Дорога надежды

Это лето не было ни пустым, ни бесполезным. Его можно оценить как плодотворное и многообещающее.

Рядом с гамаком две ивовые колыбели в форме лодочек, поставленные на полукруглые полозья, чтобы их можно было раскачивать, представляли собою на редкость впечатляющее зрелище. Не привыкнув еще к этим крошечным созданиям, все — от юнги до офицеров, включая опытных матросов и самых надменных боцманов, — старались заслужить честь и право взглянуть на маленькие головки, утопавшие в ворохе пеленок и подушек.

Их вносили в помещение, когда поднимался сильный ветер или пекло солнце.

— Мне кажется, что они слишком часто плачут с тех пор, как мы вышли в море, — твердила Анжелика. — Уж не скучают ли они по Салему?

Пронзительные крики новорожденных несколько омрачили первый день плавания.

Ни соски-леденцы ирландки-акушерки, ни считалки ее дочерей, ни неустанные и самоотверженные прогулки по коридорам, ни усилия Номи не возымели действия.

— Я же усыпляла пьяниц, грубиянов, помешанных, — волновалась Номи, — а эти упрямые комочки сопротивляются!

Понаблюдав за гневом близнецов, бесновавшихся под скорбными взглядами кормилиц и нянек, Анжелика и квакерши пришли к единому мнению.

— Уж не скучают ли они по колыбели Кранмеров? — предположила Анжелика.

Это пришло как озарение.

Каждый подумывал об этом про себя, однако суматоха отъезда отодвинула на задний план детали, которые показались бы незначительными в момент упаковки багажа — сумок, сундуков, чемоданов, предназначенных для отправки на корабль, — вещей, которые нельзя было забыть, и заслонила собою все другие, менее насущные заботы.

Ведь не забыли же загрузить корабль медными грелками, которые можно было достать только в Новой Англии и которые Анжелика мечтала приобрести для Вапассу, горами тюков бостонской фасоли, штуками полотна и ярко-красными, синими шерстяными одеялами из Лимбурга, а близнецов лишили покоя, оказавшись во власти беспорядочных сборов. Не впервые ввергаясь в этот хаос, они проявили духовную слепоту — следствие легкомыслия взрослых, этого племени, теряющего разум, когда речь заходит о том, чтобы отправиться в другие земли, обеспечив себя в своем изгнании всеми благами этого мира.

Без зазрения совести они извлекли близнецов из корзины маленьких пионеров-пуритан и уложили каждого в отдельную колыбельку.

— Рут! Номи! — воскликнула Анжелика. — Я чувствую, что они должны быть рядом, как тогда, когда еще жили во мне. Надо уложить их вместе…

Состоялась не менее оживленная дискуссия по поводу пеленок и лент, которые связывали их ручки, ножки и тельца.

Сошлись на компромиссном варианте.

Было решено, что днем детям на пользу двигать ручками и ножками, однако по ночам тугие пеленки будут ограничивать их подвижность, благоприятствуя сну.

Судя по всему, принятые решения пришлись грудничкам по нраву.

Проходившие мимо матросы подключались к дебатам. Мужчины вдали от домашнего очага, лишенные возможности следить за ростом своих «отпрысков», если они у них были, обнаруживали много здравого смысла в этих вопросах, словно одиночество предоставило им время для размышления об истоках жизни.

— Ему, мальчику, не нравится сквозняк, — изрек один увалень с комком жевательного табака за щекой, — надо его отнести в укрытие. Ей, девочке, по сердцу шум, движение вокруг. Вот увидите, разразится хорошая гроза, и она повеселеет.

Однако Анжелика любила это место посреди налубы под большим натянутым тентом, откуда могла следить за перемещением всех пассажиров, за работой марсовых матросов на вантах. Ей приятно было видеть, как по свистку они взлетают, карабкаются и проворно, как птицы на ветке, размещаются вдоль рангоутов, поддерживающих оснастку парусов.

Она восхищалась ловкостью и сноровкой, с какими они ставили и убирали паруса, большие и малые, и думала о храбрости и силе, необходимых этим мужчинам для выполнения такой же работы в свирепые штормы, когда, цепляясь босыми ногами за пеньковые тросы и канаты, натянутые вдоль рей, в то время как раскачивающееся судно прыгало в волнах, глубоких, как бездны, и высоких, как горы, они привязывали паруса узлами к реям проворными, мозолистыми, изодранными в кровь о грубые паруса и снасти руками, омываемые потоками дождя и фонтанами морских брызг.

Но, когда море было спокойным, как все эти дни чувствовалось, что они счастливы, паря в вышине, в лесу из канатов и мачт, и слышались их пение и смех.

Лежа в гамаке, Анжелика принимала гостей, как в салоне. И отовсюду стекались посетители, желающие побеседовать с ней.

Адемар торжественно подносил ей блюда, приготовленные по собственному рецепту.

Г-н Тиссо и корабельный кок приняли в свою среду этого солдата-дезертира, обнаружившего явные кулинарные способности и от которого к тому же не так-то легко было отделаться ни увещеваниями, ни элементарным требованием очистить помещение, ни применением силы. Когда же речь заходила о том, чтобы состряпать какое-нибудь блюдо для г-жи де Пейрак, этот горе-вояка, не по своей воле записанный в солдаты каким-то не слишком щепетильным вербовщиком и не перестававший дрожать от страха с тех пор, как очнулся после тяжелого запоя в глубине трюма, плывя по направлению к Новому Свету, этот незадачливый воин, избежавший индейского скальпеля для того лишь, чтобы оказаться приговоренным к дыбе французами и к виселице англичанами, обретал бесстрашие не с ружьем, а с кастрюлей в руках, движимый желанием приготовить шедевр для стола Анжелики. Он «изобрел» два блюда, одобренных ею: крабовые палочки в сметане, рыбу «по-мэнски» — кушанье, ставшее традиционным у французов и шотландцев, заселивших острова и побережье Мэна, а также Французский залив. Оно готовилось из вымоченной трески, ломтиков сала, огурцов и овощей, встречавшихся только на двух-трех островах: зеленого горошка, который мадам Мак Грегор выращивала в Монегане в память о своей матери, привезшей ей семена из первого путешествия во Францию, и «фрукта», которым южноамериканские пираты снабжали некоторые малодоступные места, — томата. И тот и другой, как это было известно, подавались к столу французского короля, где все еще считались деликатесом.

Из обрывочных сведений Анжелика смогла наконец уяснить себе причины ставшего провиденциальным появления в Салеме четы Адемара и Иоланды со своим драгоценным отпрыском. Хотя она и готова была допустить вмешательство свыше, их пребывание на борту «Сердца Марии» не было случайным. Реализация планов обосноваться в Новой Англии заняла у них почти два года.

После своего ареста в Бостоне французский солдат Адемар, которого англичанин Фипс, а затем бостонский суд, не зная, как с ним быть, переправили в Салем, обратил на себя внимание хозяина «Голубого якоря», пожелавшего, не теряя времени, приставить его к своей кухне, а то и поручить ему следить за роскошной гостиницей, которую он намеревался открыть на правах владельца для знатных горожан и богатых проезжих иностранцев. Пока его разыскивали по всему континенту вплоть до Канады и подписывались бесчисленные бумаги, доставлявшиеся на лодках и кораблях, Адемар, успевший тем временем вступить в законный брак с могучей акадкой Иоландой, дочерью Красотки Марселины, согласился возвратиться к англичанам, однако на сей раз уже не в качестве военнопленного, а в расчете на карьеру, более соответствовавшую его природным способностям и более обеспеченную, чем служба солдата в армии французского короля, хотя это и умножало опасности, нависшие над ним, как над дезертиром и предателем родины.

— Значит, это по нашей вине, Ремона-Роже и моей, вам пришлось изменить планы и аннулировать ваши обязательства? — сказала Анжелика, разобравшись наконец во всей этой истории. — Хозяин «Голубого якоря» должен иметь на вас зуб! Разумеется, господин де Пейрак урегулировал этот вопрос со своим старым знакомым, однако…

— Там видно будет, — перебил ее Адемар, лишний раз дав понять, что чувствует себя в безопасности лишь под покровительством мадам де Пейрак.