Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 10 из 18

— Вы же меня знаете, Молин, — произнесла она, словно угадав его мысли.

«Одному Богу известно, как далеко зашла ее проницательность», — подумал он, невольно содрогнувшись.

— ..Да, конечно, мне не следовало уезжать. Все было бы проще, останься я при дворе, как и раньше, с повязкой на глазах. Жить при дворе?.. Там можно делать что угодно, только не жить. Может, я старею, но меня уже не радуют блестящие погремушки и золотые нити, на которых подвешены тамошние марионетки. Ах, иметь право на табурет в покоях Его Величества — верх мечтаний! Быть допущенной к карточному столу королевы и тасовать ее колоду — верх наслаждения! Эти бесплодные страсти в конце концов захватывают все существо и душат, словно удавы. Игра, вино, украшения, почести… Есть еще, правда, танцы и красота садов, но удовольствие от них оплачено слишком дорого: трусливой услужливостью и погоней за бессмысленными пустяками, в конце концов порабощающими и плоть, и дух. Вечно расточать лицемерные любезности, получать в ответ улыбки, более отвратительные, чем язвы прокаженных Востока! По-вашему, сударь, я каким-то чудом осталась в живых только для того, чтобы утонуть во всей этой низости? Нет, уверяю вас! Уроки марокканской пустыни не прошли даром…

Он слушал эти пылкие речи, невольно любуясь ее красотой, чей блеск, приглушенный пережитыми страданиями, стал, кажется, еще более притягательным. При всем своем разочаровании суровый Молин не мог не признать основательность доводов Анжелики. Он уважал ее… Но какая жалость, что она так ополчилась на мерзости этого века! Молин не сдержал вздоха. Ведь ему-то хотелось не переубедить ее, а спасти.

Бедствия, что грозили им обоим, вот-вот развеют в прах все, что составляло цель и радость его жизни. Добро бы еще они угрожали только его состоянию! Дела его так сложны и запутаны, что никому не под силу разорить его вконец. Но при мысли, что они способны затмить блеск и величие рода Плесси-Белльер, подорвать благосостояние Пуату, у него сжималось сердце. Если так пойдет дальше, борьба с Реформацией погубит самых трудолюбивых и толковых работников, начнется развал… Влияние Анжелики при дворе представлялось Молину хрупкой порукой равновесия сил, поддерживаемого им с таким трудом. Ее опала склоняла чашу на весах провидения и приближала гибель края.

— А ваши сыновья? — спросил он.

Молодая женщина съежилась. Ее взгляд обратился к окну, словно она надеялась в который раз почерпнуть силы и найти избавление от страхов в зрелище лесного великолепия. Он видел, как дрожат ее веки. И все же она не уступала:

— Знаю… Сыновья. Ради них я должна покориться. Ради их юных жизней… — Она резко обернулась к нему, глаза насмешливо сверкнули. — ..Но, Молин, каков парадокс? Добродетель использует моих сыновей, дабы склонить меня к греху и уложить в королевскую постель. В хорошее время мы живем!

Гугенот-интендант не смог возразить. Ей нельзя было отказать в несколько цинической проницательности.

— Один бог знает, как я сражалась за них, когда они были малы и беспомощны. Но теперь все не так. Восток отнял у меня Кантора, король и иезуиты отняли Флоримона. К тому же ему сравнялось двенадцать, это возраст, когда мальчик из благородной семьи волен сам решать свою судьбу. Наследство рода Плесси-Белльер останется достоянием Шарля-Анри, так решил король, и не ему теперь перерешать. Так разве я не вправе распорядиться собственной персоной?

Краска гнева проступила на пергаментном лице интенданта. В порыве досады он даже стукнул кулаками по худым коленям. Если она и дальше будет рассуждать столь же логично, он никогда не добьется своего!

— Вы отрицаете свою ответственность за будущее сыновей, чтобы тем свободнее погубить себя.

— Нет, чтобы не подчинить свою жизнь отвратительным химерам.

Он изменил тактику:

— Но подумайте, сударыня: чего, собственно, хочет король? Чтобы вы уступили ему принародно, иначе прощение будет выглядеть королевской слабостью. И если согласиться на эту формальную уступку, то в остальном такая женщина, как вы, сударыня, всегда исхитрится сделать так, чтобы добродетель…

— Перехитрить короля? — невольно затрепетав, воскликнула Анжелика. — Но это невозможно! После всего, что произошло, он не остановится на этом, да и я сама…



Она нервно сплетала и расплетала дрожащие пальцы, и он подумал, что она стала крайне впечатлительной. Но с другой стороны — и более спокойной. Ранимость в ней сочеталась с несокрушимостью воли.

Анжелика тем временем пыталась вообразить, как она под презрительными взглядами придворных идет по длинной галерее, в конце которой ее ожидает король. Как она преклоняет перед ним колена, словно бы сраженная всепокоряющим величием. Затем — слова вассальной клятвы, целование руки… А когда она останется с ним наедине и он приблизится к ней, как к врагу в поединке, выиграть который он готов любыми средствами, что же тогда выручит ее из беды? Ничто — ведь у нее не будет того юношеского глупого тщеславия, того спасительного, как стальной доспех, неведения, которые могут подчас оградить от власти чувств.

Слишком бурные годы остались за плечами, чтобы не знать обо всех тонкостях таинственного искуса страсти. Она неминуемо покорится той незримой силе, что всегда влечет женщину к ее победителю, рабыню — к ярму. Столько ласк и желаний познало прекрасное тело, столько любовных поединков! Она стала женщиной до мозга костей, знакомой даже с соблазнами сладострастного унижения.

Людовик XIV, тонкий знаток человеческой натуры, не может этого не предвидеть. Он привяжет к себе блистательную бунтарку, наложив раскаленную печать… Так на плече преступника выжигают королевскую лилию.

Но все же Анжелика была достаточно целомудренна, чтобы утаить свои видения от Молина.

— Король не так глуп, — трезво вымолвила она. — Я не в состоянии все вам объяснить, но если я окажусь в его власти, произойдет.., то, чего не должно случиться. Ах, Молин, вы же знаете, почему! На свете есть человек, избравший меня дамой своего сердца, тот, кого я любила, с кем была готова провести свой век. Будь он рядом, моя жизнь не превратилась бы в чреду дней, отравленных горем, бесплодным ожиданием, пустыми опасными надеждами. Но существуют вещи, которых не исправить. Жив он или мертв, он шел по другой, не моей дороге. Он любил других женщин, как я — других мужчин. Мы предали себя. То, что было как бы наброском нашей будущей совместной жизни, загублено навсегда. И сделал это король своими собственными руками. Я не могу ни забыть, ни простить… Я не должна, это было бы изменой, уничтожающей все мои шансы.

— Шансы на что? — спросил он отрывисто.

Она растерянно провела рукой по лбу.

— Не знаю… Есть какая-то надежда, она не умирает, несмотря ни на что. И к тому же… — Анжелика повысила голос. — ..К тому же вы заговорили о моих интересах. А что вы скажете о возможности опять обнаружить в своем бокале яд, подсыпанный госпожой де Монтеспан? Вам ведь известно, что она уже пыталась убить меня и Флоримона.

— Скажу, сударыня, что вы достаточно сильны и ловки, чтобы противостоять ей. Да и поговаривают, что ее влияние сейчас поколеблено. Король устал от ее злобы. Он ведет долгие беседы с другой опасной интриганкой, госпожой Скаррон, а она, к сожалению, бывшая гугенотка. Со всем рвением новообращенной она подталкивает его к глупой и жестокой войне со своими бывшими единоверцами.

— Госпожа Скаррон? — удивилась Анжелика. — Гувернантка детей короля?

— Она самая. Король увлечен и ее беседой, и ее чарами.

Анжелика пожала плечами. Она вспомнила, что Франсуаза принадлежала к большому семейству Обинье и все сеньоры, тщетно пытавшиеся воспользоваться ее бедностью, дабы завоевать ее расположение, величали строптивицу «прекрасная индианка». В этом прозвище звучали и восхищение, и досада… Подумала Анжелика и о том, что интенданта никто еще не уличал в пустопорожней болтовне. Молин меж тем настаивал:

— Поймите, госпожа де Монтеспан не так опасна, как вам кажется. Вы обошли ее даже тогда, когда она была в зените могущества, а теперь вывести ее из игры ничего не стоит…