Дочь циркача

В интересах дела я не позволял клиентам копаться в моем товаре, прежде чем они его купят. Я не мог ставить условием, что возврат возможен только в течение десяти дней. Если я позволял клиенту прочитать первую страницу сюжета, переговоры должны были закончиться покупкой, или мне пришлось бы уже навсегда изъять сюжет из продажи. И тут снова было полезно ходить кругом да около, мне это особенно нравилось. Я в совершенстве довел искусство так спрашивать девушку, согласится ли она переспать со мной, чтобы она не была уверена, о том ли я ее спрашиваю, но все-таки заверяла меня, что заглянет вечером и скажет «да», в противном случае я сам прерывал этот предварительный этап переговоров.

Только закрепив свои позиции за границей, я мог позволить себе продать немецкому или французскому писателю сюжет, который много лет назад безуспешно предлагал норвежскому. Из-за этого вспыхнуло несколько мелких пожаров, которые мне пришлось тушить, но на это я был мастер. Тушить пожар — это все равно что утешать кого-то.

В начале восьмидесятых годов я понял, что нельзя ограничиваться одноразовым гонораром за сюжет, из которого теоретически мог выйти бестселлер. Это был важный момент в моей деятельности. Я стал претендовать на часть роялти, например, после того, как будет продано пять или десять тысяч экземпляров книги. Я брал от десяти до тридцати процентов с роялти писателя, учитывая, насколько разработан сюжет и насколько велика вероятность того, что после обработки он станет бестселлером. Этот поворот обещал мне значительный материальный прогресс, он должен был сделать меня богатым человеком. Но оказался небезопасным.

Когда я договаривался о роялти, у меня в кармане всегда лежал диктофон. Мне казалось, что так будет надежнее. Устный договор, безусловно, обязывает точно так же, как письменный, но нерушимость устных договоров требует, чтобы у обеих сторон была хорошая память. В этом отношении диктофон незаменим, и бывали случаи, когда мне приходилось напомнить о нем своему клиенту. Несколько раз я даже вынужден был убеждать клиентов, что мне причитается определенная сумма, показав им, что уже многие годы мой телефонный аппарат соединен с магнитофоном. У меня во всем был порядок, кое-кто, пожалуй, назвал бы меня педантом.

Как-то ко мне пришел один из озлобленных, назовем его Робертом. Он был на десять лет старше меня, наполовину фламандец, и до сих пор жизнь его не баловала. И с творчеством не ладилось, и сын страдал от последствий небольшой мозговой травмы. Отношения его с сожительницей Венке тоже нельзя было назвать простыми: Венке вступила в связь с другим писателем. Венке и Роберт продолжали жить вместе из-за больного сына, но их сожительство напоминало картинку в старинном стереоскопе: мужа нет, когда приходит жена, и жены нет, когда приходит муж. Не знаю, как Роберту, а мне было известно о связи Венке с Юханнесом. В нашей среде ничего не скроешь.

Роберт был одним из тех моих подопечных, которые ждали, что я возьму на себя ответственность за все стороны их жизни. К тому же он связывал свое значение с литературными заслугами. За несколько месяцев до этого мы с ним сидели в «Казино», и почти весь вечер он плакался, что его отношения с Венке, как зеркало, отражают литературные победы и поражения. Если его книга имела успех, все было хорошо и в семейной жизни, но коль скоро она встречала плохой прием у критики, Венке сейчас же отлучала его от супружеских радостей. Я утешил беднягу тем, что это трудности Венке, а не его.

Мне не понравилось, что он пришел без звонка, хотя я и просил его этого не делать. Я всегда убирал свои папки и бумаги, прежде чем позволить кому-либо перешагнуть мой порог, у меня бывал иногда страшный беспорядок. Но Роберт был вне себя от возбуждения, и потому я впустил его в квартиру.

— Что случилось, Роберт? — спросил я у него еще в передней. — У тебя опять застопорилось?

Он сразу перешел к делу.

— Я подозреваю, что ты помогаешь не только мне, — выпалил он.

У меня не было оснований отпираться.

— О'кей, — сказал я, — предположим, ко мне приходят многие. И что с того? Или ты недоволен тем, что получал от меня?

Я вспомнил притчу Иисуса о работниках в винограднике. Роберт был одним из первых, кому я в свое время протянул руку помощи, и мы с ним заключили долгосрочный договор. Его не касалось, как я договаривался с другими работниками в винограднике.

Я усадил его в кресло и принес две бутылки пива. Потом подошел к проигрывателю.

— Шопен или Брамс? — спросил я.

Он не ответил, тяжело вздохнул несколько раз и сказал:

— Ты говорил, что, кроме меня, у тебя никого нет.

Я сделал вид, что задумался.

— Неужели я действительно так сказал?

Его широкие плечи дрогнули. Наконец он прошептал:

— Я думал, что ты работаешь только со мной, Петтер.

— Послушай, — сказал я. — Наверное, ты имеешь в виду какое-нибудь мое высказывание десяти— или двенадцатилетней давности. Не отрицаю, тогда все было иначе.

— Но я считал, что так и останется — только ты и я.

Мне уже порядком надоело его нытье. Он поздно хватился и стал жаловаться, что в самой большой литературной пирамиде нашего времени слишком много участников, ведь он сам в течение многих лет был зависим от милостивых даров Паука. Но за добро всегда платят неблагодарностью. Стоило профессору Хиггинсу научить уличную цветочницу правильно говорить по-английски, как она тут же стала претендовать на роль его единственной избранницы.

— А тебе было бы приятно знать, что с моей руки кормится добрая половина наших писателей? Ты перестал бы тогда со мной сотрудничать?

Он кивнул.

— Но ты был доволен тем, как критика оценила твой последний роман. И Венке тоже, — напомнил я ему. —Ты получил от меня сюжет на восьми страницах, и, между прочим, за смешные деньги. Вообще-то, я согласен с тем критиком, который написал, что твой язык страдает небрежностью. Попросил бы меня прочитать рукопись, ты знаешь, за это я много не беру.

Он весь напрягся.

— Кому ты еще помогал? — спросил он.

Я приложил палец к губам.

— Ты с ума сошел?

Он подозрительно посмотрел на меня. Очевидно, думал, что между нами по-прежнему существуют доверительные отношения.

— А тебе понравилось бы, если бы я рассказал Верит и Юханнесу о наших отношениях?

— Ты помогаешь Юханнесу?

— Успокойся, Роберт. По-моему, ты переутомился. Расскажи о себе. Как тебе живется?

— Скверно, — сказал он.

Выглядел он неважно. Бросалось в глаза, что за последний год он сильно поседел. Вообще он относился к тем людям, которые долго сохраняют пышную шевелюру, но вдруг начал лысеть.

— Ты говорил кому-нибудь обо мне? — спросил он.

— Конечно нет, — ответил я, и это была чистая правда. — Мне можно доверять. Я работаю на двусторонней основе. Об этом можешь не беспокоиться, во всяком случае до тех пор, пока сам будешь вести себя прилично.

Через несколько недель он снова пришел ко мне, и опять без звонка. Я разозлился. Терпеть вторжение писателей в мою личную жизнь? Ну уж нет! Звук шагов на лестнице вызывал у меня отвращение еще с тех пор, когда мальчишки приходили звать меня на улицу играть в ковбоев или индейцев. Может, у меня гости, может, я занят приятным разговором с какой-нибудь жрицей изящной словесности. Или сижу, погруженный в раздумья. Кроме того, перед любым посещением я должен был затолкать Метра в спальню. Как ни странно, он покорно с этим мирился.

Мне стало ясно, что кто-то кому-то открылся. Скорее всего, они говорили о том, что я развернул широкую консультативную деятельность. Не сомневаюсь, что некоторые решительно отрицали, что значатся в списке моих клиентов. Я всегда умел угадывать правильно, предчувствие сродни сочинению правдоподобных историй.

В первый раз мне пришло в голову, что в один прекрасный день кто-нибудь захочет со мной поквитаться. Я уже чувствовал определенное давление и потому счел необходимым сообщить Роберту, что записывал на диктофон наши с ним разговоры. Как и то, что, получая от него чеки, каждый раз для порядка делал с них фотокопии. Я рассказал ему, что принял меры, благодаря которым мой банковский сейф откроется сразу же, как только со мной что-то случится. Я предположил, что это немного его отрезвит. Уж очень он был разгневан и раздражен, этот Роберт, высоченный, между прочим, мужик, по меньшей мере на целую голову выше меня. Я не раз убеждался, что иногда он становится неуправляемым. Впрочем, гнев у него быстро сменялся смирением и апатией, и это его выручало. Тяжело жить, опасаясь, что кто-то может воспользоваться твоим безвыходным положением. Когда человека загоняют в угол, он только усугубляет безысходность, цепляясь за несбыточные надежды, будто какое-нибудь чудо все изменит к лучшему, в таких случаях апатия бывает самым удобным душевным состоянием. Я дружески и с пониманием отнесся к нему — это тоже входило в мою систему обращения с писателями. Сказал, что от меня никто никогда не узнает о наших с ним сделках. Угостил его виски и спросил, как у него обстоят дела с Венке.