Гости с Уазы

– Не нужно воображать, – раздался чей-то сильный голос, – не нужно! Зачем воображать, когда есть возможность познать?

Все оглянулись. Вошел мой отец. Я еще никогда не видел его таким. Сейчас он походил на гипотетического уазца, создавшего заново свой мир. Лицо его выражало радость, удивление, гнев, надежду, удовлетворение – все чувства…

– Только что, – сказал он, – принято новое пространное сообщение с Уазы. Передал его лично командир космолета «Баргузин» Виталий Далуа, находящийся, как вам известно, далеко за пределами Солнечной системы. От себя Далуа добавил нечто чрезвычайно важное. Сообщение он принял не с помощью аппарата, как в прошлый раз, а от живых уазцев, встреченных им в космосе. В расшифровке и переводе эта живая беседа не нуждается, мы получим одновременно с сообщением текст, уже переведенный на несколько земных языков. Сейчас я включу передачу, и вы услышите живые голоса уазцев…

25

Я помню слова своего немножко смущенного отца, сказанное им же в те дни, когда Уаза перестала быть загадкой:

– В двадцатом веке один известный ученый, словно предвидя возникшую сегодня ситуацию, сказал: «Мы нашли странный отпечаток ноги на берегу Неизвестного. Мы создали одну за другой много разных теорий для того, чтобы объяснить происхождение найденного отпечатка ноги. В конце концов нам удалось реконструировать то существо, которому принадлежит этот след. И оказалось, что это мы сами».

Все были поражены больше всего тем, что жители Уазы оказались такими же людьми, как мы, если сделать поправку на то, что их цивилизация была значительно старше земной и знали они о мире и о себе гораздо больше, чем знали мы.

Они обладали поистине человеческим юмором, как, в свою очередь не без юмора, передавал с космолета «Баргузин» его командир Виталий Далуа. Они весело смеялись, когда узнали о том, какими мы их себе представляли.

В условном смысле они уже были нашими гостями, правда, пребывавшими пока еще за пределами Солнечной системы, еще не на Земле, но уже на земном космолете, среди земных людей и вещей.

Теперь уже не Большой мозг Института времени, а астронавт Виталий Далуа был посредником между ними и нами. Квант-аппараты почти беспрерывно передавали информацию о космолете «Баргузин», где гостила уазцы, их рассказ о себе и о своем далеком мире.

Они называли нас своими родственниками, намекая на то, что нас роднили не семейно-бытовые узы, а нечто более существенное и прочное, хотя и безмерное: космос и эволюция жизни с ее способностью создать инструмент мысли и познания. Они с гордостью говорили о том, что они монисты, такие же материалисты и диалектики, как и люди Земли, и что законы природы едины для всей Вселенной.

Да, мы монисты, утверждали они, и встреча с людьми необычайно радует нас и доказывает, что мы были правы, когда думали, что встретим себе подобных.

Они знали о Вселенной неизмеримо больше, чем мы, и, может быть, это и настраивало их на интимно-шутливый тон в их космических рассуждениях. Да, говорили они, пространство бесконечно, так же как в время. Но, однако, и бесконечность, не поймите только нас буквально и вульгарно, обладает «любознательностью», и ей хочется узнать о себе нечто истинное и интересное, и поэтому она спешит создать условия для жизни в разных местах своей бесконечности и безмерности. А жизнь – это и есть самый совершенный способ соединить конечное с бесконечным.

Рассказывая о себе, они заверили нас, что они – дети естественных сил своей планеты и своей биосферы, и, в свою очередь удивляясь, спрашивали нас, с чего это нам взбрело в голову принять их за пришельцев в собственном доме и вообразить, что им пришлось строить заново свой мир, даже не прибегая к помощи эволюции и естества?

Евгению Сироткину и моему отцу в эти дни было не по себе. Они сердились на этих гостей, хотя и не хотели себе в этом признаться. И отец сказал Сироткину:

– Не находите ли вы, что для мудрецов они слишком словоохотливы?

– Словоохотливы? – проворчал Сироткин. – Не словоохотливы, а попросту болтливы!

И отец, чтобы оправдать себя и Большой мозг, напомнил Сироткину, а заодно и самому себе, о помехах и о неисправности аппаратов на космолете «Баргузин», извративших первоначальный уазский текст, как выяснилось только благодаря самим уазцам.

Да, отец так же не был виноват, как и большой мозг, и Евгений Сироткин, и все сотрудники нашего института, отдавшие столько сил расшифровке первого уазского послания. И им не стоило обижаться на шутливые замечания уазских гостей. Кроме того, следовало учесть, что развитие цивилизации предполагает не только развитие всепознающего интеллекта, но и развитие чувства юмора, хотя имеющего отношение к логическому познанию, но стремящегося выйти за пределы обыденной логики и увидеть познание и самого познающего как бы со стороны. Юмор всегда свидетельствует о том, что его обладатели чувствуют себя хозяевами в мире и что, играя на словах конечным, они соприкасаются с бесконечностью, не давая ей устрашить и победить себя.

26

У юмора есть еще одно свойство: он брат скромности, если не сама скромность, скрывающая свою сущность так тонко и деликатно. Они не хотели показаться всезнайками, наши уважаемые уазские гости, они боялись задеть нашу гордость, ущемить наше самолюбие и, в сущности, не торопились поразить нас достижениями своей древней цивилизации, блеснуть физическими и математическими теориями, умопомрачительной техникой и этим заставить нас краснеть за нашу земную технику и науку. Наоборот, они старались представить дело так, что у них там, на Уазе, далеко не все обстоит идеально и что Земля не так уж сильно отстала от них, особенно если учесть то, что они, уазцы, намного старше людей и, следовательно, опытнее.

Опыт! Опытнее… Еще бы! Они там у себя, на Уазе, уже создали теорию относительности и квантовую механику, когда мы или, точнее, наши предки еще охотились на мамонтов… И все же они натворили немало ошибок, особенно в эпоху капитализма, и их биосфера тоже изрядно пострадала от хищнического истребления лесов и ограбления недр рек, озер и океанов. Опыт? Да, это богатство, приобретенное сменой тысяч и сотен тысяч поколений, мужественно боровшихся с природой и слишком рано выбывавших из строя из-за возмутительной непрочности того материала, из которого природа и эволюция строили организм, больше заботясь о сложной его деятельности, чем о его долголетии, больше рассчитывая и полагаясь на вид и род, чем на индивид. Природе и эволюции было невдомек, что уазец, превратившись из существа природного в существо социальное, не захочет мириться с этим безобразием. И вот после победы над капитализмом, в своем эгоистическом безумии истреблявшим биосферу и в глупом и подлом ослеплении готовым истребить и саму планету, после Великой победы уазское коммунистическое общество бросило все средства на борьбу с непрочностью индивидуальной жизни. Добивалось ли оно бессмертия? Нет. Абсолютное отсутствие смерти сделало бы бессмысленной и метафизичной жизнь, потому что каждое существо, лишившись конца, тем самым лишалось и начала. Речь шла не о бессмертии, а об отсрочке, отсрочке настолько длительной, насколько позволяло бы естество. «Естество»! «Естественно»! «Природа»! «Природно»! Эти понятия уазцы употребляли часто, слишком часто, не боясь повторений. По-видимому, они придавали им особенно большое значение, что было несколько удивительно, если учесть, что они сумели внести такую существенную поправку в ход эволюции и в само течение природных процессов.

После победы коммунизма на Уазе из всех наук наибольшее развитие получили биология и все ее прикладные отрасли, особенно медицина. Сначала искали средства для воздействия на эндокринную систему, считая, что только от нее зависит длительность процессов, называемых жизнью. Потом поняли, что организм – это целое и что все части этого целого важны для победы над бренностью и временем. Затем увлечение кибернетикой и генетикой сделало модным изучение памяти. Сущностью организма и его прочности, его долголетия стали считать «память». Именно ей, «памяти», была обязана личность своей непрерывной связью с временем, отмеренным ей судьбой, состоянием здоровья. И именно она, «память», сохраняла во времени индивидуальность в более широком смысле, индивидуальность биохимическую и физическую, передавая на клеточном и молекулярном уровне необходимую информацию, своего рода «шпаргалку», с помощью которой происходившие в организме процессы сохраняли нечто устойчивое и постоянное, подверженное, правда, изменениям, связанным со старением. Вот против этого старения и направила наука свой главный удар… Ему, этому старению, объявлена была война, самая благородная из всех войн… Приостановить старение организма – не значит ли это сказать мгновению: «Остановись!»?