Полонянин

Влесе учаше Праотце наше

Землю орати, злаки сеяти,

Стезю правити, Богов Родных славити…

[62]

Наперед всех Звенемир шел. Покров на нем желтый, зелеными побегами расшитый, на голове шапка с турьими рогами [63], а в руках сноп ржаной, за поясом серп костяной. Идет, улыбается, словно и не человек вовсе, а скотий Бог на землю спустился.

А я все с зубом своим маялся. Конечно, помогли мне и сало, и чеснок – резкая боль унялась. Однако нет-нет да стрельнет десна, но уже не так страшно. Выбрался я из своего прибежища на свет белый. Пригрелся на солнышке и наблюдал за игрищем. Смотрю – народец вышгородский из всех щелей повылезал. К процессии кинулся. Каждый под ноги Звенемиру упасть норовит. Через кого ведун перешагнет, тот до следующего урожая в сытости будет. Так, вместе с ватагой ряженых в Вышгород пришел праздник Спожинок. В этот день жито последнее с нив собирают да колоски в поле Велесу на бородку заплетают.

– Звенемир! – кричит Святослав. – Через нас переступи! Через нас!

– Пропустите кагана! – крикнул кто-то. Расступился народ, смеется, Святослава с Малушей пропускает. Ребятишки с утра раннего на пасеку к бортникам ходили медком полакомиться. Да успели вернуться уже. Я их ни остановить, ни окликнуть не смог, уж больно быстро все случилось. Побежали Святослав с Малушей к пришедшим, только пятки голые засверкали, сквозь людей веселых пробрались и перед ведуном в пыль бахнулись. Сами смехом заливаются. Подошел к ним ведун. Улыбнулся. Заметил я, как глаз у Звенемира сверкнул торжествующе.

– Люди добрые, смотрите! У кагана на лбу Велесов знак!

Пригляделся я, и верно, на лбу у мальчишки шишмень выпирает, не меньше кулачка детского.

– Рог у него Божий! – крикнул кто-то из младших ведунов.

– Отметина на кагане! – подхватили послухи.

– Да нет, – пуще прежнего Малуша смехом изошла, – это его пчела на пасеке укусила! Говорила я тебе, Святослав, что это к удаче, а ты не верил.

– Ладно, – почему-то обиделся мальчишка, видно хотелось ему в отмеченных Богом походить, да Малушка все испортила.

– Ну, чего медлишь? – взглянул он снизу вверх на ведуна. – Давай перешагивай!

Уже ногу Звенемир занес, как вдруг окрик его остановил:

– Не сметь! – это Ольга на крыльцо вышла.

Так и замер ведун с ногой поднятой.

Растерялся народ. Притих. Даже барабанщик застыл, ритм сломал, взвизгнули рожки и захлебнулись. Тишина повисла внезапная. Не ожидал я такого от Ольги. Даже про зуб свой забыл. Интересно стало, как же она дальше поступит?

А княгиня как ни в чем не бывало с крыльца спустилась, к ребятишкам подошла.

– Вставайте, – им говорит, – совсем запачкались. Святослав, ты же только сегодня чистую рубаху надел, а уже изгваздался весь.

– Здраве буде, княгиня. – Звенемир стоит, в руках сноп держит и не знает, то ли гневаться ему, то ли смеяться?

– И тебе здоровья, ведун, – ответила ему Ольга. – Рада тебя в Вышгороде видеть. За подношение спасибо, – взяла она из его рук сноп и над головой его подняла. – С праздником, люди добрые! Хлеба вам вдосталь! Закромов полных!

Закричали люди радостно. Служка в барабан свой ударил, и рожки вновь заголосили.

– Ныне здесь, на майдане велю столы накрывать! Слышишь, Милана?

– Слышу, матушка, – отозвалась ключница.

– И чтоб все к вечеру сыты были и пьяны! – добавила Ольга, и это вызвало еще большее одобрение.

– Как закончишь здесь, – обратилась она к Звенемиру, – в горнице ждать тебя буду, как гостя желанного. Вы, – повернулась она к Святославу и Малуше, – поспешайте в терем. Там я вам дары приготовила. А тебе, сынок, нужно примочку на укус наложить. – Вскочили ребятишки и довольные к терему побежали, а княгиня жителям вышгородским поклон отвесила. – Народу моему праздновать! – крикнула громко и прочь пошла.

– Ей-ей, ведун! – Ключница под ноги Звенемиру бросилась. – Через меня перешагивай, да сразу туда и обратно, чтоб на всю челядь харчей хватило!

– Ты мне нужен, Добрый, – шепнула Ольга, мимо проходя. – Я тебя в светелке ждать буду.

А веселье вокруг с новой силой разгорелось.

– Ты когда же вырастешь? Когда головой думать начнешь? – отчитывала Ольга сына.

– Да ладно тебе, мама. Что я такого сделал-то? – сказал Святослав, прижимая к распухшему лбу тряпицу с примочкой.

– Непозволительно, чтоб ведун Перунов через тебя шагал, – бранилась княгиня. – И уж тем более не пристало кагану перед людьми своими в пыли кутыряться.

– Так ведь положено так, чтоб в сытости быть.

– Это холопам да простолюдинам положено, а ты обязан сверху всех быть! Сверху, а не под ногами. Не то так и будут тебя топтать. А голод тебе грозить не должен. Иначе ты никудышный правитель земли своей. Помни это, и чтоб о подобном унижении больше и не мыслил даже. Понял меня?

– Понял, мама, – кивнул Святослав.

– А ты чего? – повернулась она к Малуше. – Или забыла, кто ты по роду своему?

– Ты же меня холопкой сделала, – огрызнулась девчонка, – значит, мне в грязи самое место.

– Глупая, – укорила ее Ольга. – Ты же лишь на время в холопстве. И сама не хуже меня знаешь, что знатную кровь даже в трудное время блюсти надобно. И грязь к таким, как мы с тобой, приставать не должна. Ясно тебе?

– Ясно, – шмыгнула носом Малуша.

– Ну, ладно, – улыбнулась княгиня примирительно. – Иди сюда, я тебя пожалею.

Взглянула на меня сестренка вопросительно. Кивнул я ей, она к Ольге и подошла. Присела княгиня перед ней на корточки, обняла и к себе крепко прижала.

– Вот и будешь ты у нас хорошая девочка. – А сама в щеку Малушу чмокнула да по голове погладила.

Сестренка от таких ласк растаяла. Ручонками шею Ольгину обвила. Мне ее даже жалко стало – растет сиротинушка без отца, без матери, и пожалеть ее некому, а мне все некогда.

– А теперь бегите к Милане, велите ей, чтоб вам новую одежу выдала. Да скажите, пускай из подполья бочку с медом пьяным достанет, – сказала княгиня, поднимаясь.

– Хорошо, мама, – довольный, что на него больше не сердятся, ответил Святослав. – Пошли, Малушка, я тебе в подклети угол покажу, где домовой живет. – И выбежали они из светелки.

– Хотела бы я такую дочку иметь, – вздохнула Ольга.

– Ты понимаешь, что нынче ты приобрела врага? – спросил я ее.

– Звенемир у меня в друзьях никогда не ходил, – отмахнулась княгиня. – Жаден он, но трусоват. Даже когда посады на бунт поднялись, на мою сторону встал. Так что он из моих рук ест и против меня не пойдет. Ты лучше скажи, как боль твоя зубовная?

– В порядке все. Почти не болит.

– Жалко, что я Соломона в Киев отпустила, – подошла ко мне и по щеке ладошкой погладила.

– Я и без Соломона справлюсь, – ответил я.

– Придешь ночью?

– Нет. Ведун со своими в тереме ночевать будет. Не хочу, чтоб он про нас проведал.

– Да брось ты, – отвернулась она, – про нас уже вся Русь гудом гудит.

– Разговоры пустые, – сказал я. – Никто же не видел ничего, а значит, наверняка не знает. А догадки так догадками и останутся. Вон уж слух идет, что, когда к тебе свататься из Коростеня приезжали, ты велела сватов древлянских вместе с ладьей и дарами живьем закопать.

– И неужто этому верят? – рассмеялась Ольга.

– Кто знает, как оно на самом деле было, тот, как и ты, смеется. А кто не знает, тот и поверить может.

– Ох, люди-люди…

Ох, люди-люди…

Отчего же так устроены они, что всяким небылицам скорее поверят, нежели правде? Почему чем глупее ложь, тем проще ей в народе поддержку найти?

Вот сболтнет кто-нибудь чушь, не подумавши. Так, для словца красного. И пойдет брехня по свету гулять от края и до края. Подробностями и вывертами обрастать станет. А через время глядишь – в брехню уже поверили. Чушь несусветная чистой правдой обернулась. И обязательно кто-нибудь найдется, кто утверждать будет, что сам этой брехне свидетелем был. И все. И возражать этой глупости несусветной не смей. Не то заплюют-захаркают. Самого лжецом объявят. Станет брехня под личиной правды Миром править, за собой поведет. А куда завести может?

62

Кощун на славление Велеса общины «Родолюбие».

63

Велес был сыном коровы Земун и потому часто представлялся и изображался рогатым.