Анжелика

Я уж не говорю о всяких там памфлетистах и голодранцах-рифмоплетах, чьи перья жалят посильнее пчелы. Париж наводнен пасквилями в стихах и в прозе, и все они кричат одно и то же: «Долой Мазарини! Долой Мазарини!» Их так и называют – «мазаринады». Королева обнаруживает «мазаринады» даже у себя в постели, а ведь ничто так не способствует бессоннице и не портит цвет лица, как эти невинные на вид бумажки.

Короче говоря, разразилась драма. Господа из парламента это давно предчувствовали; они все время опасались, как бы королева не увезла маленького короля из Парижа, и по три раза за вечер приходили большой толпой якобы полюбоваться, как спит прелестное дитя, а на самом деле желая удостовериться, что он на месте. Но испанка и итальянец всех перехитрили. В день богоявления мы весело пировали при дворе, ни о чем не подозревая, съели традиционную лепешку. Примерно в середине ночи, когда я с несколькими друзьями собирался продолжить праздник в тавернах, мне был дан приказ собрать своих людей, экипажи и направиться к одной из застав Парижа. А оттуда – в Сен-Жермен. Там я обнаружил прибывших до меня королеву с обоими сыновьями, фрейлин и пажей – все это испанское общество спало на соломе в старом замке, где гуляли сквозняки. Пожаловал туда и монсеньор Мазарини. С тех самых пор Париж осажден принцем Конде, который встал во главе королевской армии. Парламент в столице продолжает потрясать знаменем мятежа, но он в большом смятении. Коадъютор Парижа Поль де Гонди, кардинал де Рец, не прочь занять место Мазарини, и он присоединился к бунтовщикам. Я тоже последовал за принцем Конде.

– Вы меня очень утешили этой новостью, – вздохнул старый барон. – При Генрихе IV подобного безобразия никогда бы не случилось. Подумать только, члены парламента и принцы поднимают бунт против короля Франции! Вот оно – влияние идей, вывезенных из-за Ла-Манша. Ведь ходят слухи, что английский парламент тоже поднял мятеж против своего короля и даже посмел бросить его в тюрьму.

– И даже положить его голову на плаху. Месяц назад его величество Карл I был казнен в Лондоне.

– Какой ужас! – в один голос воскликнули все, потрясенные услышанным.

– Как вы догадываетесь, в Сен-Жермене это известие никому не придало бодрости, тем более что убитая горем вдова короля Англии находится там с обоими своими детьми. И тогда было решено: с Парижем надо держаться сурово и непримиримо. Я послан сюда как помощник мессира де Сен-Мора, чтобы набрать в Пуату войско и передать его в распоряжение мессира де Тюренна, самого отважного из королевских военачальников.

– Было бы чертовски странно, если бы я не набрал в своих и ваших владениях, дорогой кузен, хотя бы полк для моего сына. Итак, барон, отправляйте к моим сержантам всех лентяев и неугодных вам людей. Мы сделаем из них драгунов.

– Неужели снова будет война? – медленно проговорил барон. – Казалось, все уже наладилось. Ведь только что был подписан в Вестфалии договор, подтверждающий поражение Австрии и Германии… А мы думали, что наконец-то сможем свободно вздохнуть. Конечно, нам здесь еще трех жаловаться, но каково крестьянам Пикардии и Фланрии, где испанцы торчат вот уж тридцать лет…

– Ничего, они свыклись с этим, – беспечно сказал маркиз. – Война, дорогой мой, неизбежное зло, и это просто наивно – требовать мира, в котором бог отказывает нам, бедным грешникам. Но вот что важно – так это оказаться в числе тех, кто ведет войну, а не тех, кто от нее страдает. Лично я всегда в первом лагере, ибо мое положение дает мне на это право. Одно только меня тревожит – моя жена осталась в Париже… да, да, с ними… она на стороне парламента. Не думаю, впрочем, чтобы у нее был любовник среди этих важных ученых мужей, ведь их не назовешь блестящими кавалерами. Но представьте себе, придворные дамы обожают всякие заговоры, и они в восторге от Фронды. Они приверженцы дочери Гастона Орлеанского, брата короля Людовика XIII, они носят через плечо голубые шарфы и даже маленькие шпаги в кружевных портупеях. Все это очень мило, но меня не оставляет тревога за маркизу…

– Она подвергает себя такой опасности!.. – простонала тетушка Пюльшери.

– О нет. Насколько я ее знаю, она женщина хоть и экзальтированная, но осторожная. Меня беспокоит совсем другое: боюсь, что если кто и пострадает, так это, пожалуй, я. Вы понимаете, что я хочу сказать? Подобные разлуки весьма огорчительны для супруга, который не желает ни с кем делиться. Лично я…

Сильный кашель не дал маркизу закончить, так как срочно произведенный в камердинеры конюх, чтобы поддержать огонь в камине, бросил туда огромную охапку сырой соломы. Несколько минут в окутанной дымом гостиной слышался только надрывный кашель.

– Проклятье, кузен! – воскликнул маркиз, обретя наконец дар речи. – Теперь я понимаю, почему вам хочется свободно вздохнуть. Ваш дурень заслуживает хорошей порки.

Маркиз отнесся к происшествию юмористически, и Анжелика нашла, что он довольно симпатичный, несмотря на этот снисходительный тон. Его болтовня приводила ее в восторг. Старый, сонный замок, казалось, вдруг проснулся и распахнул свои тяжелые ворота в иной мир, полный жизни.

Зато сын маркиза, напротив, становился все более мрачным. Он застыл на своем стуле в напряженной позе, его белокурые кудри рассыпались по широкому кружевному воротнику. Время от времени он в ужасе бросал взгляд то на Жослена, то на Гонтрана, а те, понимая, какое впечатление производит их неопрятный вид, нарочно подливали масла в огонь и то ковыряли пальцем в носу, то скребли голову. Их поведение огорчало Анжелику, вызывало у нее какое-то неприятное чувство, почти тошноту. В последнее время ее вообще томила какая-то тоска: у нее побаливал живот, и Пюльшери запретила ей есть сырую морковь, которую она так любила. Но в этот вечер, принесший столько переживаний и впечатлений, связанных с приездом необычных гостей, Анжелике казалось, что она заболевает. Поэтому она не вступала в разговор и тихонько сидела на своем стуле. Но стоило ей взглянуть на своего кузена Филиппа дю Плесси, как у нее сжималось горло, и она не могла понять, отчего это – от ненависти к нему или от восхищения. Никогда еще она не видела такого красивого мальчика.

Его лоб прикрывали мягкие как шелк золотистые волосы, по сравнению с которыми ее собственные кудри казались темными. Черты лица у него были безукоризненные. Костюм из тонкого серого сукна, отделанный кружевами и голубыми лентами, подчеркивал нежность его бледного, с легким румянцем лица. Да, Филиппа дю Плесси можно было бы принять за девочку, если бы не жесткий взгляд, в котором не было ничего женственного.

Из-за Филиппа ужин, да и весь вечер, превратился для Анжелики в сплошную пытку. Малейшая оплошность слуг, малейшая неловкость, и подросток тут же бросал на них презрительный взгляд или криво усмехался.

Жан Латник, теперь уже исполняющий обязанности дворецкого, внес блюда, перекинув салфетку через плечо. Маркиз расхохотался и сказал, что салфетку перекидывают через плечо тогда, когда подают королю или принцу крови; конечно, он польщен оказанной ему честью, но его вполне удовлетворило бы, если б слуга просто обернул салфетку вокруг руки. Конюх с готовностью принялся оборачивать свою волосатую руку сомнительной чистоты салфеткой, но его неуклюжие движения и вздохи вызвали еще больший хохот маркиза, к которому вскоре присоединился и его сын.

– Нет, из этого парня получится хороший драгун, но никак не лакей, – сказал маркиз, глядя на Жана Латника. – А ты сам что думаешь об этом, дружок?

Оробевший конюх ответил каким-то медвежьим рычанием. От скатерти, которую ради гостей достали из сырого шкафа, из-под горячих тарелок с супом шел пар. Один из слуг, желая проявить усердие, без конца снимал нагар со свечей, освещавших гостиную, и они у него то и дело гасли.

И в довершение ко всем бедам мальчишка, которого послали за вином к кюре, вернулся и, почесывая затылок, сказал, что кюре ушел в соседнюю деревушку изгонять крыс, а Мари-Жанна, его служанка, отказалась дать хотя бы маленький бочонок.