Боярин

– Как посмел ты имя это мерзкое в стенах дома Божьего произнести! – взревел Фокий. – За кощунство такое…

– А вы даже имени его боитесь, – громко рассмеялся черноризник. – Как же можно со злом борьбу вести и в то же время от зла отмахиваться, будто нет его вовсе? С чем же тогда ты борешься, патриарх? С мороком? С привидением?

Тут я услышал шаги и шарахнулся от двери, словно ошпаренный. Через мгновение в коридоре служка появился.

– Мир тебе, добрый человек, – сказал он мне кротко и в дверь трижды стукнул.

Сразу все стихло в патриарших покоях.

– Войди! – позволил Фокий.

Служка чуть-чуть приоткрыл дверь и проскользнул внутрь.

Я перевел дух, будто меня чуть не застали за каким-то постыдным делом.

Дверь широко распахнулась. Появился патриарх Фокий. Красный, с крупными каплями пота на лбу и всклоченной бородой, он быстро окинул меня грозным взглядом, недовольно хмыкнул и, громко стуча посохом, быстро пошел прочь по коридору. Вслед за ним из покоев вышел служка, он то и дело кланялся и быстро говорил:

– …благословение свое. Братия в ожидании истомилась. Вы же следуйте за мной…

За служкой – Григорий. Черноризник показался мне в тот миг похожим на кочета, который только что задал хорошую трепку сопернику и теперь с победой возвращается к своим квочкам. А за Григорием из покоев тихо вышла растерянная Ольга.

– Пойдем, Добрын, – сказала она мне.

То, что княгиня в Царь-город в поисках Бога отправилась, это понятно было. И хотя она перед всей Русью новым договором прикрывалась, однако лишь малому да глупому не видно было истинных причин поездки за тридевять земель. Потому и Звенемир так пыжился, стараясь княгиню в Киеве задержать, оттого и попы из монастыря Святого Мамонта так нас приветливо встретили, а патриарх на встречу согласился. Только не хотела, видимо, Ольга в омут новой веры без оглядки сигать. Тем более что у веры этой столько разных течений. Все к Христовой любви стремятся, все в Царствие Небесное попасть хотят, однако выходит, что цель у христиан одна, но пути разные. Вон, Яромир-чех, старинный побратим мой, все про латинян мне сказывал, про Папу ихнего, про то, что тот в Римегороде на золотом престоле сидит да за верующими, точно пастух за овцами, приглядывает. Хвалился Яромир, что вера его самая правильная, но на вопрос – почему же христиане чехи братьев по вере германцев ненавидят люто, отчего они друг дружку до смерти лупцуют, так мне и не ответил.

Серафим, пока меня греческому обучал, все к христианству склонял. Церковь апостольскую Царьградскую расхваливал. Говорил, что нет на свете человека к Богу ближе, чем патриарх Фокий. Поглядел я на него – мужик как мужик. Особой святости я в нем не заметил. Богатство – это да. Сила в нем чувствуется, а вот святость…

Андрей-рыбак тоже Иисусу требы свои возносил. Рассказывал он мне, как в самом Риме был и Папу того видел. Говорил, что именно там, возле престола папского, он крещение принял, но ушел оттуда. Не приглянулась ему отчего-то латинская вера.

Здесь, в Царъграде, ученика Андреева не слишком-то привечали. Да и сам Григорий на ласку не напрашивался. Вон как Фокия отчитал, будто тот послух нерадивый. Как там его патриарх обозвал? Богомилом?* Это еще что за интересностъ такая? Отчего ромей так на черноризника ругался, если сам признал, что тот Богу мил?

* Богомилы – еретическая секта, возникшая в X веке в Болгарии, названная по имени основателя, священника Богомила, учение которого основывалось на древних апокрифических сочинениях. Последователи учения были дуалистами, признававшими, что миром управляют два начала – доброе и злое. В частности, богомилы утверждали, что изначально Повелитель Тьмы был любимым ангелом Господним, Сатанаилом, который, бросив вызов Богу, создал человека, но не смог оживить его. Хитростью он выпросил у Создателя «искру Божию» для завершения своего замысла, за обман был низвергнут во Тьму и обращен во врага рода человеческого – Сатану. Иисус же (согласно учению) был послан на землю ради освобождения человечества от власти падшего ангела. Они утверждали, что оба начала живут в человеке и мире, лишь в их борьбе происходит очищение души и развитие Вселенной. Богомилы не признавали Ветхого Завета, отвергали все внешнее церковное учение, обряды, таинства, проповедовали воздержание от материальных соблазнов, нестяжание и любовь к ближнему. Они отвергали церковную пирамидальную иерархию и делились на два разряда – просто верующих и совершенных; последние вели аскетический образ жизни. Несмотря на гонения, богомильство получило широкое распространение в Болгарии, а оттуда перешло и на запад под именем патарен, катаров и альбигойцев. Кроме того, нет никаких сомнений в том, что часть богомилов переселилась на восток и обосновалась среди родственных славянских племен.

А княгиня тоже хороша. Нарочно Григория с Фокием стравила. Знала же, чем эта встреча обернуться может, а все равно черноризника к патриарху за собой привела. Сама в сторонке осталась, а христиан меж собой лбами столкнула. Да так лихо у нее получилось, что даже завидно. Вот только чего она добивалась? И чего добилась?

Трудно порой бывает в чужих играх разобраться. Но и любопытство берет – кто же мудрей, а кто проворней окажется?

Шел я вслед за Ольгой, а сам все думал:

«Кто же все-таки битву за душу „архонтисы русов" выиграл? Ромей? Черноризник? А может быть, она опять при своих осталась? Пойди догадайся, что эта баба на уме держит?»

Глава шестая

АРХОНТИСА РУСОВ

Солнечный зайчик медленно полз по мозаичному полу приемной палаты императора Византийского Константина Парфирогенета. Он осторожно перебирался с одной ярко раскрашенной плитки на другую, пока не добрался до узких носков расшитых бисером сапог. Здесь он задержался ненадолго, словно раздумывая, что же ему делать дальше, а затем настырно принялся взбираться вверх по голенищам.

Очень долго Претич наблюдал за путешествием зайчика, изредка бросал тревожные взгляды на плотно закрытую дверь в конце палаты и огорченно вздыхал. Когда яркое световое пятно поднялось ему до колен, терпение воина кончилось. Он с тоской взглянул на солнечный луч, пробивавший полумрак приемных покоев, затем на суровых ромейских стражников, стоящих возле запертых дверей, дернул ногой, будто хотел скинуть с нее опостылевшего за все это время зайчика, и тихонько шепнул стоящему поблизости Григорию:

– Да чего же они там так долго?

– Ты спокойней, – ответил черноризник. – Вон, ромеи тоже маются.

Неподалеку переминался с ноги на ногу проэдр Василий, а рядом с толстяком изнывали от тоски многочисленные царьградские сановники. Претич встретился с толстяком взглядом, и лицо Василия тут же расплылось в угодливой улыбке, но как только русич отвел глаза, улыбка проэдра сменилась презрительной ухмылкой.

Стоял толстяк, потел, пыхтел, словно котел кипящий, а прихлебатели из свиты вокруг него скучали да платочками проэдра обмахивали. Ему сейчас тоже жутко любопытно было – о чем там, за дверями, император с архонтисой разговоры ведут? Только не допустили его в покой личный. Он поначалу, когда Константин для общения приватного княгиню русов к себе пригласил, за ними настроился, но император лишь бровью повел, и Василий осекся. И пришлось ему вместе с варварами в ожидании пребывать. Ждать того момента, когда отворятся тяжелые створки и император с гостьей своей на люди выйдут.

Обидно было Василию, что его обошли, однако вида он не подавал. Умел толстяк обиды прятать, терпеть умел, знал, когда помолчать нужно, а когда действовать решительно. Момент чувствовал. Промедли он хоть мгновение тогда, и все. Остался бы при дворе никем. По-прежнему бы императору вазу ночную подавал и был бы безмерно счастлив этой высокой доле. Но решился однажды евнух рот раскрыть и в самую точку попал. Как там древние говорили? Дайте мне точку опоры, и я Землю переверну. Нет, земля Василию не нужна. Ему хотелось Анастасия сковырнуть.