Без выбора

Очередной всполох автоматной трескотни, и из кустов вывели мальчишку лет шестнадцати. Пуля прошила ему ляжку насквозь... Лицо - белая маска... Шок... На губе сигарета... "Скорой" не видать... Вдруг рядом знакомый человек - Ушаков Геннадий Сергеевич, стоматолог, благодетель зэков всех поколений. Он здесь на какой-то роли. Узнав меня и что я с машиной, тащит раненого ко мне, вдвоем впихиваем его на заднее сиденье и летим прочь от Останкино. Навстречу опять эти же самые "бэтээры", только теперь на полной скорости и по встречной полосе, то есть навстречу нам. Я едва успеваю выскочить на бордюр, шаркнув задним мостом... Сдурели, что ли?!

У разворота на проспект Ушаков выскакивает из машины, обеими руками машет "скорой", перегружаем с помощью санитаров раненого - и назад.

Все машины, что стояли по обочинам, откатываются. Оказывается, те самые "бэтээры", что "за народ", открыли беспорядочную стрельбу вокруг себя. Мы все равно проскакиваем вперед, потому что от кустов, что у самой микробаррикадки, женщина тащит на себе раненого мужчину. Ушаков остается, а я везу их на Щербаковку. Парень в сознании, в больницу не хочет, а на Щербаковке живет брат-хирург... Улицы пусты, машин ни встречных, ни поперечных, светофоры - не помехи...

Вернувшись, нахожу Ушакова, спрашиваю, как дела. Только рукой отмахивается, и через секунду мы с ним оба катимся по земле в сторону клумбы - свист пуль не над головой, будто параллельно ушам. Лежим, вжавшись в землю.

- "Бэтээры" палят? - спрашиваю.

- Да все палят, кому не лень! - бормочет сердито. - Избиение младенцев!

- А младенцев-то много? - спрашиваю.

- Какое там, к утру всех перебьют, если не разбегутся.

- А отцы-командиры? Макашов, Анпилов?

- Макашов давно уже... Анпилов, говорят, где-то здесь, по кустам шарахается... Не видел...

Чуть стихает пальба, отступаем к машинам. Рядом с моей "двадцатьчетверкой" красный "жигуль", приемник на полную мощь... человек десять вокруг... В эфире кто-то грозится большим войсковым соединением двинуться на Москву, на помощь восставшим, начать партизанскую войну...

- Фуфло! Провокация! - тихо говорит Ушаков, но услышавшие его возражают, спорят...

На какое-то время теряю Ушакова из виду, но минут через двадцать он подходит ко мне с парнем военной выправки, говорит - надо бы помочь этому человеку. Сгонять надо кое-куда. Сгоняем, отвечаю. Ушаков для меня авторитет. Был он, ныне уже покойный, немногим из тех московских врачей, кто принимал нас - доходяг из лагерей, - и приводил в божеский вид, и опекал по мере сил и возможностей. Александр Викторович Недоступ, к примеру, пожизненный мой благодетель. Был еще рентгенолог Леонард Терновский, сам со временем "схлопотавший" политическую статью...

- Куда мчимся? - спрашиваю.

- В Строгино, - отвечает.

- Ничего себе! И зачем, если не секрет?

- Не секрет. За оружием.

- Это как же, - удивляюсь, - шли штурмовать, а оружие за кольцевой оставили?

- Думали, нахрапом...

- А гранатомет? С него ведь начинали, как рассказывают.

- Не знаю, откуда он взялся, - отвечает хмуро мой пассажир. - Не наш, во всяком случае...

- А "ваши" - это кто?

- Я при Анпилове.

- Ну а сейчас-то... Зачем? По-моему, ситуация...

- Посмотрим! - перебивает. Мои вопросы его явно раздражают.

Тем не менее, пока мы гоним по опустевшей, безлюдной и почти безмашинной Москве, узнаю, что он военный, старший лейтенант. Намекнул ему, что неплохо бы его документы увидеть. Сказал, что "сдал перед делом". Кому сдал - не спрашиваю.

Ушаков, конечно, для меня авторитет, но и ему могли "туфту двинуть". Ко мне и ранее подходили парни и мужики и просили подбросить до дому. Те, кому "кино со стрельбой" уже надоело... Может, и этот... До Строгино сейчас никаким транспортом не добраться...

В конце концов решаю для себя так: если парень меня "дурит", ну чтож, это тоже как-то вписывается в общую картину, и я со своими "метаниями" вполне заслуживаю подобной "шутки".

По Москве же гнать - одно удовольствие! До самой кольцевой ни одного гаишника, ни одной гаишной машины, ни одного милиционера или просто военного. Москву словно сдали на власть стихии и инстинкта народного. Власть - она, может, в панике, а может, в многохитром расчете. А что до народа и его инстинкта - окна домов уже большей частью темны. И чем дальше от центра, тем темнее. И похоже, что власть выигрывает "дело" автоматически... Если и в страхе, то без особого напряжения мозгов.

Красный светофор, зеленый - без разницы! Не более получаса гонки, и мы на месте.

- Через пять минут выйду, - говорит мой пассажир и исчезает в подъезде многоэтажки-"термитника".

Жду десять минут и начинаю разворачиваться. И тут он появляется с парой "Калашниковых" в руках и с канистрой.

- Канистра зачем?

- "Бэтээры" жечь, - отвечает. - Заскочим на заправку. Их нам прислали, а они, суки...

- Кто же это их вам прислал?

- Неважно...

На заправке никого, но время-то идет. Когда наконец разгоняемся в обратный путь, говорю:

- Там, поди, уже все кончилось.

Молчит.

Так, почти без разговоров, минут за сорок долетаем до Останкино. Толпы уже нет. Но кто-то, в основном мальчишки, мечется по кустам... Но стрельба... Такое впечатление, что у защитников Останкино осталась уйма патронов и задача - до утра "распулять" их - трассы так же, как и два часа назад, - во все стороны... Прислушиваюсь и все же улавливаю ответные выстрелы; значит, кто-то еще "держит осаду"...

Мой пассажир говорит "спасибо" и исчезает в тени деревьев с автоматами и канистрой.

Оттуда же, из темноты, появляется молодой священник и просит подбросить до дому. Словно в прощание, нам вслед яростный автоматный треск; оглянувшись, вижу вспыхнувшие искры на асфальте, где всего лишь минутой назад сояла моя машина.

Просматривая видеохронику останкинских событий, горевших или сгоревших "бэтээров" не видел. О жертвах среди защитников Останкино тоже вроде бы ничего. А сколько народу перебили вокруг телецентра - о том, наверное, никогда не узнать.

Года через два или три надумал все-таки позвонить Анпилову, узнать о судьбе своего ночного пассажира.

- Я знаю про эту вашу поездку, - отвечал Анпилов. - Жив. Но ему пришлось уехать. Если хотите, завтра у нас митинг у музея Ленина, подъезжайте, поговорим.

Если память мне не изменяет, на митингах я не бывал ни разу в жизни. Ни на советских, когда сгоняли, ни на антисоветских, когда приглашали...

* * *

Домой вернулся в четвертом часу и, конечно, проспал начало событий у "Белого дома".

С Игорем Николаевичем Хохлушкиным и с дочкой подкатили мы к Бородинскому мосту, когда уже дымились окна российского парламента, когда танки выстроились на противоположной набережной, когда пальба была в самом разгаре - и та же самая картина, что у Останкино: площадь перед осажденным домом забита толпой, мамаши с колясками прогуливаются в зоне обстрела, мальчишки снуют туда-сюда поперек площади... Идет война. Кто-то с кем-то сражается всерьез, и это, знать, очень интересно - смотреть на взавправдашную войну в центре Москвы-града, если толпа, по мере ожесточения пальбы, с визгами и криками скатывается по лестницам на набережную, но через несколько минут снова заполняет только что покинутое пространство. Вот в первые ряды пробивается несколько "крутых" и круто "поддатых" молодых и современных. Они дружно кричат "ура!", когда очередной танковый снаряд вламывается в уже дымящийся этаж. Впрочем, "ура!" кричат не только они...

При очередном раскате автоматной трескотни "крутые", расталкивая всех вокруг себя, несутся вниз по лестнице, один натыкается на Игоря Хохлушкина. Игорь Николаевич, слегка придержав парня за рукав кожанки, говорит-спрашивает:

- А может, это неприлично - так хотеть жить?

Амбал смотрит на Хохлушкина, что весом меньше пятидесяти... В другой ситуации размазал бы... Но ни слова, даже без "пошел ты!..". Исчезает...