Страница 2 из 45
Я стал богатым человеком. Это меня не удивляет. Ведь я оказался первым в своей области, во всяком случае, я первый повел дело с таким размахом. Рынок был неограничен, и я все время поставлял на него свой товар. Я не преступал законов и даже умудрялся частично платить налоги, кроме того, я жил скромно и не пропаду, если мне и придется погасить значительную недоимку по налогам. Переводы денег были вполне легальны и для моих клиентов, хотя от чувства неловкости это их не избавляло.
Я понимаю, что с сегодняшнего дня стал изгоем и, следовательно, беднее многих других. Но я не поменялся бы судьбой с каким-нибудь учителем.
Да и с каким-нибудь писателем, если на то пошло. Вряд ли я смог бы жить исключительно частной жизнью.
Маленький человечек действует мне на нервы. Единственный способ забыть о нем — это поскорее начать работать. И я начинаю с того времени, как помню себя.
Петтер Паук
Я считаю, что у меня было счастливое детство. Но мама думала иначе. Она знала об асоциальном поведении Петтера и до того, как он пошел в школу.
Первый раз ее вызвали для серьезного разговора еще в детский сад. Я просидел полдня, издали глядя, как играют другие дети. Я их не боялся. Мне просто нравилось смотреть, какой полной жизнью они живут. Многие дети любят наблюдать за котятами, канарейками или хомяками, я это тоже любил, но наблюдать за живыми детьми было куда забавнее. Кроме того, это я управлял ими, я решал, что они должны делать и говорить. Они этого не знали, не знала этого и наша воспитательница. Иногда у меня поднималась температура, я оставался дома и слушал биржевые сводки. В такие дни в детском саду ничего интересного не происходило. Дети то снимали, то надевали комбинезоны. Я им не завидовал. Может быть, они даже не завтракали.
Отца я видел только по воскресеньям. Мы с ним ходили в цирк. Вот где было здорово! А дома я устраивал свой цирк. Он был куда лучше настоящего. Тогда я еще не умел писать и создавал все в своем воображении. Это было не трудно. К тому же я рисовал цирк — не только сам шатер и конюшни, но и всех животных и артистов. Вот это было гораздо труднее. Рисовать я не умел. И перестал рисовать задолго до того, как пошел в школу.
Я сидел на большом ковре почти не двигаясь, и мама много раз спрашивала меня, о чем я думаю. Я отвечал, что играю в цирк, и это была чистая правда. Она предлагала поиграть вместе во что-нибудь другое.
— Девушку, которая висит на трапеции, зовут Панина Манина, — сказал я. — Она дочь директора цирка. Но никто в цирке этого не знает, даже она сама, даже сам директор цирка.
Мама внимательно слушала, она приглушила радио, и я продолжал:
— Однажды Панина Манина упала с трапеции и сломала шею, это случилось на последнем представлении, на котором уже почти не было зрителей. Директор цирка наклонился над несчастной девушкой и заметил у нее на шее тонкую цепочку. На цепочке висел амулет из янтаря, а в нем лежал паук, которому было много миллионов лет. Тогда директор цирка понял, что Панина Манина — его дочь, он сам купил для нее этот редкий амулет в тот день, когда она родилась…
— По крайней мере, он хотя бы узнал, что у него была дочь, — прервала меня мама.
— Да, но он думал, что она утонула, — сказал я. — Дочь директора цирка упала в Акерсэльву, когда ей было полтора года. Тогда ее звали просто Анне-Лисе. И директор цирка даже не подозревал, что она осталась в живых.
Мама сделала большие глаза, как будто не верила тому, что я рассказываю. Поэтому я объяснил:
— Но, к счастью, ее вытащила из воды одна гадалка, которая жила одна в Нюдале в розовом жилом автоприцепе, и с того дня дочь директора цирка стала жить вместе с гадалкой в ее домике на колесах.
Мама зажгла сигарету. На ней был облегающий фигуру костюм, она повернулась ко мне:
— Они и в самом деле жили в автоприцепе?
Я кивнул:
— Дочь директора цирка жила в цирковом трейлере с первого дня жизни. Поэтому ее нисколько не удивило, что она вдруг снова оказалась в прицепе, похожем на современную квартиру. Гадалка не знала, как зовут девочку, и назвала ее Паниной Маниной, и это имя дочь директора цирка носила до последнего дня.
— А как она снова попала в цирк? — спросила мама.
— Она выросла. — сказал я. — Это понятно. И сама пришла в цирк. А что тут удивительного? Ведь она не была парализована!
— Но она не могла помнить, что директор цирка ее отец! — не сдавалась мама.
Я расстроился, мама не первый раз огорчала меня, иногда она слишком придиралась к мелочам.
— Я тебе уже объяснил: она не помнила, что ее отец был директором цирка, он и сам не знал, что она его дочь. Он не мог узнать в ней свою дочь, ведь в последний раз он видел ее, когда ей было полтора года.
Мама полагала, что мне следует еще подумать над моей историей, но она ошибалась. Я сказал:
— В тот день, когда гадалка вытащила из воды дочь директора цирка, она посмотрела в свой хрустальный шар и предсказала, что эта девочка станет знаменитой циркачкой, и вот в один прекрасный день девушка сама пришла в цирк. Исполнилось все, что гадалка увидела в своем хрустальном шаре. Поэтому она и дала девочке такое звучное имя, а еще она на всякий случай научила ее исполнять несколько номеров на трапеции.
Мама смяла сигарету в пепельнице, стоящей на зеленом пианино. Она сказала:
— Но зачем гадалке понадобилось учить девочку…
Я не дал ей договорить:
— Когда Панина Манина пришла в цирк и показала там свое мастерство, ее сразу приняли в труппу, и вскоре она стала такой же знаменитой, как Эбботт и Костелло[2], хотя директор цирка по-прежнему не догадывался, что она его родная дочь. Если бы он это понял, то, конечно, не допустил бы, чтобы она исполняла самый опасный номер в программе.
— Ладно, с меня хватит, — сказала мама. — Давай лучше погуляем в парке?
Но я продолжал:
— Вообще-то, гадалка видела в своем хрустальном шаре, что Панина Манина сломает себе шею во время выступления и никто не сможет помешать тому, чтобы это предсказание сбылось. Поэтому она быстро собрала свои вещи и укатила в Швецию.
Мама зачем-то вышла на кухню. Теперь она стояла перед пианино с большим кочаном капусты в руках, во всяком случае, это был не хрустальный шар.
— А зачем она уехала в Швецию?
Это я уже продумал.
— А затем, — сказал я, — чтобы директор цирка не стал с нею спорить, у кого будет жить Панина Манина, когда сломает себе шею и окажется парализованной.
— А гадалка знала, что директор цирка — отец девушки? — спросила мама.
— Нет, она узнала это, лишь когда Панина Манина начала там выступать, — уточнил я. — Увидев в хрустальном шаре, что девушка соединится с отцом, когда сломает себе шею, гадалка собрала свой прицеп и уехала в Швецию. Она была рада, что в конце концов Панина Манина вернулась к отцу, хотя то, что девушке предстоит сломать шею, гадалке не нравилось, ведь директор цирка не знал, что Панина Манина его дочь.
Продолжения я еще не придумал. Не потому, что это было трудно, напротив, у меня был слишком большой выбор. Я сказал:
— И теперь Панина Манина сидит в инвалидном кресле в цирке и продает сахарную вату. Эта вата особенная: каждый, кто поест ее, так смеется над клоунами, что просто задыхается от смеха. Один мальчик там чуть не задохнулся. Он так смеялся, что едва не умер, и тогда всем стало уже не до смеха.
На этом кончалась история о Панине Манине. Я уже начал рассказывать о мальчике, который чуть не задохнулся от смеха. Кроме того, я должен был подумать и о других артистах. Ведь я отвечал за весь цирк.
Мама этого не знала. Она спросила:
— А разве у Панины Манины не было матери?
— Нет! — почти закричал я. — Ее мать умерла!
И я заплакал, я плакал целый час. Как всегда, мама стала утешать меня. Но я плакал не потому, что история о Панине Манине была такая грустная. Меня пугала собственная фантазия. А еще я боялся маленького человечка с бамбуковой палкой. Пока я рассказывал, он сидел на персидском пуфике и смотрел на мамин проигрыватель, но потом начал ходить по комнате. Видеть его мог только я.
2
Эбботт и Костелло — американский комедийный дуэт, выступавший в 1930-е гг.