Страница 46 из 55
– Я не пойду туда, герр майор, – спокойно сказал обер-лейтенант, выходя из строя. Солдаты при этом словно проснулись, глядели изумленно. Строй сломался, а один верзила даже упал и тщетно пытался встать хотя бы на четвереньки.
– Пойдете.
– Нет, герр майор, на сегодня с меня хватит.
– Трус!
– Какой же я трус, герр майор? Я дважды ходил сегодня на эти пулеметы.
– Вы желаете погибнуть здесь? Сейчас же? – Иоахим Ортнер выдрал из кобуры парабеллум и наставил на обер-лейтенанта.
– Он у вас не взведен, герр майор, – улыбнулся ротный.
– Негодяй! – Иоахим Ортнер неловко, оскалясь зубами, взвел парабеллум.
– Все равно не посмеете, герр майор. Я у вас последний офицер…
– Ну?!
– Нет.
– Ты забыл про меня! – Он выстрелил ротному в ненавистное лицо, отскочил к противоположной стенке овражка и закричал срывающимся, истеричным голосом: – Ну, есть еще желающие остаться здесь?
Кто-то всхлипнул в задней шеренге. Солдаты испуганно переглядывались, подравнивали строй.
Иоахим Ортнер поправил черную косынку, которая поддерживала раненую руку на уровне груди.
– Солдаты! Это будет наша последняя атака, – сказал он. – Мы или победим, или все останемся там, потому что пулеметчикам отдан приказ стрелять по каждому, кто повернет, а сигнал об отходе давать некому. Докажем, что мы достойны славы отцов. С нами бог!
Знаменательный день: первый убитый им человек, первая в жизни атака. Станет ли он последним? Не должен. Ни на одно мгновение Ортнер не утратил контроля над собой, но обстоятельства сложились так – иначе он поступить не мог; другого выхода не было; он должен был идти. Но если на его поведении отпечаталась истерия, голова была ясной и холодной. Он не думал, удастся атака или нет; дело было не в этом. Главное – выжить. Он не выпил ни грамма, потому что сейчас делал ставку не на храбрость свою, а на хитрость и быстроту реакции. Именно так. Перехитрить и опередить красного снайпера и пулеметчиков: в этом не много доблести, зато это истинно.
Он развернул солдат в две цепи и сначала шел впереди. Он был воплощением спокойствия и уверенности; его шаг был нетороплив. И только стороннему наблюдателю – в особенности красноармейцам на холме, поскольку им и адресовалось, – была заметна одна особенность: если все солдаты шли напрямик, по принципу «кратчайшее расстояние между двумя точками есть прямая линия», то майор шел замысловатейшим зигзагом; он и трех шагов не делал в одном направлении, любой камень или впадина служили ему поводом, чтобы повернуть чуть в сторону или изменить темп. Он не сомневался, что красный снайпер его заметил, и тот наконец прислал подтверждение. Это случилось, когда Иоахим Ортнер пошел вдоль цепи, горланившей в шаг Хорста Весселя. У него было в запасе несколько чужих и пошлых, но тем не менее подходящих к случаю шуток, и он их произносил снова и снова, а некоторых солдат просто поощрительно хлопал по плечу и останавливался, обращаясь к другим, только тогда, когда между ним и вершиной дота была чья-нибудь спина. И вот в один из таких моментов, едва он остановился, спина вдруг исчезла: солдат сел на землю, не понимая, что с ним произошло. Алкоголь спас его от боли, но он не прибавит сил, когда этот парень, очнувшись наконец, попытается добраться до лазарета.
– Не останавливаться! Он сам поможет себе. Вперед! Вперед! – Иоахим Ортнер призывно размахивал парабеллумом, ни на миг не забывая о своем маневре.
Когда стали подниматься, его задача усложнилась, тем более что пушки перестали вести слепящий огонь – осколки становились опасными. Солдаты прибавили шагу, многие обгоняли его; цепи смешались, каждый что-то орал, каждый нес на эту молчаливую голгофу свой ужас и свое отчаяние, и только один человек среди этих сотен шел сосредоточенным, решая сложнейшую математическую задачу: если раньше опасность грозила ему по одной прямой, то теперь – из трех точек; но он не отчаивался, он шел среди своих солдат, что-то кричал, командовал и подбадривал, а мозг был занят одним: чтобы все три прямые были перекрыты…
Как завершилась атака, ему не довелось увидеть. Он лежал ничком, зарывшись лицом в землю, закрытый от пулемета телом убитого еще утром солдата. От жары тело уже начало распухать, и все равно оно было тщедушным, а главное – какая асе это защита от крупнокалиберного? Если бы пулеметчик догадался, что майор здесь прячется, он пробил бы своими тяжелыми пулями этот распухающий труп как картон.
Лежать пришлось долго – до темноты. Потом майор так и не смог припомнить, что он передумал за эти часы. Скорее всего никаких у него мыслей не было. Он просто ждал.
Он добрался до окопов лишь около полуночи. Какой-то капрал – Иоахим Ортнер был уверен, что видит его впервые, – доложил, что полковник уехал в девятом часу, пообещав прислать к утру две роты из своего резерва. Значит, с утра опять то же самое?
Эта мысль показалась Иоахиму Ортнеру невыносимой. Только этим, пожалуй, и можно объяснить, что около трех ночи он предпринял еще одну попытку взять дот. Он собрал всех писарей, телефонистов, поваров, всю хозяйственную братию; вместе с уцелевшими солдатами набралось сорок два человека. Их и повел он на приступ. Они сначала крались, потом ползли. Красные обнаружили их вовремя. Ракеты одна за другой полетели в небо, пулеметы для острастки дали по нескольку выстрелов – этого оказалось достаточным.
Ночь была разбита; спал он недолго и плохо. Разбудили сообщением от полковника: в 10.00 дот обработают пикирующие бомбардировщики, скорее всего, «юнкерсы». Роты уже прибыли. Майор с первого взгляда определил опытных солдат. Но даже к офицерам не стал присматриваться, ни к чему: все равно через несколько часов вместо них появятся еще другие. И они это сами предчувствовали. На холм они глядели с ужасом. Не удивительно: склоны были усеяны трупами немецких солдат, над ними кружило воронье, и, когда ветер начинал дуть с той стороны, воздух наполнялся трупным смрадом.
«Юнкерсы» появились с опозданием почти на час. Три машины. На высоте тысячи метров они сделали круг, затем спустились до шестисот метров, сделали еще круг, и лишь тогда головная машина перевернулась через крыло и пошла в пике. Красные встретили ее огнем из всех пулеметов, но бомбы легли хорошо, и уже мчалась вниз вторая машина, и третья выходила на цель: «юнкерсы» завертели знаменитое колесо.
Рота уже шла в атаку. Уцелевшие от вчерашнего побоища пушки выехали на огневую позицию и стояли, готовые включиться в дело, как только авиация закончит партию. Еще заход, еще… Иоахим Ортнер поймал себя на странном чувстве: конечно же, он болел за своих, он страстно желал, чтоб под одной из бомб дот раскололся бы, как орех, и тогда закончился бы наконец этот кошмар; но одновременно он следил за боем и с ревностью; он не хотел, чтобы для «юнкерсов» все обошлось безболезненно. Это, бесспорно, повысило бы цену дота. «Черт побери, – бормотал он, – вчера эти красные были куда точнее, мне ли не помнить!..»
И майор накликал-таки беду. «Юнкерсы» успели отбомбиться, но на последнем заходе у головной машины вспыхнул мотор.
– Фриц, оп-ля, давай пари! – услышал он у себя за спиной торопливый голос. – Пять марок против одной, что он ковырнется у нас на глазах.
– А пошел ты!..
Трагедия закончилась в несколько секунд. Ни один из летчиков выпрыгнуть не успел, да и не смог бы – земля была рядом. «Так-то, господа», – иронически пробормотал майор, уловил момент, когда стало ясно, что атака провалилась, и приказал дать сигнал к отходу.
Сегодня он был недоволен собой. Что-то с ним случилось: или надломилось в душе, или же он дал слишком много воли сомнениям, и теперь этот процесс невозможно было остановить, только на душе у него делалось все тяжелей. Он знал, как это опасно, попытался бороться с собой, но самовнушения оказалось недостаточно; требовались куда более радикальные средства, попросту говоря – маленький успех. Но его не было. И тогда растерянность сменилась ощущением беспомощности, и он уже знал, что затем последует самая настоящая паника; он засуетился, заспешил, но поскольку он понятия не имел, как быть дальше, его действия и распоряжения выглядели со стороны, по меньшей мере, странными. Он вовремя это понял, приказал ротным заниматься фортификационными работами и ушел спать в свою палатку.