Страница 2 из 28
Пришлось отправиться на берег и там ухаживать за ней, ибо она потеряла сознание. Весь день Анжелика пыталась привести герцогиню в чувство. Теперь, казалось, той было лучше, и уже около часа она спокойно почивала на широкой кровати. Анжелика удалила прислужниц, чье отчаяние перед состоянием их хозяйки могло нарушить этот сон, ставший наконец благотворным. Но теперь она сожалела, что не может отойти. Жоффрей не пришел справиться о ней, не передал никакой записки, и ей так хотелось отправиться на его поиски.
Как жаль, что в первом порыве сочувствия она приказала перенести благодетельницу в их покои в форте.
«Мне следовало бы попросить госпожу Маниго приютить ее. Или же госпожу Каррер? Кажется, над трактиром построили несколько комнат для господ офицеров, которые бывают здесь проездом. Правда, там довольно неудобно и шумно, а эта несчастная нуждалась в неусыпном попечении. У меня было такое чувство, что она никогда не выйдет из своей странной прострации».
Анжелика вернулась к постели, но глаза ее – она сама не знала, почему – старались не останавливаться на лице спящей женщины, покоящемся на кружевной подушке.
Это было лицо столь юное, а красота его – столь хрупкая, с печатью страдания, что вызывало какое-то болезненное ощущение.
«Почему-то я представляла себе герцогиню де Модрибур в облике старой тучной женщины, вроде ее компаньонки Петронильи Дамур, – подумала Анжелика. – Это похоже на дурную шутку».
Она слышала, как госпожа Каррер, которая помогала ей раздевать герцогиню де Модрибур, и, должно быть, разделяла ее замешательство – у «благодетельницы» было тело богини – пробормотала что-то невнятное, покачивая своим ларошельским чепцом.
Но ни она, ни госпожа де Пейрак, как подлинные женщины Нового Света, привыкшие сталкиваться с самыми неожиданными ситуациями, не проронили ни слова. За эти несколько дней столько было всякого! Не станешь же проводить сутки напролет, воздев руки к небесам и изумляясь. Госпожа Каррер лишь прошептала, разглядывая одежду потерпевшей кораблекрушение: юбку желтого атласа, ярко-голубое верхнее платье, красный пластрон, лазурный лиф:[2]
– Гляньте-ка на эти тряпки! Это не женщина, а прямо какой-то попугай.
– Может быть, новая парижская мода? – предположила Анжелика. – Госпожа де Монтеспан, царившая при дворе, когда я его покинула, любила блеск.
– Может статься, но только эта-то, говорят, о бедных печется, так уж ей-то!..
Юбки и верхнее платье разорвались и запачкались. Госпожа Каррер унесла их, чтобы постирать и починить.
Красные чулки с золотой стрелкой, брошенные на пол, пылали пунцовым пятном у постели. Котенок, привлеченный ими, соскочил с рук Анжелики и, осторожно оглядев непонятную вещь, с видом собственника свернулся на них клубком.
– Ну, нет, малыш, тебе нельзя здесь лежать, – доспротивилась Анжелика.
Она вновь опустилась на колени рядом с ним, пытаясь убедить его в том, что это изысканное шелковое ложе создано не для грязно-серой шерсти больного котенка. И когда, наконец, она самолично уложила малыша на краешек мягчайшего одеяла, в уголок, тот согласился на перемену места. Глядя на нее своими раскосыми полуприкрытыми глазами, он, казалось, говорил:
«Раз ты занимаешься мной и понимаешь, насколько я важная персона, и стараешься ради меня, я, так и быть, откажусь от этих красных чулок».
Анжелика подобрала чулки с пола, и они словно заструились в ее руках, унося ее в мечтах далеко-далеко…
– Я купила их в Париже, – вдруг произнес чей-то голос, – у господина Бернена. Вы знаете, у Бернена, галантерейщика Дворцовой лавки.
Глава 2
Герцогиня де Модрибур пробудилась и, опершись на локоть, уже несколько минут наблюдала за Анжеликой.
Обернувшись при звуках ее голоса, Анжелика, как и тогда, на берегу, испытала потрясение от восхитительного взора «благодетельницы».
«Что за очарование заключено в этом взгляде?» – спросила она себя.
Огромные темные зрачки выделялись на лилейно-бледном, почти девичьем лице и придавали ему своего рода трагическую зрелость, подобную взгляду некоторых детей – слишком серьезных, рано повзрослевших от страданий.
Но это впечатление тотчас же пропало.
Когда Анжелика наклонилась к герцогине де Модрибур, выражение лица у той было уже другое. Глаза ее лучились мягким, спокойным светом и, казалось, она с дружелюбием разглядывала графиню де Пейрак, в то время как на устах ее играла приветливая улыбка.
– Как вы себя чувствуете, сударыня? – осведомилась Анжелика, садясь у ее изголовья.
Она взяла руку, покоящуюся на простыне – та была прохладной, без всяких признаков горячки. Но биение крови у хрупкого запястья по-прежнему оставалось неспокойным.
– Вы любовались моими чулками? – спросила госпожа де Модрибур. – Правда же, они великолепны?
Ее мелодичный голос казался несколько неестественным.
– Шелк в них переплетается с пухом афганских коз и с золотой нитью, – объяснила она. – Вот почему они такие мягкие и так блестят.
– Это действительно очень красивая, элегантная вещь, – согласилась Анжелика. – Господин Бернен, которого я когда-то знала, верен своей репутации.
– У меня есть также перчатки из Гренобля, – с готовностью продолжала герцогиня, – надушенные амброй. Да где же они? Мне хотелось бы вам их показать…
Продолжая говорить, она обводила взором вокруг себя, не очень хорошо, видимо, представляя, где находится, и что за женщина сидит рядом с ней, держа в руках ее чулки.
– Возможно, перчатки пропали вместе со всем остальным вашим багажом, – осторожно подсказала Анжелика, желая помочь ей осознать истину.
Больная пристально посмотрела на нее, затем в ее выразительном взгляде промелькнула тревога, но тотчас же погасла под опущенными веками. Закрыв глаза, герцогиня откинулась на подушки. Она сильно побледнела, дыхание ее участилось. Она поднесла руку ко лбу и прошептала:
– Да, да, правда. Это ужасное кораблекрушение! Теперь я вспомнила. Простите, сударыня, я говорила глупости… Мгновение она помолчала, а потом задумалась:
– Почему же капитан сказал нам, что мы прибываем в Квебек? Мы ведь не в Квебеке, не так ли?
– Никоим образом! При хорошем ветре вам понадобилось бы три недели, чтобы туда добраться.
– Так где же мы?
– В Голдсборо, на побережье Мэна, поселении на северном берегу Французского залива.
Анжелика уже собиралась дать самые точные объяснения – где находится Голдсборо по отношению к Квебеку, но ее собеседница испустила крик ужаса:
– Что вы говорите! Мэн, Французский залив. Значит, надо полагать, где-то за Новой Землей[3] мы заблудились и обогнули весь полуостров Акадия с юга, вместо того, чтобы плыть к северному побережью залива Святого Лаврентия?
Географию, по крайней мере, она знала хорошо – или же дала себе труд посмотреть на карту, прежде чем бросаться в американскую авантюру. Герцогиня выглядела очень удрученной.
– Так далеко! – вздохнула она. – Что с нами теперь будет! А эти бедные девушки, которых я везла с собой, чтобы выдать их замуж в Новой Франции?
– Они живы, сударыня, и это уже благо. Ни одна не погибла; несколько из них серьезно ранены, но все оправятся от страшного испытания, ручаюсь вам.
– Слава создателю! – горячо прошептала госпожа де Модрибур.
Она сложила руки и, казалось, погрузилась в молитву. Последний луч клонящегося к горизонту солнца осветил ее лицо, одарив его удивительной красотой. В который уже раз у Анжелики возникло ощущение, что судьба опять играет с нею свои грубые шутки. Где та старая, расплывшаяся благодетельница королевских невест, которую она себе вообразила? Явившаяся вместо нее молодая женщина, погруженная сейчас в молитву, казалась не вполне реальной.
– Как мне отблагодарить вас, сударыня? – сказала герцогиня, словно приходя в себя. – Я понимаю, что вы – хозяйка этих мест и, по-видимому, именно вам и вашему супругу мы обязаны жизнью.
2
В описываемую эпоху туалет знатных дам состоял из следующих частей: верхнее платье, с тканым узором, расшитое золотом, было широко распахнуто, что позволяло видеть лиф и юбку в сборках, также украшенные вышивкой, золотым шитьем, кружевами, галуном.
3
Новая Земля – имеется в виду остров Ньюфаундленд.