Бунтующая Анжелика

Глава 10

Анжелика бежала как сумасшедшая, с яростью выдирая из колючих кустов свою длинную накидку, не обращая внимания на ветви, хлеставшие ее по лицу.

— Вы разбили статуи! — закричала она Самуилу де Ламориньеру, едва завидев его.

Герцог стоял у Камня Фей, черный, как допотопная статуя из обсидиана. Он показался ей отвратительным, поистине воплощением зла. И чем больший ужас он внушал ей, тем яростнее она его ненавидела.

— Вы предали меня! Вы меня обманули! Вы попросили меня о союзе с католиками, чтобы вам легче было их уничтожить. Вы — человек без чести.

Она умолкла, задохнувшись. В висках у нее стучало, и ей вдруг показалось, что луна танцует над поляной и мечется во все стороны. Она была вынуждена опереться на дольмен, чтобы не упасть. Холод камня привел ее в себя.

— Вы меня ударили, — простонала она ошарашенно, потому что он вдруг снял перчатку и дал ей пощечину. Черную бороду Патриарха раздвинула хищная улыбка.

— Вот так обращаются со слабыми и дерзкими женщинами. Никогда ни одна из них не говорила со мной в таком тоне.

Унижение Анжелики веселило его дух. Но она, движимая возмущением, все же нашла, чем уязвить надменного фанатика:

— Женщины!.. Поверьте, они предпочли бы милости Сатаны вашим любезностям.

Она тотчас пожалела об этих словах. Он схватил ее обеими руками и начал трясти, бормоча:

— Мои любезности! Любезности!.. Кто здесь говорит о любезностях, ты, низкое воплощенье греха! Пагубное создание!

Он прижал ее к себе с силой безумца, и всей кожей лица она ощутила обжигающее дыхание. Вот и объяснились ее страхи! Она должна была предчувствовать, что он убьет ее… Она умрет от его руки, он задушит ее или перережет ей горло… Вот и жертвенный камень рядом, и никто в этой лесной глуши не поможет ей.

Она отбивалась с бешенством отчаяния, обдирая руки о бляхи его перевязи. Но сила этого дикаря мало-помалу подчиняла ее. Страх уступал место иному чувству. То был примитивный, слепой и жадный зов плоти. Любовная горячка, казалось обуявшая ее противника, передаваясь ей, ослабляла ее отпор, хотя она еще боролась, еще хотела вырваться.

Опрокинутая наземь, хрипя под его едким дыханием, она слепла от света луны, глядевшей на нее в упор. Движения ее рук стали слабыми и беспорядочными, словно во сне. Она уже не помнила, кто это с ней, где она. Голова ее запрокинулась, и она почувствовала, как мох холодит ее обнаженные ноги.

Внезапно безумные видения закружились в ее мозгу. Ей слышались зловещие заклинания друидов, некогда звучавшие на этой поляне, и темные слова колдуньиных предсказаний, и собственный истошный вопль. Одним диким прыжком вырвавшись из его объятий, она, извиваясь, поползла по земле, затем вскочила и бросилась в чащу.

Она бежала долго. Ужас придавал ей силы, а инстинкт вел по темным дорогам, уже исхоженным за последние месяцы. Наверное, только поэтому она не заблудилась. Иногда она останавливалась и давала волю слезам, прижимаясь лбом к дереву. Ей хотелось возненавидеть лес за ту великолепную бесстрастность, с какой он дает приют молящимся монахам, распевающим псалмы гугенотам, браконьерам, волчьим свадьбам и языческим обрядам колдунов. Она чувствовала глубокую душевную боль и страшную бесприютность, словно потерявшийся ребенок. Сама необходимость жить причиняла ей страдания. Еще не рассвело, когда она добралась до замка.

Анжелика дважды прокричала совой. Дожидавшиеся ее возвращения слуги откликнулись с башенки. Мальбран Верный Клинок встретил ее в подземелье с огарком в руках:

— Так больше нельзя, сударыня, — укорил он ее. — Чистое безумие бродить по лесу одной. В следующий раз возьмите с собой меня.

Конечно, старый форейтор заметил ее измятое платье, и растрепанные волосы, и дорожки от слез на щеках… Достав платок из кармашка накидки, она вытерла лицо, поправила, как могла, прическу.

— Хорошо, в следующий раз вы будете сопровождать меня. Хотя, пожалуй, не вы, а Лавьолет. Надо поберечь ваши старые раны: в лесу слишком сыро…

Из подвала они поднялись в комнаты уснувшего дома. Она попыталась беспечно рассмеяться:

— А другой людоед спит? — и указала на опочивальню капитана Монтадура.

В спальне она сорвала с себя одежду и долго мылась в маленьком бассейне, устроенном в соседней комнате. Ей казалось, что на коже еще горят следы рук гугенота. Напоследок она взяла кружку с холодной водой и окатила себя с головы до ног. Потом накинула халат, вычесала из волос травинки.

Она все еще чувствовала боль во всех членах. Ее не покидало воспоминание о том, что случилось в лесу этой ночью. Пришло на память отвратительное испытание, которому ее подверг когда-то сумасшедший истерик д'Эскренвиль. «А ведь я тогда думала, что хуже быть уже не может», — сказала она себе. Вернувшись в комнату, Анжелика остановилась перед зеркалом. Вгляделась в свое отражение. За последние недели исчезла болезненная впалость щек, губы стали пунцовыми, как мякоть земляники. Лишь под скулами осталась легкая тень

— след пережитых невзгод. От этого в чертах, так долго хранивших невинную прелесть девичества, проступило выражение тронутой горечью, высокомерной проницательности.

Нет больше фаворитки. Есть королева.

«Ах! Если б горе было впереди!..»

Ей хотелось смягчить диковатость своего нового облика. Интересно, каким будет это лицо под версальскими румянами?

Она открыла ларец, где в горшочках из оникса хранились кремы и пудра. И еще — маленький ларчик сандалового дерева, инкрустированный перламутром. Она безотчетно придвинула его к себе, открыла. Машинально…

Перед ней лежали реликвии разных периодов ее беспокойной жизни: перо бедного Поэта, кинжал Родона-египтянина, деревянное яичко маленького Кантора, колье, принадлежащее дамам из рода Плесси-Белльер, — то самое, что она не могла надеть, «не возмечтав тотчас о фронде иль войне»… Два перстня с бирюзой: от принца Бахтиярбея и от Османа Ферраджи. «Ничего не бойся, Фирюза, ведь звезды повествуют.., о самой красивой истории в мире…» Не хватало лишь золотого кольца. Где она его потеряла? Она вспомнила Двор чудес, то, как заподозрила в воровстве этого проходимца Никола.

Позади путь со взлетами и пропастями, в самом начале которого король лишил ее мужа, имени, прав и защиты. А ей не было и двадцати! Правда, после второго замужества и до бегства на Крит ей выпала сравнительно мирная пора — годы, проведенные в Версале. Это так, если принять в расчет ее триумф при дворе, полную удовольствий жизнь гранд-дамы, имеющей особняк в Париже и апартаменты в Версале. Это не так, если оживить в памяти интриги, в которых она была замешана, ловушки, которые ей расставляли… Но там, по крайней мере, она следовала установленному порядку и обитала среди сильных мира сего.

Разрыв с королем вверг ее во власть хаоса. Что же ей говорил великий маг Осман Ферраджи?

— Сила, которую вложил в тебя Аллах, не позволит тебе остановиться, пока не достигнешь места, куда тебе предназначено прибыть.

— Где же оно, Осман-бей?

— Не знаю. Но пока ты не достигнешь его, тебе суждено сокрушать все на своем пути. Все вплоть до собственной жизни…

Ей снова вспомнился Самуил де Ламориньер. Надо же! Она грубо выругалась про себя, раздраженная тем, что ее волнение все еще не улеглось. А ведь он на двадцать с лишним лет старше ее. Это бездушный еретик, мрачный и жестокий, и все же она не могла не думать о нем. Неужели этот человек действительно наделен сверхъестественной силой? От него веет жутью… Она припомнила некоторые мгновения их схватки, и у нее стеснило в груди.

Кончиками пальцев она зачерпнула немного розового крема и начала легонько втирать его в виски. Зеркало, чисто, словно лесная вода, отражало сияние ее волос. Она увидела, как в нем появилась странная фигура; неясная, как кошмар, она надвигалась, покачиваясь. Мелькнуло рыжее пятно. То были усы капитана Монтадура.

Подойдя на цыпочках к дверям ее спальни, он повернул ручку и, к своему удивлению, почувствовал, что она беззвучно поддалась. Первоначальный восторг тут же сменился ужасом, и прерывисто дыша, он протиснулся внутрь, таращась во мрак, освещенный одной свечой. И увидел Анжелику, стоящую перед зеркалом.