Страница 63 из 74
И вот от Лиды я услыхала о тех воротах, в которые она собирается пройти... к счастью!
- Он - наш преподаватель! - рассказывала Лида. - Русского языка и словесности...
"Преподаватель"? Я даже испугалась. В моем воображении "преподаватель" - это кто-то из нашей кунсткамеры: это Лапша, или бывший директор Тупицын, или Федор Никитич Круглов, похожий лицом на незлую гориллу, или учитель физики с невкусной кличкой "гиена в сиропе"... Неужели Лида полюбила такого? Брр!
Словно угадав мою мысль, Лида спешит успокоить меня:
- Ему двадцать шесть лет. Всего два года, как он окончил университет. Я дам тебе почитать его книгу о Пушкине... Нет, Шурочка, он тебе понравится - он умный, веселый!
Но как же могло случиться, чтобы воспитанница Смольного института и преподаватель... Где они могли встретиться вне Смольного, познакомиться, полюбить друг друга?
Все это произошло в доме у тети-романистки. Во время прошлогодних рождественских каникул Лида жила у тети. Алексей Дмитриевич приходил к ним часто, водил и возил Лиду по пушкинским местам Петербурга и Царского Села. Они с Лидой вместе бегали на коньках, ездили в театры, бывали в Эрмитаже и музее Александра III.
Каникулы кончились, ученье в Смольном возобновилось - и тут произошел курьез. То есть это как посмотреть: синявки решили, что это не курьез, а страшный скандал. Во время каникул Лида и Алексей Дмитриевич совсем забыли, что они учитель и ученица, а не просто знакомые. Встретившись с ним в Смольном (он подошел к ней во время перемены), Лида забыла, что она должна "макнуть свечкой" - сделать реверанс, - забыла, что она должна держаться с ним "по-чужому". Она привычно поздоровалась с ним за руку (то же и при прощании!), и они проговорили целую маленькую перемену (пять минут).
Что тут поднялось! Чего только не наговорили ей классные дамы и начальница Смольного (воспитанницы должны называть ее "маман", то есть "мама")!
"Как? Вы здоровались и прощались за руку с преподавателе?,-? С чужим мужчиной? Вы разговаривали с ним "сан фасон"
(тс есть запросто), как с добрым знакомым?"
- Ох, Шурочка, вышел мне этот разговор с Алексеем Дмитриевичем боком! вздыхает Лида полушутя, полусерьезно.
Не помогли никакие ухищрения синявок. Конечно, Алексей Дмитриевич не стал больше подходить к Лиде на переменах...
Но ведь они любили друг друга, а для того чтобы сказать это глазами, достаточно одной секунды. В заговор вступила тетяроманистка: она передавала письма от Денисова - Лиде и от Лиды - ему. Пасхальные каникулы прошлого года Лида снова провела у тети. Опять они с Алексеем Дмитриевичем встречались ежедневно. Теперь они оба видели перед собой ту радугу, под которую войдут, как только Лида окончит Смольный.
Пребывание Лиды у родителей во время прошлогодних летних каникул пролетело незаметно. Все мы - старые Лидины друзья: Варя, Маня с Катей, Леня, я, - все мы были рады Лиде, чувствовали себя с ней так, словно бы и не разлучались на целых два года.
Накануне своего отъезда в Петербург Лида пришла ко мне в сумерки посидеть на прощание. Мы сели в моей комнате, как бывало в детстве: вдвоем в одну качалку. Тогда было просторно, теперь стало тесно. Но нас эта теснота не тяготила. Мы сидели, как сестры, так дружно и радостно!
Лида снова рассказывала мне об Алексее Дмитриевиче Денисове. Какой он хороший, талантливый. Одна беда: здоровье у него хрупкое. Слабые легкие...
На прощание я спросила:
- Будешь писать, Лида?
- Непременно! Только не волнуйся, если будут провалы в переписке. В Смольном - как в тюрьме... Какая-нибудь мелочь, пустяк - и я уже разобщена с миром. Тетя больна или уехала на время из Петербурга, - и вот уже некому опустить письмо в ящик.
В начале августа Лида уехала в Петербург. Она писала довольно часто, но это были пустые, ничего не значащие открытки.
"Крепко целую тебя, дорогая Шурочка! Твоя Лида". А по краю открытки мелконькими буковками: "Тетя Маруся все хворает, я ее совсем не вижу". Или: "Тетя все время на даче, на Черной Речке..." Из этого я понимала, что Лиде некому дать письмо для отправки мне. "Значит, и с Алексеем Дмитриевичем Лида не переписывается, бедная!" - думала я. Но мне и в голову не приходило, насколько ей трудно, моей подружке!
Узнала я об этом совершенно случайно. Во время недавних рождественских каникул Ивана Константиновича и Леню осчастливила - наконец! наконец! сама "тучка золотая"! Впервые за целых три года к ним приехала Тамара.
Трудно описать, как ее приезд ВЗВОЛНОВАЛ и обрадовал Ивана Константиновича! За эти годы она несколько раз обманывала его и Леню. То обещала "приеду на рождество", то "ждите на пасху". Прошлым летом случилось даже, что Тамара написала:
"Мы с тетушкой Евдокией Дионисиевной едем на воды в курорт Карлсбад. Проедем через ваш город в ночь с 15 на 16 июля.
Если вам нетрудно, дедушка и Леня, приезжайте повидаться со мной на вокзал. Поезд стоит двадцать минут. Успеем наговориться всласть! Вагон международный 1-го класса".
Иван Константинович так расцвел, засуетился с таким добрым, заботливым теплом, что на него просто приятно было смотреть. Леня тоже был веселый тут уж никаких сомнений быть не могло: на этот раз Тамара приедет, хотя и на двадцать минут всего! Вот и телеграмма, сообщающая номер поезда и номер вагона!
Поезд должен был прибыть в пять часов утра. Задолго до прихода поезда Иван Константинович и Леня, принаряженные, накрахмаленные, напомаженные, выутюженные, начищенные до блеска, стояли на платформе. Шарафут держал корзину цветов, самую большую, какую удалось достать в цветочном магазине. Леня ждал Тамару с красивой бонбоньеркой, а Иван Константинович - с корзиной фруктов. Они стояли на платформе, смотрели в ту сторону, откуда должен был прибыть поезд, - и ждали...
И не дождались!
То есть поезд-то, конечно, пришел. Но из международного вагона никто не выглянул. Ломиться в поезд, будить спящих пассажиров Иван Константинович и Леня, конечно, не стали. Вагонный проводник на их робкий вопрос: "Не знаете ли, в этом вагоне едет графиня Уварова с племянницей?" - пожал плечами и внушительно сказал:
- Пассажиры изволят почивать. Будить не положено.
Спустя несколько дней от Тамары получили открытку с видом "Шпрудель-Колоннаде" в Карлсбаде. В углу открытки было изображение ласточки, несущей в клюве символ счастья: четырехлистный трилистник. Для письменного сообщения места почти не было.
"Дорогие дедушка и Леня! Какая чепуха вышла с поездом!
Не сердитесь. Я нечаянно проспала".
В углу открытки около ласточки было нацарапано:
"Эта ласточка несет вам мои поцелуи!"
Иван Константинович пережил этот случай очень тяжело.
Такого глубочайшего равнодушия Тамары к нему и Лене он всетаки не ожидал.
- Д к кому и к чему она не равнодушна, эта девочка? - сказал папа. Впрочем, нет, я не прав: есть в мире одно существо, которое этот вундеркинд Тамара даже обожает: самое себя, свою особу! Если бы эта графиня-тетка внезапно обеднела, потеряла состояние, дома, дачи, имение, деньги, Тамара бы в тот же день упорхнула от нее...
- "По лазури весело играя..." - произнесла я вспомнившиеся мне слова Катеньки Кандауровой, сказанные несколько лет назад о Тамаре.
- Вот именно "по лазури весело играя"! - подхватил папа мрачно. - Она бы и не оглянулась на то место, где осталась ее обедневшая тетушка. Ни одной слезы не пролила бы над ее бедой... Вундеркинд!
Но вот после напрасных, не выполненных ни разу обещаний Тамара в самом деле приехала этой зимой - последней нашей институтской зимой! - на рождественские каникулы к Ивану Константиновичу и Лене.
Я видела ее только один раз. Мы с мамой взбунтовались и впервые не согласились идти к Ивану Константиновичу для встречи с Тамарой.
- К Ивану Константиновичу всегда рада пойти! - сказала мама с неожиданным, необычным для нее упорством. - А к Тамаре идти не хочу. Если она помнит нас, если хочет увидеться с нами, пусть приходит к нам.