Предательство среди зимы

— Нет, милая. Слишком поздно. Поздно с тех пор, как погиб твой брат. Мы начали. Остается или победить, или умереть.

Они замерли, вцепившись друг в друга. Если все получится, она умрет от старости в объятьях этого человека — или он в ее, — пока их сыновья будут убивать друг друга. Совсем недавно она верила, что за это стоит бороться.

— Мне пора, — прошептала Идаан. — Отец ждет. В город приехал некий почетный гость, которому надо поулыбаться.

— О других что-нибудь слышно? О Кайине и Данате?

— Ничего. Оба исчезли. Залегли на дно.

— А что третий? Ота?

Идаан отстранилась и поправила рукава.

— Ота — старая легенда, которую рассказывают утхайемцы от скуки. Скорее всего он давно мертв. А если жив, то ему хватит ума сюда не соваться.

— Ты уверена?

— Нет, конечно. Но что мне еще ответить?

На этом они замолчали. Адра провел ее через сады Второго дворца до самой улицы. Идаан отправилась в свои покои и послала за мальчиком-рабом, чтобы освежить грим. Солнце не прошло и ширины двух сложенных ладоней, как Идаан поплыла по хайским чертогам с лицом невозмутимым и идеальным, как маска. Почтительные позы встречных слуг и утхайемцев ее успокаивали. Идет Идаан Мати, дочь хая и — хоть этого еще никто не знает — будущая жена его преемника. Она расправила плечи, зная, что со стороны выглядит уверенно. А раз выглядит, так оно и есть. Если печали и тьмы не видно, значит, они ненастоящие.

Она вошла в зал для аудиенций. Отец молча изобразил позу приветствия. Вид у него был нездоровый: кожа серая, губы поджаты от боли. Обитые деревом стены сияли под изящными фонарями из кованого железа и серебра; подушки на полу были большие и мягкие, как постельные. Мужчины, которые на них сидели — да, мужчины все до единого — почтительно склонились.

Отец поманил ее ближе. Она подошла и села, поджав под себя ноги.

— Хочу тебя познакомить, — сказал отец и жестом указал на какого-то увальня в бурой хламиде поэта. — Его прислал к нам дай-кво. Маати Ваупатай будет вести научные изыскания в нашей библиотеке.

От страха во рту Идаан появился привкус металла, но она притворно улыбнулась и изобразила приветствие, будто ничего особенного не услышала. Сама же принялась лихорадочно обдумывать, как дай-кво мог узнать о ней, об Адре, о гальтах… Поэт ответил на ее жест формальной позой благодарности, и Идаан воспользовалась этим, чтобы присмотреться к нему внимательнее. Изнеженное тело кабинетного ученого, рыхлое, как тесто, лицо, зато в глазах темнота, которую не объяснить ни их цветом, ни тем, как надает тень. Пожалуй, этого человека стоит опасаться.

— Библиотека? — переспросила она. — Как скучно! Уж наверняка в городе найдется много более интересного, чем чуланы пыльных свитков…

— У нас, ученых, странные интересы, — улыбнулся поэт. — Впрочем, вы правы, я первый раз в зимних городах. Надеюсь, библиотека будет отнимать не все мое время.

Не случайно дай-кво и гальты хотят одного и того же. Не случайно их так манит библиотека Мати…

— Вам понравился наш город, Маати-тя? Если вы успели хоть что-то увидеть.

— Он столь же прекрасен, сколь рассказы о нем, — ответил поэт.

— Маати пробыл здесь всего пару дней, — вмешался отец. — Раньше я бы поручил его твоим братьям, а теперь предоставляю тебе. Познакомь его со своими друзьями.

— Сочту за честь, — сказала Идаан, гадая, где подвох. — Завтра вечером можем устроить чаепитие в зимнем саду. Не сомневаюсь, что многие захотят к нам присоединиться.

— Надеюсь, не слишком многие, — заметил Маати. Странный тон, подумала Идаан. Будто его это все смешит. Будто он знает, что застал ее врасплох. Она сердито задрала подбородок. — Я уже забыл имена, которые надо помнить, — продолжал поэт. — Ужасно неловко.

— Буду рада напомнить вам свое, если потребуется, — улыбнулась Идаан.

Отец чуть шелохнулся; она заметила и опустила глаза. Да, пожалуй, она зашла слишком далеко. Однако в голосе поэта не слышалось обиды.

— Думаю, что ваше имя я запомню, Идаан-тя. Я все-таки не полный невежа. С нетерпением буду ждать знакомства с вашими друзьями и городом. Возможно, даже с большим нетерпением, чем часов взаперти с книгами.

Он знает. Знает! Только почему-то сюда не бежит охрана, не уводит ее в комнату для допросов. Он не знает, а лишь подозревает.

И пусть себе подозревает. Она все расскажет Адре и гальтам.

Уж они разберутся с этим Маати Ваупатаем. Если он опасен, то станет следующей целью. Биитра, Данат, Кайин, Ота, Маати. Люди, которых она уже убила или собирается убить.

Идаан ласково улыбнулась Маати, тот кивнул в ответ. Еще одно имя в перечне — какая теперь разница? К этому человеку она хотя бы равнодушна.

— Когда едешь? — спросила Киян и выплеснула воду из ведра. Серая жидкость потекла по кирпичам садовой дорожки. Чувствуя на себе вопросительный взгляд Киян, Ота сгреб воду шваброй к краям. Дорожка стала красной, заблестела на солнце. В саду на заднем дворе пахло разрытой землей и пряными травами. Через несколько недель здесь все снова зазеленеет: базилик, мята, тимьян. Ота представил, как будет мыть эти кирпичи неделю за неделей, год за годом, пока не умрет или пока они не изотрутся до гладкости, и ощутил непонятную симпатию к дорожке. Даже улыбнулся своим мыслям.

— Итани!

— Не знаю… В смысле, я знаю, что меня пошлют в Мати недели через две. Амиит Фосс направляет туда чуть ли не половину людей.

— Еще бы. С такими-то событиями.

— Но я пока не решил, еду ли.

Молчание стало тягостным, и он обернулся. Киян стояла в дверях своего дома, скрестив руки, сощурив глаза и нахмурив брови. Ота с улыбкой оперся о швабру.

— Нам нужно поговорить, милая! Принять… Принять одно решение.

В ответ Киян забрала у него швабру, приставила к стене и прошла в специальную комнату для встреч. Комната была небольшая, но хорошо обставленная — ее можно было сдавать иностранному гостю или посланнику за доплату, — с массивной деревянной дверью и окном во внутренний двор, чтобы труднее было подслушивать. Что ж, тем лучше.

Киян чинно села. Ее лицо, как у игрока в фишки, ничего не выражало. Ота сел напротив и намеренно не взял ее за руку. Он понимал, что Киян сдерживается, пока не услышала, о чем он хочет поговорить. Если вдруг он скажет совсем не то, разочарование не будет таким жестоким. На мгновение он вспомнил баню в Сарайкете и глаза другой женщины. Однажды он уже заводил подобный разговор. Третьего раза, пожалуй, не будет.

— Я не хочу ехать на север, — сказал Ота. — По нескольким причинам.

— Например?

— Милая, я не все тебе рассказал. О своей семье. О себе…

Ота медленно, осторожно начал свою историю. Он — сын хая Мати, правда, шестой. Семьи посылают таких в школу, где отпрыски знатных родов надеются стать поэтами и повелителями андатов. Его избрали в поэты, но он отказался. Итани Нойгу — имя, которое он взял себе сам, судьба, которую он предпочел. И все же он остался Отой Мати.

Ота подбирал слова как мог. Он почти ожидал, что Киян над ним посмеется. Или скажет, что он возомнил о себе невесть что. Или заключит в объятья и воскликнет, что знала, всегда знала, что он не простой посыльный. Однако Киян повела себя иначе. Она просто слушала, скрестив руки, отведя глаза к окну.

Поперечная морщинка меж бровями стала чуть резче, и только. Она не шевелилась, не задавала вопросов до тех пор, пока Ота не договорил. Ему оставалось лишь сказать, что он решил принять предложение и готов работать вместе с ней на постоялом дворе, но она догадалась и предостерегающе подняла руку.

— Итани… Любимый, если это неправда… Если ты меня разыграл, прошу тебя, скажи. Скажи сейчас.

— Это правда.

Киян глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Ее голос зазвучал очень спокойно, но Ота понял, как она разгневана. У него в груди все сжалось.

— Ты должен уехать. Сейчас же. Сегодня. Уезжай и больше никогда не возвращайся.

— Киян-кя…

— Нет. Никаких «кя». Никаких «милая». Никаких «любовь моя». Хватит. Ты должен покинуть мой дом. И не вздумай возвращаться. Не вздумай сказать хоть кому-то, кто ты, кто я и что мы когда-то были знакомы. Ты понял?