Бумажные людишки

Разбирать все это не было сил, поэтому я разбросал бумаги по номеру, позвонил агенту и сообщил название отеля и номер телефона! Я больше не беспокоился о своем инкогнито. Через час он передал мне сообщение от издательства, которое выяснило, где Рик сейчас. Он читает лекции непонятно о чем или о ком в Гамбургском университете. Я уже четко все спланировал, поэтому сел в машину и направился на север, в Швейцарию. Отъехав достаточно далеко от Рима, я остановился и позвонил ему из магазинчика при заправочной станции. Он подошел буквально через десять секунд, что удивительно даже в наши дни быстро доступного всего на свете. За все эти годы ему ни разу не удалось поймать меня, хотя много раз он был очень близок к цели. Подумав, сколько раз я видел его или считал, что видел, как он вынюхивает мой след, я громко расхохотался при мысли о том, как мой голос застанет его врасплох.

— Где вы, Уилф, где? Не кладите трубку! Не уходите!

— Не буду.

— Но вы уже столько раз это делали и тут же вешали трубку!

— Только не разрыдайтесь!

— Так где же вы?

— Скажем так — на автостраде.

— В Ропе или Штатах?

— На автостраде. Теперь слушайте, Рик, дружище. Я хочу встретиться с вами.

— Ну, конечно, конечно! Господи! Неужели это вы?

— Я собираюсь встретиться с вами в месте, нам обоим хорошо известном.

— В любом месте, Уилф! Бог мой!

— В том отеле в Вайсвальде.

Тут настало долгое, долгое молчание. Даже девушка за прилавком решила, что я закончил разговор, и вопросительно взглянула на меня. Я подумал, не испортил ли я все.

— Я жду, Рик.

— Да, понимаю, Уилф.

Я решил, что пора забросить небольшую приманку.

— Я подумываю насчет биографии, Рик.

— О Боже, Уилф, это все равно что… все равно что спастись в последнюю секунду. Господи! Он дал мне семь лет и…

— Я буду там в четверг. Скажите мистеру Холидею, пусть купит вам билет немедленно.

— Черт возьми, Вайсвальд недалеко. Туда я доберусь и на свои.

— Как Мэри-Лу, Рик?

Снова пауза. Я явственно представил, как его подбородок отходит назад. Не умеет разговаривать по телефону наш Рик. Голос его звучал тихо и оправдательно.

— У них замечательные отношения, Уилф.

— Как у нас с вами.

Вновь тишина. Я продолжал:

— Я буду там в четверг. Не появляйтесь до субботы. Я хочу побыть там один. Акклиматироваться.

Я повесил трубку. Я не такой, как Рик. Мне легко быть жестким по телефону — не то что лицом к лицу. Будто без лица мой голос начинает принадлежать другой личности — так некоторые используют адвоката, чтобы тот делал за них грязную работу. Итак, я ехал с туго натянутой струной внутри. Ночь я провел в колоссальном мотеле, не помню, где именно, а затем через горы добрался до доброго старого Вайсвальда. И фуникулер на этот раз меня не раздражал, как ни странно. В отеле меня приветствовал не герр Адольф Кауфман, похвалу которому я поместил где-то в этом опусе, а его племянник, совершенно другой Адольф Кауфман, который, изучив заказы на номера, приветствовал меня как старого друга и провел в тот самый номер, причем на столе стояла уже откупоренная бутылка «доля». А еще говорят, что традиции ничего на стоят! Однако странно было, что управляющий так молод. Толстуха умерла, интерьер бара изменился, но все остальное было по-прежнему. При этой мысли я заглянул в зеркало в ванной и, Господи, увидел себя впервые за многие годы. Если вы не меняете фасон стрижки, потому что стричь нечего, и не бреете бороду, то у вас нет причин смотреться в зеркало. Да, время основательно отразилось на всем, что было видно, и я напомнил себе, что неплохо бы снова начать регулярно мыться. Из этого я сделал разумный вывод и немедленно полез под душ. Белья у меня в чемодане не оказалось, поэтому я заказал новое, и его почти мгновенно принесли.

Забыл сказать, что над стойкой в баре висела фотография. Поначалу я лишь мельком взглянул на нее. Из тех, что сплошь и рядом видишь в дешевых бульварных журнальчиках, типа «полковник У. Ф. Генкельбери-Фосет по прозвищу „Драчливый пердун“ с молодой подружкой на открытии бала в Фигли-Мигли»…

Потом я присмотрелся: с подносом стоял дядя управляющего, покойный старый Кауфман. А за столом сидел бородатый козел, обратив дурацки блаженную ухмылку к девице напротив. Да, конечно, наши грехи всегда нас найдут, Всевышний вездесущ с блокнотом и фотокамерой, и он не дает нам принять желаемую позу, а просто фиксирует картину по своему непостижимому усмотрению, к нашему вящему позору. Это и вправду был Уилфрид Баркли, знаменитый Уилф, который оказал такую честь этому бару, что его снимок вывесили там, — снимок, сделанный в момент, когда он сидел и потому не мог свалиться на пол пьяным; снимок, сделанный его старым приятелем, здоровенным Риком А. Таккером, волосатым айном, силачом, от которого пахло теплом, дезодорантом и на котором так любили сидеть мухи — почему их-то не сфотографировали? Потому что они не сделали бы чести любому заведению. Мухи то есть.

И девица. Да, девица. Тут дело во вспышке. Она стирает румянец с лица, даже красивого, так что это была не та Мэри-Лу, которая обожала своего здоровенного силача и пыталась, как могла, замкнуть порочный круг, — о нет! Здесь была кукла, манекен, имитация женщины, бледная, темноволосая, застывшая, ее женственность полностью исчезла. А еще утверждают, что фотокамера не говорит правду! Вот мы: дурашливый Уилф, еще похотливый, хотя пора было покончить с этим еще двадцать лет назад, и девушка — помада такая же черная, как волосы, плоское, тупое лицо точно отражает интеллект на уровне обрывка веревки! Я закрыл глаза, не в силах смотреть дальше.

И тем не менее этот дурень на фотографии не был столь отталкивающим, как тот, которого я сегодня видел в зеркале. Вот что надо было бы заснять! А Мэри-Лу — что с ней сделали годы неудачного замужества, годы вместе с Холидеем? Рику следовало бы сфотографировать нас снова, подумал я, для сравнения — до и после, но это было бы как у Люсинды — есть обстоятельства, когда невозможно поместить два лица в одном кадре, они не могут туда попасть. Итак, я вернулся к себе, надел смену белья, подтвердил, что не брошу свой номер без оплаты, распахнул дверь в «моей» гостиной, поглядел на Шпурли, глубоко вздохнул, прошелся по балкону, ухватился обеими руками за перила, нагнулся и глянул вниз.

За пять секунд я испытал все ужасы ада. Потом не осталось ничего, кроме бездны пространства и смертоносных камней внизу, что было даже утешительно. Так я себе сказал:

— Ты созрел.

И вовремя, надо признать! Я вернулся в гостиную, закрыв за собой балконную дверь. Стол посредине был все так же отполирован — будто поработал призрак той толстухи, но скорее всего просто другая толстуха. Единственной бумагой на нем было меню рядом с открытой бутылкой «доля». Я осторожно взглянул на бутылку. Не нужно, чтобы Рик застал меня сломленным пьянством и трясущимся. Если я хочу одержать верх, решил я, то следует собрать всю твердость, какая во мне есть. Я отвел взгляд от бутылки — это было вовсе не так легко, как может показаться, — и пошел искать теплые вещи. Управляющий выдал мне свитер и меховую куртку, оставленные кем-то из постояльцев. Удивительно, что только не остается после пьяных дурней, приезжающих ради apres ski35. На моем свитере было вышито «ПОПРОБУЙ МЕНЯ», точно как «АСТРОХАМ» на груди у Рика. Я отправился очень осторожно (помня, каким образом следует акклиматироваться), чтобы убить время до того, как смогу позволить себе выпить. Выпивка действительно ослабляет натяжение стальной струны, но, как я говорил или как вы сами уже поняли, неизбежно порождает всяческие трудности. Не стоит полагаться на опыт. С возрастом трудности делаются только хуже. Вот бы у меня была молодая голова на старых плечах, ха и так далее. Я неторопливо шел по прохладной тропе, с которой только что сошел снег. По той самой, где мы когда-то шли вместе, а потом Рик нес меня обратно. Я бы не узнал ее теперь, когда по сторонам еще лежал снег. Раньше я почти ничего не видел из-за тумана, но сейчас было ясно, как в космосе. Тем не менее старая неуверенность, та, что вызывает необходимость акклиматироваться, достала меня. Я шагал все медленнее, пока не остановился. Я не стал осматриваться, а присел на первый удобный камень и ждал, пока сердце и легкие немного успокоятся. Тут я заметил, что прислушиваюсь к звуку воды. Сейчас у нее был только один голос — легкий, игривый. Я открыл глаза, и, верите или нет, оказалось, что я сижу на том самом камне и передо мной те самые перила. Ага, вот и ручей. Он, конечно, был иным — гораздо шире, и вытекал он из снегового намета перед ледяной пещерой. Пещера эта сжимала воду, вот почему у нее был только один голос.