у нас и в колонии были, да я, дурень, тогда с ними не общался.

Вот и все.

«Отцы» хоть люди и правильные, но все-таки проверять приходят.

14 августа 1927 г.

Почему-то в последние дни ничего не случается, и я не знаю, о чем писать. Наверно, просто некогда думать— отдыхаю. Может, потом что-нибудь случится.

17 августа 1927 г.

Сдал Офене физику. Чуть опять не засыпался. Все, что математикой пахнет, хуже для меня, чем отделение милиции. Опанасу спасибо, без него чикилял бы я по физике на одной ноге.

Еще весной, когда в седьмой класс переходил, срезался на законе Архимеда и скажи, как прилипло. Задачки по физике и те вытягивать стал, а долез до Архимеда — хоть тресни. Что такое? Заскок прямо. И сам хочу и хлопцы объясняли — ни тпру, ни ну! Раз после урока физики (это еще до каникул было, и мы тогда в школу ходили) я опять схватил «неуд» и говорю в классе:

— И кому он сдался, этот Архимедов закон? Что, без него прожить нельзя? Только зря потеешь.

Садько тут же мне воткнул:

— Черепушка у тебя, Лень, такая. — И показывает мне на лоб. — Вместо мозгов торричеллиева пустота.

Хотел я ему дать «подножку», да он засмеялся и — во двор.

Вечером пришел ко мне заниматься Опанас. То он всегда с книжечками приходил, с тетрадочками, ремешком перевязанными, а тут с пустыми руками пришел. Я не ждал Опанаса так рано и еще не собирался заниматься уроками. Я другим делом занимался. Каким делом — тоже опишу, потому что это дневник, а не отделение милиции и тут надо начистоту. Весной еще увидал я у Опанаса линкор. У линкора и труба, и орудийная башня, и якорь — все из фанеры, а матросы из воска, ох и здорово. Только, думаю, это же детство. Игрушечки шестикласснику? Вот мура, барство! У меня-то никаких хороших игрушек не было. И вот я крепился, крепился и все-таки решил и себе сделать корабль. Сам решил, а перед дядей Костей, перед тетей Аней неловко, еще увидят, засмеются, вот, скажут, детка! Уроки б лучше делал. А еще хуже, если из школьных товарищей кто наскочит и увидит. Поэтому я не стал разводиться с клеем и фанерой, а выстругал линкор прямо из чурбачка. Ножик у меня — дай бог, что твой сапожный. И точило есть. Вот я втихаря закончил линкор, выкрасил масляной краской в стальной цвет, как заправский военный корабль, пустил красную отделочку по корпусу, иллюминаторы нарисовал — все чин по чину, не хуже, чем у Опанаса, получился. Дождался, когда наших не было дома, и пустил в бочку с дождевой водой во дворе под желобом. Пустил, а линкор заместо, чтобы плавать, пошел по-топориному на дно. Хотел достать — лишь рукав замочил.

Слышу, ворота скрипнули — Опанас, один, без учебников. (Это я уже раньше описал, что без учебников.)

— Что делаешь?

Это он ко мне.

А я ему:

— Так. Ничего не делаю.

Сам закраснелся и, чтобы он не заметил, плеск водой на морду из бочки.

— Умываюсь. Жарко.

Совсем забыл, что только дождик прошел и солнышка нету.

Опанас посмотрел, посмотрел.

— Хочешь, фокус покажу? — Это не я ему, а он мне. Я, понятно, рад и скорей от бочки, а то углядит линкор на дне.

— Хочу. Показывай.

Вошли в хату.

Он:

— Дай банку.

В общем, дал я ему банку. Стеклянную из-под консервов: лещ в маринаде был. Опанас налил в банку воды, очистил картошку, отрезал кружок и кинул. Картошка пошла на дно, как и мой линкор.

— Ну и чего? — Это уж я спрашиваю. — Тетя Аня, — дальше говорю Опанасу, — каждый день такие фокусы показывает, как обед варит.

— Показывает, да не до конца. Где у вас соль? Дай пачку.

И давай соль сыпать в банку. Вот перевел соли! Да ладно, думаю, жалко? Только глядь, а картошка отодралась ото дна и… всплыла кверху, будто поплавок.

— Ловко!

Это я сказал.

В самом деле: будто просто — ан здорово! Опанас объяснил, в чем собака зарыта.

— С отцом мы в Феодосию ездили прошлое лето. (Это я записываю, что мне Опанас объяснил.) Вот живем мы в Феодосии и стали купаться в море. И тут я заметил, как легко плавать в морской воде. Я спросил папу: почему? Он сказал, что морская вода соленая, и она гуще пресной воды в речках, поэтому не так легко впускает в себя предметы и как бы выталкивает их наружу.

Ведь и я купался и в Черном море, и в Балтийском море, да оставил без интереса. Вот что значит Опанас ходит к Офене на кружок в физический кабинет опыты делать. Я тут не удержался и бухнул:

— Если всыпать в дождевую бочку пуд соли, может, и мой линкор всплывет?

— Какой линкор? — Это Опанас ко мне.

Отвертываться было поздно, я повел его во двор.

Снял во дворе рубаху, перегнулся в бочку и достал. Зря я опасался. Опанас и не подумал смеяться.

— Модель линкора? — говорит. — Сам вырезал? Хорошо. Трубу и орудийную башню гвоздем приколотил?

Подкинул в руке раз, подкинул другой раз, да вдруг глянул на меня хитро-прехитро.

— Вот что значит, Леня, — говорит, — закон Архимеда плохо ты знаешь. Почему, спрашиваешь, потонул? Да вес твоего корабли получился тяжелей веса вытесненной им воды. Вот мы с тобой и сделали наглядный опыт по физике.

Мне будто фонариком присветили: все вокруг стало ясно. И не только ясно — какой-то интерес появился. Самому захотелось что-нибудь такое надумать.