Страница 43 из 71
— Мой супруг без ума, когда я побиваю мужчин! Конечно, велосипедные вояжи стоят ему недешево, но он прилично зарабатывает на своей биохимии. Я специально приехала сюда из Штатов, чтобы взглянуть на вас. Вы — мой идеал гонщика, и я очень сожалею, что не родилась мужчиной. Моя заветная мечта — выступать с вами в одной команде.
«Если она на трассе хотя бы вполовину так же агрессивна, то, пожалуй, ее смело можно выпускать на этап вместо многих наших „зеленушек“!»
— Чтобы привыкнуть к скорости, я гоняю за восьмидесятикубиковым «судзуки». Правильно я делаю? — Она не стала ждать ответа. — Одна минута со скоростью тридцать миль, потом одна минута отдыха, и снова… Муж за рулем мотоцикла. Ему это нравится. И знаете, я падаю не больше трех-четырех раз в году. Но даже это лучше, чем сидеть дома и стирать носки горячо любимому супругу. Все женщины почему-то хотят походить на Софи Лорен, и никто — на итальянку Альфонсину Страду…
— Не имел чести…— Это были единственные слова, которые успел вставить Роже в бесконечную пулеметную очередь из невнятно произносимых фраз.
— Как! Вы не знаете Альфонсину Страду?! Она же в 1924 году выступала в «Тур Италии». За мужскую команду, естественно. И была дисквалифицирована лишь после этапа, когда гонка пришла в Болонью, где ее кто-то узнал и предал…
К счастью, старт избавил Роже от необходимости стоять дольше под ее словесным обстрелом.
— Я так рада! Я так рада! — повторяла она, хватаясь за руль машины. — Я пойду с гонкой до самого финиша и буду болеть только за вас…
Но уже на первом километре после старта он забыл о фанатичке. Прокол заднего колеса, потом опять заднего заставил работать его в полную силу.
«Правильно делают моряки, что не пускают женщин на судно. В гонке следует придерживаться того же правила. Иначе почему мне так сегодня не везет!»
Но Роже, несмотря на два прокола, жаловаться было грех. Гастон, аккуратнейший Гастон умудрился побывать сразу в двух завалах подряд. Правда, все гонщики, немножко поцарапанные, немножко побитые, продолжали гонку, но инциденты напрочь лишили их всякой охоты атаковать. «Поезд» шел вяло. В машинах сопровождения можно было заснуть.
— Если так пойдет, то мы к утру не доберемся до финиша, — сказал Оскар, показав на спидометр. Алая лента указателя никак не могла лизнуть двадцатимильную отметку.
— «Молочная-Первая», «Молочная-Первая» — «Молочной-Второй». Объявите гонщикам, — не выдержал наконец директор гонки. — Если скорость останется менее двадцати миль в час, согласно тридцать первому пункту положения все сегодняшние призы будут аннулированы, а лимит времени увеличен вдвое. «Молочная-Первая». Отбой!
— Сейчас начнется спектакль. — Почти засыпавший Жаки оживился. — Смотрите, Мадлен, как пастух, начнет сейчас стегать свое стадо.
Мадлен спросила:
— А почему они не хотят идти вперед?
— Жестокий ветер. Все предпочитают отсиживаться. Похоже, что гонщики решили продлить и сегодня свой вчерашний день отдыха, — пояснил Оскар.
— Кто-то должен взять на себя инициативу, — добавил Жаки. — Но при таком ветре охотников мало. Да еще прокол на проколе, завал на завале…
Машина комиссара тем временем добралась до середины вытянутого в струну «поезда». Каждый норовил укрыться за спиной соседа, и отвалившийся спереди долго не мог найти себе более спокойного места в строю.
— Эй, вы, молодцы! — Ивс включил динамики на полную мощность, так что его голос был слышен даже в конце каравана сопровождения. — Может, остановимся и дадим старт снова?!
Свист, крики, взмахи рук в «поезде» были ему ответом.
— Кто умеет считать до двадцати, надеюсь, запомнил: если скорость не вырастет, все призовые на этапе аннулируются, а не уложившиеся в лимит, — уже под сплошной вой «поезда» закончил Ивс, — снимаются с гонки!
Оскар представил себе лицо комиссара, довольного произведенным эффектом.
— Так что за работу, мои мальчики! И старайтесь получше сидеть в седлах. Удачи вам! — Ивс резко затормозил и занял свое место в колонне.
— «Молочная-Вторая» — «Молочной-Первой»! Ваше указание выполнено. Можете взглянуть на спидометр.
— «Молочная-Первая» — «Молочной-Второй»! Вижу. Спасибо. Отбой!
Действительно, теперь было глупо тянуться неспешным журавлиным клином. Роже опустил голову и пошел вперед, не смотря по сторонам и не оглядываясь. Он знал, что Эдмонд рядом и Гастон, хотя и падал, тоже сможет поддержать атаку. Он не рассчитывал на отрыв. И ему действительно не удалось уйти от преследователей, но зато одним рывком он раскачал «поезд». Он бросал свою машину из стороны в сторону с таким неистовством, словно по меньшей мере пытался вырваться из ада.
«Это как на футбольном поле, — подумал Роже, дав себе возможность отдышаться после спурта. — Игра кажется доступной всякому — и футболисту и зрителю. Мяч еще никого не убивал, но, забитый в ворота, он служил как бы катализатором реакции, не раз вызывавшей смерти на трибунах. Еще Платон много веков назад сказал, что „участие в физических упражнениях едва ли не важнейшее проявление человеческого характера“.
На память цитата пришла внезапно. Вычитав ее как-то в записной книжке Цинцы, Роже частенько подпускал ее в беседах с журналистами, стремясь щегольнуть начитанностью, если беседа не клеилась. И с наслаждением следил за физиономией репортера, расплывшейся от изумления, что парень, который так славно крутит педали, еще слыхивал и о Платоне.
«Порой нервы нужны больше не для того, чтобы выдержать тяжелый подъем, а чтобы найти свое место в большой стратегии, — думал Роже. — Ребят сегодня можно понять. Хотя и они должны знать, что организаторы не позволят провернуть этап вхолостую. Конечно, середина гонки. Нервы на пределе. А тут еще требуется идти и на пределе физических сил. Гонщик особенно остро должен чувствовать тогда свое место в „поезде“, площадь вокруг себя, контролировать силу любого рывка. В любой заварухе идти так, словно катишь по открытому, пустому шоссе».
Но это Роже понимал скорее умом, чем сердцем. Он не чувствовал сейчас того, что надлежало чувствовать. Он был как бы сам по себе, а гонка — сама по себе. И это было страшно. И это было опасно. Но опасность пришла совсем не с той стороны, с которой ждал ее Крокодил. Когда гонка свернула на дорогу второй категории — хоть и заасфальтированную, но узкую и кривую, — внезапное препятствие остановило «поезд». Наверное, нудность гонки притупила внимание Каумбервота.
Огромное стадо коров как раз между директорской машиной и «поездом» вывалилось из бокового овражка. Вывалилось настолько неожиданно, что рев коров слился воедино с визгом тормозов. Роже был где-то во втором десятке и сразу же потерял впереди идущих среди вскинутых рогов и черно-бурых спин. Он попытался балансировать, стоя на колесах, но вовремя увидел, что стаду нет конца. К тому же одна из коров навалилась боком на Роже и едва не опрокинула его вместе с машиной. Стараясь укрыть машину от ударов, подняв ее над головой, он двинулся поперек стада, в экстазе совершенно не думая о том, что рискует получить в открытую грудь случайный удар рогом. Весь этот гвалт, сложенный из мычания, топота копыт по асфальту, криков гонщиков, рева сирен и гудения клаксонов, перекрывался громогласными динамиками Ивса, истерически кричавшего в микрофон:
— Осторожнее! Осторожнее! Осторожнее! Пропустите стадо! Потом будет промежуточный старт! Берегите себя! Коровы бодаются! Берегите себя!
Вряд ли кто прислушивался к советам доброго Ивса. Так же как никто не хотел уповать на обещание промежуточного старта. Наоборот, все лезли вперед, понимая, что в этой пыльной и шумной толчее можно поймать за хвост золотую рыбку удачи. Беда была лишь в том, что это понимали все.
Когда Оскар и Жаки выскочили из остановившейся машины, они думали сначала, что произошел еще один, и теперь грандиозный, завал. Вид коровьего стада, бредущего через шоссе с остановками и расползающегося в разные стороны, показался фантастичным. Особенно странно смотрелись веломашины, плывшие на вытянутых руках над коровьими крупами — словно весь «поезд» одновременно просил технической помощи. Цветные майки гонщиков и черно-бурые спины коров создали фантасмагорическую по цвету картину.