Страница 50 из 55
– А что, он близко?
– Сразу за рекой зарылся.
– Выковыряем!
– Счастливого пути!
– Счастливо оставаться!
Танки продвинулись почти до берега. Немецкая батарея встретила их огнем и даже заставила отступить. Они отошли почти на километр и рассредоточились, очевидно поджидали пехоту. Она появилась не скоро. Сначала это была небольшая группа бойцов; пограничники обнаружили их случайно, так далеко они шли – они появились из-за дальних холмов и продвигались вдоль берега реки по направлению к ее излучине. Потом на дороге появился сразу целый взвод, а следом и немного в стороне – подразделение автоматчиков, как нетрудно было догадаться, – фланговое прикрытие; затем появились две роты. Когда они поравнялись с холмом, от них отделилась группа, человек около двадцати, и направилась к доту. Тимофей выстроил свой гарнизон и, когда старший группы, капитан, подошел к ним, доложил честь по чести, четко и коротко, как и положено по уставу. Капитан принял его рапорт с непроницаемым лицом. Опустив от фуражки руку, он сухо приказал:
– Сдайте оружие.
Это неприятно поразило Тимофея, но пререкаться он не стал. Сдал свой «вальтер» и автомат, так же поступили остальные. Прибывшие с капитаном красноармейцы окружили их, взяли под стражу и повели вниз. Возле дороги капитан подошел к переносной радиостанции, и, когда он заговорил в микрофон, Тимофей с изумлением услышал немецкую речь:
– Герр майор, докладывает капитан Неледин. Все в порядке. Можете приезжать.
Майор Иоахим Ортнер приехал тотчас же. Иронически, но мельком взглянул на Тимофея и, широко ступая, легко пошел вверх. Спускался он медленней. В нем появилась какая-то рассеянность, которая улетучилась, когда он увидел перед собой пленных красноармейцев. Его интересовал, впрочем, если только это ничтожное внимание можно назвать интересом, один Тимофей.
– Дот прекрасен, – сказал он. – Но они держались вообще выше всяких похвал. Господин Неледин, будьте любезны, переведите, что мне было приятно иметь дело с достойным противником. И еще скажите ему, что я обещаю замолвить за него слово.
Капитан перевел. Тимофей на это не реагировал никак. Он спокойно смотрел на майора; по лицу нельзя было прочесть ни мыслей его, ни чувств.
Иоахим Ортнер помедлил, взял Тимофея за борт куртки и сказал:
– Между прочим, в таком мундире, только генеральском, воевал мой дед.
Капитан перевел. Тимофей опять не реагировал никак.
– Ну и черт с ним! – сказал майор, забрался в бронетранспортер и укатил.
Красноармейцев повели к реке. Когда они проходили мимо передового Т-26, экипаж сидел позади башни на брезенте: играли в «дурака». Они оторвались только на минуту, командир крикнул со злобой:
– Что, красные сволочи, достукались?!
Реку они перешли вброд. На том берегу их посадили в крытый грузовик, предварительно связав за спиной руки, и везли долго. Красноармейцы не разговаривали ни между собой, ни с конвоирами. Они догадались по шуму снаружи, что машина въехала в город. Потом их вывели на закрытом дворе, позади четырехэтажного длинного здания, но это не была тюрьма, во всяком случае, на тюрьму не похоже. Пока они шли длинными коридорами, то и дело встречались немцы, чаще всего в черных мундирах; на красноармейцев никто из них не обращал внимания. Наконец их ввели в небольшую комнату с решеткой на окне; конвоиры закрыли дверь на ключ и, похоже, ушли совсем.
В комнате были две складные железные койки без матрацев и шаткий стул с неловко вставленными и уже успевшими потемнеть фанерками на спинке и сиденье.
Красноармейцы по-прежнему не разговаривали, но не потому, что не о чем было говорить или они уже до дна выговорились, сидя в доте. Нет. Просто им не нужно было слов. Теперь это был единый организм с единым образом мышления, с единым восприятием, когда мельком брошенный взгляд говорит больше, чем длинная аргументированная речь.
В комнате было душновато, но крашеный пол приятно холодил. Все стали устраиваться на нем, один Страшных, сделав два круга по комнате и как бы принюхиваясь к окну, к стенам и немудрящей мебели, вывернул из кроватной сетки пружину, повозившись, распрямил крючок на конце и осторожно стал ковырять в замочной скважине.
– Цурюк! – внезапно рявкнули за дверью.
Ромка выпрямился, отошел от двери, чуть улыбнулся:
– Уважают.
– Не-а, – сказал Чапа, – это по-ихнему «дурак». Ромка подошел к нему, сел рядышком под стенку.
– Чапа, а ну выдай народную мудрость, знаешь, какой-нибудь колоссальный народный рецепт – уж больно кишки сводит.
– Тю! А ты спробуй скласты, скоки мы о тех цурюков на горбочку ухайдакали.
– Какой смысл? Ты думаешь, если на твою долю придется не двести фашистов, а сто восемьдесят, так они тебя пожалеют? Черта с два! Под стеночку поставят и – здрасьте, господи сусе!
– Под стенку? – удивился Чапа. – Не-а, Рома, под стенку не будеть. У в них же душа кровью умываеться, як они нас видять. Не-а, Рома! Щоб душу одвесты, они с нас по жилочке будуть тягты. И на нашем сердце ножичком зирочки вырезать.
– Он правильно говорит, – вмешался Тимофей. – Ложился бы ты, силы экономить надо.
– Бесполезно все это, – сказал Ромка, – я вот читал где-то, что человек, когда кричит от боли, за одну минуту теряет столько нервной энергии, сколько за восемь рабочих часов.
– Только что придумал? – чуть приоткрыв глаза, спросил Медведев.
– А что, запросто может быть, – поддержал Залогин. – Я вот знаю, на тренировке пробегаешь сто метров двадцать раз – хоть бы что, а на соревнованиях – дядя, ты слушай, тебе ведь говорю, – так вот, на соревнованиях дернешь эти сто метров – и дух из тебя вон. На трое суток полуобморочное состояние.
Тут они услышали – звуки отчетливо передавались им по полу – приближающийся по коридору уверенный и тяжелый топот многих ног. Дверь распахнулась: вошли сначала двое автоматчиков в черном, за ними генерал в такой же форме со свастикой на нарукавной повязке и молниями в петлицах и с ним господин, как-то странно одетый. На нем были немецкие форменные сапоги, кавалерийские галифе и френч полувоенного покроя; он был выше генерала почти на голову и лицом точно никакой не немец. На красноармейцев он взглянул с интересом, а может быть, даже с удовольствием.
– Вот они, князь. Полюбуйтесь на этих героев. Я рассмотрел из окна кабинета, когда их выбрасывали из машины, и уже тогда составил о них свое мнение, которое полностью подтвердилось, когда мне принесли их паршивые бумаги. Честное слово, князь, будь у меня хоть немножко времени, я бы докопался, какой идиот решил, что это сборище может заинтересовать имперскую контрразведку.
– Братцы, может быть, вы все-таки встанете, – сказал длинный.
– А чего это? – нарочито медленно произнес Ромка.
– Да вроде бы пришли к вам люди, которые старше вас. Неудобно как-то разговаривать.
Красноармейцы поглядели на Тимофея. Тот кивнул. Все встали.
– Хорошие ребята, но они мне тоже не нужны, господин генерал.
– Жаль, князь. В таком случае, не хотите ли пари?
– Прошу вас.
– Ставлю дюжину шампанского, что ваши… э-э… контрразведка за сутки их не сломает.
– Позвольте предложить встречное пари. Ставлю две дюжины, что ваши не добьются этого и за трое суток.
– Не получится, у моих и так работы хватает.
– Вот видите, ваше превосходительство…
– Значит, просто расстрелять?
– Ну уж нет. Они об этом только и мечтают, стервецы. Вон как вызывающе держатся, таких не расстреливать, таких совращать надо.
– Значит, все-таки беретесь, князь?
– Вы же видите – уже взялся. – Он повернулся к красноармейцам. – В сорочке родились, братцы. Выторговал я вас у господина генерала. У вас с собой и вещичек, кажется, нет никаких. Ничего, обзаведетесь. Идите за мной.
Их провели теми же коридорами, посадили в бронетранспортер и везли через город минут пятнадцать. Выпустили посреди просторного заасфальтированного плаца. С двух сторон его ограничивали совершенно похожие друг на друга казенной постройки здания – то ли конюшни, то ли казармы. Они были двухэтажные и какие-то приземистые, массивные, со сводчатой кладкой и окнами, которые легко было переоборудовать в амбразуры. Третью сторону замыкал высокий каменный забор с глухими железными воротами, с крепким, похожим на дот контрольно-пропускным пунктом. С четвертой стороны была то ли высокая стена, то ли там находилось еще одно здание, которое замыкало два боковых наподобие буквы «П». В нем также были глухие железные ворота с калиткой сбоку, в которую и провели красноармейцев.