Страница 62 из 90
– Возможно, – произнесла Ангарад, – но разве нас не предупреждали? Нам ведь рассказывали, что делают кусты с наступлением темноты?
Снаружи уже была ночь. Они слышали, как за узким решетчатым окном шепчется и шелестит колючий кустарник ку'куд.
– Ну, здорово! – прорычал Нейл. – Что ж, у нас остается только один выход.
– Какой?
– Мы должны выбраться отсюда.
Ангарад посмотрела на него из-под полуопущенных век:
– Мне, конечно, не свойственно использовать такое слово, как «если», но...
– Но?
– Если мы сможем открыть этот люк, если сумеем не угодить под пули охранников, если найдем выход с базы и если Рейвенор будет способен пойти с нами...
– Прошу тебя, женщина, переходи к сути, – сказал Нейл.
– Если твой разлюбезный друг Гидеон тяжело ранен и его нельзя трогать, ты оставишь его здесь?
– Нет, – сказал Нейл.
– Тогда нет никакого смысла устраивать побег. Тем самым мы бы сами подписали себе смертный приговор. Убежать, чтобы потом остаться?
Нейл вздохнул и прислонился спиной к стене камеры. Он сползал по ней, пока не сел на пол. Ангарад уже было решила, что он сломлен.
– И все картайки такие пессимистки? – спросил он. – Мне казалось, что ты была воительницей.
– Хороший воин знает, когда есть смысл сражаться, – сказала Ангарад.
– А лучший воин знает, когда приходит время для импровизации! – парировал Нейл, начиная стаскивать ботинок.
– Что он делает? – спросила Айозоб, наблюдая за ним.
Ангарад пожала плечами.
Охранники Ланг обыскали их и отобрали не только оружие, но и вообще все железяки. Они нашли нож в сапоге Нейла, моток многофункциональной проволоки на его поясе и даже небольшой камешек-окатыш, лежавший в кармашке на запястье.
Гарлон отвернул задник ботинка и осторожно извлек что-то из-под дутой стельки. Это оказалась тонкая фомка, сделанная из инертного пластека!
– Вот ответ на твое первое «если», – сказал он. – При помощи этого я открою люк. Остальные твои возражения тоже бесспорно хороши, но действовать все равно надо.
– И что будем делать, когда люк откроется? – спросила мечница.
– Импровизировать, как я уже и говорил, – усмехнулся он. – К этому у меня талант.
– Да, – кивнула Ангарад, – это как раз одно из немногочисленных свойств, которые мне в тебе нравятся.
Если именно так мне и предстоит умереть, то я даже рад. Оказаться на свободе в последний раз. Вне кресла. Чувствовать прикосновение воздуха к коже...
Уж не знаю, какой бы смерти я желал, но всегда был убежден, что меня настигнет какой-то титанический рок и я погибну на службе ордосам.
В принципе примерно так все и вышло, но в то же самое время я умру в спокойной обстановке, на свободе. Сейчас мысли о тяжести нашего положения отошли в сторону. Тревоги о невозможности возвращения в собственное пространство-время кажутся незначительными и угасают.
И я угасаю вместе с ними.
Держись, держись. Последнее, что еще сохраняет свою значимость, этот голос. Я чувствую, как мое бесполезное, умирающее тело дергается и дрожит под руками Людмилы Башесвили.
Она тяжело дышит. Я чувствую ее напряжение. Как, впрочем, и ее самоотдачу. Доктор подключила к моим системам и органам различные трубки. Я слышу, как попискивают и гудят ее машины. Чувствую разливающееся внутри тепло, происхождением которого, как подозреваю, я обязан введенным мне анестетикам или переливанию крови.
Кроме того, я ощущаю странный шорох на грани своего сознания. Людмила также чувствует его и начинает беспокоиться. Ку'куд. Наступила ночь, и кустарник просыпается. Это даже не чувство – только сухое, скрежещущее шипение фоновой ментальной активности. Оно не слишком неприятно, просто назойливо, точно жужжание насекомых. Кустарник представляет собой огромную психоотзывчивую массу.
– Гидеон? – спрашивает доктор, бросая окровавленные инструменты в миску. – Вы еще здесь?
– Да.
– Отлично, – произносит Людмила.
Она лжет. На несколько мгновений я покидаю свое тело и взираю на мир через ее глаза. Передо мной на операционном столе лежит уродливая, отвратительная груда. Из нее выходят катетеры, трубки капельниц и отсосов. Я уже довольно давно не видел себя самого во плоти.
В изувеченной, бессильной плоти. От человеческого лица остались только неопознаваемые останки, увенчивающие опухолью морщинистый мешок, содержащий в себе органы и бесполезные кости. Боже-Император, как же мне удалось пережить взрыв на Трациане Примарис? И, Боже-Император, почему ты позволил мне выжить?
Я вижу бледную плоть и атрофированные культи ампутированных конечностей. Вижу мертвенные пятна застарелых ожогов и рубцы шрамов там, где мое тело зашивали хирурги. Кроме того, я обращаю внимание на черные пятна гематом и некроза, как тень листвы под деревом, усеивающие мою кожу. Я вижу раны, похожие на распахнутые рты, оставленные кривыми когтями тварей. Повреждения оказались серьезнее, чем я предполагал. Из того, что я когда-то считал своим животом, Людмила только что удалила десятисантиметровый обломок костяного крюка. С гримасой отвращения на лице она бросает его в миску. Великий Пожиратель.
Мое сознание начинает уплывать. Боль остается, но за болью я уже ощущаю покой... думаю, это смерть. Людмила вставляет нить в иголку.
Я должен оставаться в сознании. Я знаю. Знаю.
Я заглядываю внутрь доктора. Скольжу мимо рифов печали и обхожу их легко, поскольку сейчас она сосредоточена на другом. Как я вскоре понимаю, жизнь полевого медика трудно назвать жизнью. Ее путь тернист и неблагодарен. Вспыхивают и раскрываются энграммы памяти. Я вижу ее вместе с братьями, еще тогда – дома. Детский смех – лелеемый золотой слиток ее памяти. Голубое платьице. Письма отца. Смерть отца. Передо мной возникают картины неудачного замужества и несколько кошмарных любовных интрижек. Вижу ребенка, которого она потеряла.
Я подглядываю. Мне стоило бы отвернуться и устыдиться, но не получается. Основная часть хранилищ ее памяти заперта на замок от самой себя. Тайные течения в теплом, забытом море.
Я вижу войну, продолжающуюся уже тридцать лет. Восстание на Веде, причиной которому стала эмансипация. Имперские сепаратисты. Оцепленные Гвардией системы. Продолжительный конфликт, вспыхнувший сразу на трех мирах. Слухи о массовых казнях, санкционированных Гвардией.
Грязная война. Империум сражается сам с собой. Неудивительно, что Аза Ланг настолько измотана. Извечный Враг, зеленокожие, эльдары – все они страшные противники. Но в конечном итоге, когда дело доходит до войны людей с себе подобными, я не знаю более страшного и жестокого врага, чем представители нашего собственного вида. Людмиле все это кажется отвратительным. Ага, понимаю: ее семья происходит с Веды.
Еще более ненавистно для нее это назначение. Раец. Прямо на передовой, на станции слежения. Постоянные тревоги, напряжение, оборона. Она устала от всего этого.
И основную ненависть вызывает в ней ку'куд. Шепчущий терновник. Люди, запертые здесь, и без того страдали бы от паранойи. Кусты только усугубляют ее.
Жаль, что я не могу ее утешить. Я...
– Гннххх!
– Гидеон? Вы все еще со мной? Я вас не потеряла?
– Я здесь.
Мой голос трудно назвать даже шепотом. Людмила только что извлекла еще один осколок костяного крюка. Он со звоном падает в миску.
– Меня тревожат ваши жизненные показатели, Гидеон. Прошу вас, постарайтесь оставаться здесь, со мной.
– Попытаюсь.
Ку'куд скребется в мое сознание. И хотелось бы заглушить его, но не выходит. Словно где-то поет хор... неодушевленный хор. Я...
Кустарник резонирует. Когда я пытаюсь откинуть его, он только сильнее напирает. Разумен он или нет, но усиливает мои мысли, возвращая их в виде эха. О Трон, я могу...
– Арнгхххх!
– Гидеон? Гид...
Похоже, что я терял сознание. Да, действительно хрон, установленный на столе, убежал уже на восемь минут. Восемь ли?