Преисподняя

Она и впредь лучше знала, чего он хочет, по крайней мере, лучше, чем он; если ему нужно было узнать своё мнение, он спрашивал у неё.

Они выехали на автостраду, ведущую в Домодедово, за кольцевой дорогой свернули на старое Каширское шоссе. Першин обратил внимание на посты автоинспекции, отслеживающие машину на каждом перекрёстке. Машина пересекла узкий мост через реку, въехала на эстакаду и помчалась по пустынной дороге, рассекающей поля и лес.

Дорога привела их в лесную глушь. На контрольном пункте в лесу охранник проверил пропуск, записал номер машины, нажал кнопку, и ворота открылись. Покружив по плавно петляющей асфальтированной дороге, машина подъехала к большому, облицованному светло-серым известняком зданию, построенному в виде пропеллера из трех лопастей или огромного фирменного знака автомобиля «мерседес».

Место называлось Бор. В здании Першин на всех этажах увидел роскошные холлы, дорогую мебель, свисающие виноградными гроздьями люстры, плещущие фонтаны, толстые узорчатые ковры… Тут же располагались теннисные корты, бассейн, спортивный зал с тренажёрами, сауна, массажные кабинеты.

Лиза поселила Першина в отдельный номер, круглый год принадлежавший их семье, роскошный номер из двух больших комнат — гостиной с мягкой мебелью и спальни с широкой, как поле, кроватью.

— Ну и кровать! — воскликнул Андрей, разглядывая диковинное ложе с гнутой, как виолончель, спинкой, обитой ярким цветастым стёганым шёлком.

Кровать была так велика, что даже двоим ничего не стоило в ней потеряться: лечь и не найти друг друга.

— Как-то даже страшновато, — оробел Першин. — Одному в такой кровати…

— Ещё чего! — с вызовом дёрнула плечом Лиза. — Даже не надейся! Неужели я оставлю своего больного без присмотра? Хороша я буду врач!

Он понял, что сопротивление бесполезно, пора сдаваться, всё равно она настоит на своём: не в её правилах было отказываться от того, что она задумала, не для того она привезла его в Бор.

Это был маленький, затерянный в лесу посёлок на берегу реки. Одна гладкая пустынная охраняемая дорога вела сюда от шоссе. Дремотная тишина висела над лесными холмами и оврагами, и только в непогоду её нарушал шум деревьев, да изредка гул пролетающих самолётов прокатывался из края в край над безлюдным пространством. Настоенный на тишине и лесных зарослях воздух был так чист и прозрачен, что у приезжего с непривычки кружилась голова. Воздух Бора, как средневековый бальзам, клонил в вещие сны, изгонял бесов, открывал способность к ясновидению и рождал озарения свыше. Правда, обитателям Бора редкий воздух не шёл впрок, они не становились умнее, благороднее, чище, волшебный воздух приносил им мелкую пользу, как чернослив или свёкла приносят пользу пищеварению. Нет, Бор не шёл впрок своим обитателям, как не идёт впрок всё, что добыто неправедно.

По России много таких мест укрыто от чужих глаз. Это были те самые таинственные закрома Родины, куда отовсюду свозили все лучшее, что водилось на свете и рожала земля. На особых фермах растили особый скот, в особых прудах разводили особую рыбу, особые поля давали особые урожаи, и особые плоды росли в особых садах.

О да, постояльцы пансионата знали толк, как должна быть устроена жизнь, и похоже, вся страна для того и трудилась — недоедала, корячилась натужно, чтобы они ни в чём не знали нехватки и отказа.

В пансионате предугадывали малейшие желания постояльца. Он даже мог пригласить гостей без счета, сколько вздумается, всех обязаны были накормить и обласкать; при желании постоялец оставлял гостей ночевать.

Это было очень удобно для тех, кто имел любовниц: никто не спрашивал документов, не докучал расспросами, не домогался узнать, кем приходится женщина и кому.

Вышколенный услужливый персонал делал жизнь в пансионате удобной и лёгкой. Безмолвная челядь исправно служила круглые сутки, оставаясь незаметной, и готова была предстать пред очи по первому зову. Челядь понимала манеры и обхождение, хорошо знала своё место, но главное, помалкивала; умение держать язык за зубами ценилось здесь превыше всего: сведения о пансионате персонал обязан был хранить, как государственную тайну.

Между тем пансионат Бор на самом деле был государственной тайной. Как, впрочем, и другие подобные пансионаты: «Сосны», «Лесные дали» и прочие, прочие…

Пансионат скрывали, как важный военный объект, дороги к нему были закрыты, каждая машина имела пропуск, номера всех машин заносили в специальный журнал. Контрольно-пропускные пункты, глухие заборы и сигнализация стерегли лес, как зеницу ока. Служба безопасности бдительно охраняла все входы и выходы, держала под присмотром каждую щель и окрестности, патрули прочёсывали местность день и ночь.

Обитатели пансионата жили спокойно, уверенные в своей безопасности. Сказочный воздух, как отмечалось, не шёл им впрок и не способствовал развитию ума и таланта, они по-прежнему не понимали, что происходит за забором, что творится вокруг, куда клонится жизнь, — не понимали и не хотели понимать.

Всех, кто их кормил и содержал, они определили в быдло, в рабочий скот, необходимый для их благополучного существования, они презирали эту безликую массу, от имени которой они управляли страной, — презирали, не подозревая, что сами они — всего лишь унылая бездарная саранча, способная все пожрать.

Обслуживающий персонал жил в полукилометре от самого пансионата в отдельном посёлке из десяти больших домов. Разумеется, челяди перепадало кое-что из того, чем владела номенклатура. Челядь подкармливали, чтобы служила верно — не за страх, за совесть. Она была надёжно защищена от невзгод, в которых прозябало прочее население: все, кто обитал в посёлке, не знали житейских забот.

Это было райское место, изолированное от остального мира, заповедник, остров счастья, сказочная земля, мечта, осуществлённая наяву. Это был особый лагерь, зона наоборот, где зэки имели все, о чём можно мечтать. И все же это была зона, загон, окружённый ненавистью голодных.

Челядь, как водится, ненавидела тех, кому служила. Ненависть рождалась из зависти — челядь, как никто, знает, чем владеют хозяева, она ненавидела их за то, что вынуждена им служить, и мечтала оказаться на их месте.

Время в пансионате текло неторопливо и безмятежно. По вечерам чёрные лимузины привозили начальников из Москвы, утром приезжали за ними, чтобы отвезти на работу. Постоянно в пансионате жили преимущественно домочадцы — жены, дети, бабушки с внуками… Подрастая, юная поросль постигала законы стаи: с кем знаться, откуда дует ветер, как повернуться… В неторопливых прогулках по аллеям, в бассейне, на теннисных кортах, в сауне решались судьбы: устраивались карьеры, слаживались браки, готовились награды и назначения.

Вести о том, что происходит за забором, долетали сюда, как будто из немыслимой дали. Нет, в каждом номере, у каждого постояльца исправно работал телевизор, библиотека получала множество газет, но это как бы не имело отношения к жизни пансионата. Да, в мире что-то происходило, но это было где-то далеко, на другой планете, в другом измерении. Люди за забором были для обитателей Бора, как муравьи, которые копошатся в своих муравейниках, без них нельзя обойтись, но лучше о них не знать, не думать; пусть приносят пользу и не мешают жить.

Непоколебимая тишина владела Бором изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, и понятно было: так есть, так и останется впредь.

Пансионат знал лишь одно исчисление времени: от еды до еды. А какая там была кухня! Меню напоминало грёзы чревоугодника. Чем беднее и голоднее жила страна, тем вкуснее и обильнее кормили в Бору, потому что полнота счастья познаётся в сравнении: настоящую радость приносит лишь то, что есть у тебя и нет у других.

Любитель поесть, Першин вспоминал изредка, как его кормили в Бору, однако чаще он вспоминал Бор совсем по другой причине: лес там был утыкан вентиляционными шахтами.

Тоннель, соединяющий Москву с аэропортом Домодедово, имел ответвления в Бор, где под землёй был устроен запасной командный пункт. Бункер соединялся с пансионатом, мощная система жизнеобеспечения держалась в постоянной готовности, обширные продуктовые склады регулярно обновлялись.