Страница 8 из 63
– Платон, он вернулся.
– Ладно, Танюш, я и правда вчера палку с Ленькой перегнул. Ну вернулся и вернулся. Может, правда, исправится…
– Прорва вернулся, – словно приговор, объявила супруга. – Нет, Платон, Вадим вернулся. Прорва…
Лобов стал нервно перекладывать инструменты, руки почему-то дрожали.
– Откуда ты знаешь?
– Его сын только что Лику на машине подвез. Что же теперь будет?
– Салют праздничный, – бросил свои инструменты Лобов. – Приехал и пусть себе.
– А если Люба узнает?
– Что она может узнать?
– Что Вадим – ее настоящий отец, – шепотом произнесла Татьяна.
– А я тогда какой? Тайваньская подделка? Где он был эти сорок лет? Хоть строчку черкнул?
– Прости, я не так сказала. Для нее ты самый настоящий отец. Но если Вадим начнет выяснять… Если Люба узнает… – Она вдруг заплакала.
Он обнял ее и сказал:
– Не пе-ре-жи-вай! Ему до нее нет никакого дела.
Лику неудержимо влекло к иностранцу. Она чувствовала в Михаиле нечто такое, чего ни в ком из ее сверстников не было и в помине – какое-то детское доверие к людям и к миру. Ну и потом он был видным парнем – высоким, очень симпатичным, образованным и… великодушным. Вот это главное, решила Лика и сразу согласилась на свидание. Михаил заехал за ней, когда в доме никого не было. Все дороги в Бережках вели в кафе «У трассы». Они сели у окна, он заказал пепси.
– Ты хорошо говоришь по-русски, даже слишком правильно, – сказала Лика.
– Я должен путать падежи? – засмеялся Михаил. – Я есть весело. Такой красивый девушка с я. У меня мурашка по спина. Так?
– Не знаю… Ты же всю жизнь прожил в Канаде…
– Отец всегда хотел, чтобы я был русским, заставлял меня читать русских писателей, классиков. Я, как это… был противным этому…
– Противился, – поправила Лика.
– Да. А я кричал, что я – канадец, а не ленивый русский медведь в берлоге. Прости, на Западе есть такое мнение, что русские пьют водку и ничего не делают. Но это неправда! Правда, что я не хотел сознавать себя русским. И ехать сюда не хотел.
– Ясно дело, в Канаде лучше, – усмехнулась Лика.
В Канаде не лучше, там по-другому. Вот ты хотела бы сейчас уехать в другую страну и жить там? – Михаил заглянул ей в глаза, и сердце Лики заколотилось так, что казалось, слышно было всем вокруг.
– Ленька наш не выдержал… – поспешила ответить она. – Все говорят, что он ленивый, а ему просто там плохо было… Ты думаешь, что в России безнадега?
– Нет, мне здесь очень нравится… Все, кроме сервиса. В Канаде такое кафе давно разорилось бы…
Официантка Настя сидела в подсобке, наблюдала за парочкой из-за перегородки и не спешила нести им заказ. Другая официантка, Оля, несколько раз безрезультатно окликала ее.
– Вот увлеклась! – толкнула ее в плечо. – Настя, очнись! Знакомых, что ли, увидала? Взглядом не проткни.
– Знакомые… Как сказать. Я про них знаю, они про меня – нет. Лобовых знаешь? У которых мы мед берем. Тут их младшая сидит… Есть еще две дочки. И сын, где-то за границей.
– А она ничего, прикид у нее нарядный, – разглядела Оля. – А что за парень?
– Вроде сын того иностранца, что завод купил. Парень мне до фонаря.
– Во дела! Парень ей до фонаря. Ты что, по девочкам…
– Я ее ненавижу, – зло перебила Настя. – Все их семейство. А больше всего – ее родителей!
– Насть, ты что говоришь-то! Ты же их не знаешь.
– Знаю и ненавижу. Все лобовское отродье.
– Больная ты какая-то на головку! – сказала с сожалением Оля. – Разве можно с этим жить?
– Слушай, иди ты! Обслуживать…
Эта Настина злоба неведомыми каналами задела Татьяну. Шла она с мужем вдоль трассы, говорили о Лене, вдруг ее передернуло, что называется, на ровном месте. Даже Лобов заметил:
– Что с тобой?
– Не знаю. Подожди…
Они остановились. Может, именно поэтому заметили на другой стороны трассы небольшой деревянный крест с венком из свежих цветов.
– Посмотри, Платон, крест на том месте… – удивленно сказала Татьяна. – Кто вдруг вспомнил? Давай перейдем дорогу.
В этом месте и двадцать лет назад, и тем более – сейчас дорогу перейти было почти невозможно. Но они дождались минуты, когда вдруг схлынул бесконечный поток машин и перебежали на другую сторону трассы. Татьяна отбросила от креста мусор, поправила цветы… На кресте была дощечка с ручной надписью: «Здесь в 1986 году трагически погибли Антон и Екатерина Дьяконовы». Лобов стоял молча.
– Давно за них в церковь не подавала. Вот напомнили…
– Дела… – выдохнул Лобов.
– Платон, смотри, вон Ленина машина, с кем это он? – сказала вдруг Татьяна, провожая взглядом проехавший мимо них автомобиль сына.
Леня родителей не заметил, мысли его уперлись в одно… Три раза уже он сделал большой круг вокруг Бережков, катая Оксану. Она сидела рядом, держала в руке кончик его шарфа. Разговор был ни о чем: красиво ли в Европе, да что там видел, да кем работал, понравилось ли, поедет ли еще… Леня наконец свернул на старую дорогу к элеватору, остановил машину.
– Давай уже вести себя по-взрослому, – выдохнул он, положив одну руку на колено Оксаны, другой обнимая девушку.
Она опешила, и Леня забрался ей под свитер. Девушка стала вырываться. Леня сделался настойчивей, попытался расстегнуть ей джинсы.
– Леня, прекрати! Перестань! – закричала она.
– А говоришь, что любишь, – убрал он руки.
– Я тебя люблю, – чуть не плача сказала Оксана.
– Тогда что же? Давай…
– Леня, так нельзя. Я так не могу.
– Почему? Я думал, ты нормальная девчонка…
– Я нормальная! Здесь в машине не могу, не хочу.
– А я хочу! Здесь, в машине. Разве важно где? Важно с кем, – начал новый приступ Леня к аппетитной пышке Оксане.
– Ну, Леня же!.. – оттолкнула она его, открыла дверцу, выскочила из машины и остановилась поодаль.
Леня некоторое время сидел, выстукивая на руле какой-то ритм, потом завел мотор и уехал, бросив Оксану далеко от дома.
Люба с Гришей в своей двухкомнатной «хрущобе» жили душа в душу, воспитывали близнецов Петра и Павла. Наступил тот период жизни, когда родители всем сердцем проникаются народной мудростью, что маленькие дети – маленькие заботы, большие дети – большие заботы. Петру и Павлу, похожим друг на друга как две капли воды близнецам, было уже по семнадцать лет. Недавно Гриша случайно обнаружил в куртке Петра самокрутки. Как ни хотелось ему расстраивать жену перед работой, он все же за завтраком показал ей:
– Люба, что это, посмотри…
Люба повертела в руках, понюхала и сказала с дрожью в голосе:
– Гриша, где ты это нашел, у мальчиков?
– Люба, не волнуйся, тебе нельзя волноваться. Ничего страшного. Нашел в нашей прихожей, наверно, кто-то из их друзей…
– Гриша, это какой-то наркотик, скорее всего, анаша. Я спрошу в больнице, – спрятала в сумку папироски Люба. – Гриша, скажи, это Петя или Павлик?
– Люба, думаю, это Леня. Я видел, как в прошлый раз, когда мы были в Бережках, он таскал ребят куда-то за баню, и вернулись они какие-то очень веселые, понимаешь? Я тебе говорил, что это плохая дружба. Я тебе говорил, что дома почти не бываешь. Ты что, трехжильная? Больница, эти частные дежурства, хор, наконец…
– Гришенька, ну при чем здесь хор. Это для души.
– Да… Особенно главный дирижер, этот твой Аскольд. Мужику сорок лет, не женат. Он глаз на тебя положил, выдумывает всякие репетиции. Пыль в глаза пускает своим заслуженным работником культуры РФ, – выпалил Гриша.
– Гришенька, ты же знаешь, кто у нас самый главный, не ревнуй, пожалуйста, – сказала Люба и поднялась из-за стола. – Пора на работу. Пашку разбуди, чтоб не проспал. И не засиживайся сам до ночи на своем складе.
– Любочка, ну как же не засиживайся, работа такая… Если Родион придет…
Имя Родион (так звали Гришиного компаньона «по малому складскому бизнесу») в последнее время действовало на Любу как красная тряпка на быка. Из веселой и приветливой она враз становилась резкой и жесткой.