Преисподняя

Она вполне могла открыть стрельбу, но Вера нашлась:

— А приказ?! — крикнула она оглушительно. — Приказ есть?!

В глазах Сталены на миг мелькнула нерешительность, злобное лицо стало озабоченным.

Молодой охранник за руку увёл напарницу, а та упиралась и, выворачивая назад шею, кричала:

— Ничего, ничего, будет вам приказ! Недолго ждать. Всех в расход! Сама, своими руками!

После этого случая затею не обсуждали, все решилось без лишних слов.

Посещая сортир, они сдвигали доску в перегородке, проникали на половину охраны и день за днём разрушали настил над ямой, поддевая доски лопатой.

Никогда прежде они так не старались, не работали с таким тщанием и усердием. Каждая из них испытывала настоящее сладострастие, предвкушение, как все произойдёт, каждая работала на совесть, даже для себя никто из них так никогда не старался.

Спустя день или два настил в сортире для охраны уже держался на честном слове, они всерьёз опасались, чтобы он не рухнул раньше времени. Для надёжности они расшатали и ослабили крепь, довольно было небольшого усилия, чтобы подпорки разъехались вкривь и вкось.

Пленницы стерегли каждый шаг Сталены, и так тщательно и скурпулезно отмечали её большую и малую нужду, словно в этом заключалось что-то самое насущное для них.

На исходе рабочего дня, прежде чем отправить строй в казарму, Сталена опорожнялась на дорогу. Охранница строго выдерживала расписание, и все усвоили твёрдо: она непременно посещает сортир на посошок.

Так случилось и на этот раз. Как положено, с автоматом наперевес, Сталена распахнула дверь для охраны и бдительно проверила, не притаился ли в сортире враг; потом стукнула в соседнюю дверь и в соответствии с инструкцией громко, отчётливо спросила:

— Есть кто?

— Есть, — ответила Вера, которая загодя расположилась в кабине и уже некоторое время поджидала охранницу.

— Выходи! — зычно скомандовала Сталена в строгом соответствии с инструкцией: все знали, что инструкция запрещает совместное пребывание в сортире охраны и заключённых.

— Ну вот, только сядешь… — ворчливо и нехотя Вера освободила помещение. — Уж тут-то все равны…

— Заткнись! — отрезала Сталена, закрывая за собой дверь.

— Все начальники, все командуют, — ноюще посетовала Вера, давая охраннице возможность рассупониться и спустить комбинезон. — Конечно, ежели у тебя автомат…

— Молчать! — рявкнула из-за двери Сталена, энергично шурша комбинезоном.

— Да молчу, молчу… — вяло отозвалась Вера и крутанула похожую на пропеллер вертушку, запиравшую дверь снаружи.

Этим она не ограничилась, а подпёрла дверь ещё и лопатой и даже загнала её в грунт на полштыка для надёжности. Не мешкая, Вера с силой рванула несущий крепёжный брус, вышибла его из гнёзда, следом за ним вышибла и другой, вся крепь в момент покосилась, сверху поползла и посыпалась порода.

Вера упёрлась в стену скворечника, под её слоновьим усилием он накренился, с немилосердным скрипом поехал, заваливаясь на бок, доски настила на глазах стали разъезжаться, открывая длинные чёрные щели.

— Что происходит?! — ещё не понимая, а потому начальственно крикнула изнутри Сталена, пытаясь открыть дверь и выбраться наружу, но дверь не поддалась.

Между тем скворечник продолжал крениться, доски под ним расползались, обнажая тёмный смрадный провал, куда медленно, но неотвратимо оседал сколоченный для удобства помост с очком.

— Помогите! — не своим голосом закричала в испуге Сталена, до которой дошло, что ей грозит; зажатая падающими на неё досками и брусьями, она вместе с ними съезжала в тошнотворно смердящую черноту.

— Кто ж тебе поможет? — рассудительным, резонёрским голосом осведомилась Вера, отойдя на несколько шагов и наблюдая со стороны.

Сверху на крышу скворечника неимоверным грузом давила порода, доски гнулись, скрипели, все сооружение трещало, выворачивая с тяжким стоном гвозди, и вдруг — нежданно-негаданно — с громким, наподобие выстрела треском, распахнулась дверь, будто её и впрямь выстрелили изнутри, и она вылетела упруго, как камень из пращи; не выдержав давления, скрученный в спираль крючок болтался размашисто, как ошалевший маятник.

Изогнутый дверной проем открыл глазам Веры нутро сортира, где среди досок и жердей из провала торчали плечи и белесая голова Сталены. Они встретились взглядами — палач и жертва, поменявшиеся местами, как бы напоминая: мир устроен что песочные часы, всему на свете по прихоти случая предопределено оказаться то внизу, то наверху.

— Помоги мне, — сдавленно, с опаской и как-то скованно обратилась к Вере охранница, уже наполовину поглощённая пустотой и потому страшащаяся звуком или движением ускорить падение.

Теперь это была настоящая просьба: смирение, кротость, покорность судьбе, робкая надежда присутствовали в ней, как и страх получить отказ.

— Ой, что ты, подруга! — по-деревенски махнула на неё ладошкой Вера.

— У тебя автомат, а я страсть как оружия боюсь. Да ты сама, сама… Ты ж говорила: своими руками!.. Вот и действуй. За автомат уцепись, а от меня какая подмога?

— Помоги мне! — как бы не слыша, не замечая, уже почти шёпотом с мольбой твердила Сталена, обездвижив себя до полного окостенения — даже дышать боялась; и все же мелкими, едва заметными толчками она соскальзывала вниз. — Не хочу!

— Понятное дело, кто ж хочет… Я, что ль, хотела лезть сюда к вам? Или другие хотели? Да вы не спросили нас, потащили. А теперь, что ж… тебя спрашивать? Не дождёшься, сука яловая! Да ты вспомни, как ты измывалась над нами. Вспомни, вспомни, моль холощеная! Ты нас что ни день смертью стращала. Вспомнила? Ну как, сладко тебе?

Из обломков на неё смотрели круглые от ужаса глаза. С отчётливой, ясной, жёсткой определённостью охранница поняла, что на помощь ей рассчитывать не приходится: никто ей не поможет — никто!

Она умолкла, глаза её расширились ещё больше; не двигаясь, она смотрела с тоской из нужника, как больное животное из норы. Можно было подумать, что она там укрылась среди обломков — спряталась, затаилась в надежде отсидеться и переждать.

И такая она была бессловесная, сникшая, безответная, что казалось, и пожалеть можно. Видно, Вера сама испугалась этой мимолётной жалости и отмахнулась от неё, озлобилась, взъярила себя, чтобы не поддаться естественному движению души.

— Сгинь, тварь! — сказала она, ожесточаясь.

И тотчас, будто слово её обрело силу, скворечник с грохотом осел, сложился плоско, стал грудой досок; настил окончательно разъехался, а помост вместе с досками, жердями и охранницей обрушился вниз, в густую, пузырящуюся, зловонную жижу, куда долго ещё сыпались мелкие обломки, гвозди, древесная пыль и труха.

Вера вернулась в строй, где её с нетерпением и жгучим интересом ждали. Джуди не понимала, о чём украдкой, но живо, без умолку перебрасываются словами пленницы, но было заметно, как любопытство катается по строю из конца в конец.

Все вдруг запросились у охранника в туалет, никто не мог дотерпеть до казармы. Охранник разрешил, а сам остался у входа в штрек; побега он не опасался — тупик, деться некуда.

Строй распался, пленницы толпой стояли у развалин сортира, могло сдаться, что скворечник подвергся налёту вражеской авиации.

— Ну ты, мать, как бульдозер, — похвалила подругу Маша, а Вера засмущалась и отнекивалась стыдливо:

— Да что вы, что вы, он сам…

Узницы перешучивались, посмеивались, гомон стоял над толпой, как на рынке в базарный день. Замордованные, затравленные, изнурённые непосильным трудом, они давно не испытывали такой легкомысленной смешливости. Можно было решить, что им посулили скорую свободу, и они с лёгким сердцем, бездумно поверили в неё.

Но постепенно весёлые голоса потухли, смех угас, вокруг установилась привычная подземная тишина. Среди беззвучия они услышали под обломками глухой утробный нечеловеческий вой, сопровождаемый тяжёлым вязким плеском. Иногда вой обрывался, и сдавленный прерывистый голос приносил снизу, будто из могилы, одно слово: