Неукротимая Анжелика

Полицейский бережно поднес загоревшийся трут к своей трубке, сделал несколько затяжек, не спеша свернул трут и уложил в коробочку, и только затем бесстрастно отмахнулся от стопки бумаг, которые Анжелика протягивала ему.

— Не нужно. Я знаю.

— Вы знаете? — повторила она потрясенно. — Эти бумаги уже были у вас в руках?

— Да.

— Когда же?

— Несколько лет тому назад. Да… Мне все-таки захотелось узнать. Я откупился тогда от полицейской службы и сумел устроить так, что о моем прошлом забыли. Никто уже не вспоминал ничтожного адвоката, нелепо вмешавшегося в попытку защитить приговоренного колдуна. С тем делом было покончено, однако иногда о нем заговаривали при мне… Говорили разное. Я стал доискиваться, рыться, копаться. Полицейским знакомы разные ходы. В конце концов я обнаружил это и прочитал.

— И вы мне ничего об этом не сказали, — прошептала она, едва дыша.

— Нет!

Он смотрел на нее, прищурив глаза за облачком синего дыма, и она чувствовала, что начинает ненавидеть его, что ей глубоко противен весь его вид — хитрого кота, смакующего свои секреты. И вовсе он ее не любил. У него не было слабостей. И всегда он будет сильнее ее.

— Вы не забыли, конечно, моя дорогая, — заговорил он наконец, — тот вечер, когда прощались со мной в вашей кондитерской? Вы тогда сообщили мне, что собираетесь выйти замуж за маркиза дю Плесси-Белльер. И в силу какой-то непонятной ассоциации, какие бывают только у женщин, вы вдруг сказали: «Не странно ли, Дегре, что я не могу отказаться от надежды когда-нибудь увидеть его опять. Говорили… что это не его сожгли на Гревской площади…»

— Так вы тогда и должны были поговорить со мной!

— Зачем? — сухо спросил Дегре. — Вспомните же! Вы собирались пожинать плоды сверхчеловеческих усилий. Вы ведь не жалели ни трудов, ни решительности, не брезговали самым низким шантажом, пожертвовали даже своей добродетелью. Вы бросили все на борьбу за удовлетворение своего честолюбия. И преуспели! Вас ожидал триумф. А если бы я рассказал тогда вам об этом, вы ведь все разрушили бы, все бросили… ради химеры…

Она твердила свое:

— Вы должны были поговорить со мной. Подумайте, какой страшный грех вы заставили меня совершить — выйти замуж за другого, когда мой муж был еще жив!

Дегре пожал плечами.

— Жив?.. Но весьма вероятно, что он и был тем утопленником из Гассикура. Погиб ли он на костре или в воде, что это меняло для вас?

— Нет, нет, это невозможно! — воскликнула она, вскакивая на ноги.

Дегре продолжал настойчиво и безжалостно:

— Что бы вы сделали, если бы я тогда поговорил с вами? Бросили бы на ветер все: свою судьбу и судьбу своих детей. Умчались бы, как безумная, в поисках тени, призрака, как хотите это сделать сейчас. Признайтесь же, — в его голосе послышалась угроза, — что у вас теперь это в голове: уехать искать мужа, исчезнувшего десять или одиннадцать лет тому назад!

Он поднялся и шагнул к ней.

— Куда? Как? И зачем?

При последнем слове она подскочила:

— Зачем? Полицейский смерил ее своим особым взглядом, проникавшим, казалось, до самой глубины души, — Он был властителем Тулузы… У Тулузы больше нет своего владыки. Он правил в своем дворце… Дворца больше нет. Он был самым богатым феодалом во всем французском королевстве. Его богатства — конфискованы… Он был всемирно известным ученым… Теперь его никто не знает, да и где бы он мог заниматься своей наукой?.. Что осталось из того, что вы любили в нем?..

— Дегре, вы не способны понять любовь, которую внушает такой человек.

— Ладно, я понимаю, что он умел окружать себя чарами, неотразимыми для женского сердца. Но раз все эти искусительные чары исчезли?..

— Дегре, не заставляйте меня думать, что у вас так мало опыта. Вы же ничего не понимаете в том, как любят женщины.

— Немного понимаю в том, как любите вы. Он положил ей руки на плечи, повернув так, чтобы она увидела себя в высоком овальном зеркале, окаймленном резной золоченой рамой.

— Десять прожитых лет оставили свой след на вас, на вашей коже, в ваших глазах, в вашей душе, на вашем теле. И какие это были годы! Скольким любовникам вы отдавались…

Щеки ее запылали, но она вырвалась, по-прежнему дерзко глядя на него.

— Да, я знаю. Но все это не имеет отношения к любви, которую я питаю к нему… которую буду питать вечно. Говоря между нами, господин Дегре, что бы вы подумали о женщине, получившей в дар от природы некоторые способности и не использовавшей их хотя бы частично, чтобы выпутаться из беды, когда осталась одна, всеми брошенная, в последней крайности и нужде? Вы бы назвали ее идиоткой и были бы правы. Пусть я кажусь вам циничной, но и сейчас я, не колеблясь, воспользовалась бы своей властью над мужчинами, чтобы добиться цели. А мужчины, все мужчины, которых я знала после него, что они представляли для меня? Ничто.

Она гневно взглянула на него.

— Ничто, понимаете? И теперь я испытываю ко всем им что-то вроде ненависти. Ко всем им.

Дегре задумчиво разглядывал свои ногти.

— Я не так уж убежден в вашем цинизме. — Он глубоко вздохнул. — Мне помнится один маленький поэт-замарашка… Ну, а к прекрасному маркизу Филиппу дю Плесси разве вы не испытывали никакой нежности, никакого живого чувства? Oнa просто встряхнула тяжелой копной своих волос.

— Ах, Дегре, вам не понять. Мне надо было ошибаться, учиться жить, делать попытки… Женщине так нужно любить и бкть любимой… Но память о нем не оставляет меня, это вечно колющая боль.

Она вытянула вперед руку и посмотрела на нее.

— Тогда, в Тулузском соборе, он надел мне на палец золотое кольцо. Это, пожалуй, единственное, что осталось между нами, но разве эта связь не сохраняет силу? Я его жена, и он мой супруг. Я всегда буду принадлежать ему, и он всегда будет принадлежать мне. Вот почему я отправлюсь искать его… Земля велика, но если есть на земле место, где он живет, я отыщу его, даже если быт пришлось всю жизнь потратить на поиски… Хоть сто лет!..

Тут голос ее прервался, потому что она представила себя состарившейся и отчаявшейся странницей на пыльной и жаркой дороге.

Дегре подошел и обнял ее.

— Ну-ну, моя маленькая, я говорил с вами довольно свирепо, но вы, можно сказать, отплатили мне той же монетой.

Он сжал ее так, что она вскрикнула, а затем опять уселся в сторонке и с озабоченным видом задымил трубкой. Через минуту он произнес:

— Ладно! Раз уж вы решились совершать глупости, испортить свою жизнь, лишиться состояния, а может быть, и самой жизни, и никому не остановить вас, так что же вы собираетесь делать?

— Я не знаю, — ответила Анжелика и задумчиво проговорила:

— Может быть, надо отыскать этого Калистера, бывшего лейтенанта мушкетеров? Только он, если помнит что-то, может избавить нас от сомнений относительно утопленника из Гассикура.

— Это уже сделано, — лаконично ответил Дегре. — Я нашел этого бывшего офицера. Он признался в конце концов, что утопленник пришелся очень кстати, чтобы можно было выпутаться из скверной ситуации и что у этого утопленника было очень мало общего с бежавшим узником.

— Да, конечно, — проговорила Анжелика, загораясь надеждой. — Значит, надежнее будет другой след — тот прокаженный нищий?..

— Кто знает?

— Надо поехать в Понтуаз и расспросить монахов этой маленькой обители, где он появлялся.

— Уже сделано.

— Как же?

— Если все рассказывать… Я воспользовался случаем — там, в тех местах, следовало произвести допрос, и заехал в этот монастырь, чтобы потрясти их колокола.

— О, Дегре, вы поразительный человек!

— Сидите на месте, — хмуро отозвался он. — Ничего особенного я там не узнал. Аббат рассказал мне почти то же, что мушкетерам, которые расспрашивали его. Но один старенький монах, занимающийся лечением братии, которого я нашел в саду, среди лекарственных растений, вспомнил важную подробность. Охваченный жалостью к несчастному, он хотел смазать бальзамом его язвы и вошел в сарай, где изнуренный бродяга то ли спал, то ли прощался с жизнью. «Это был не прокаженный, — сказал монах. — Я поднял тряпку, которой было закрыто его лицо. На нем не было язв, оно было все в глубоких шрамах».