Без выбора

И лишь после того, как будет покончено, нам наверняка откроется неправедное состояние на Ближнем Востоке, и, движимые чувствами сострадания и справедливости, мы объективно рассмотрим наконец и палестинскую проблему по всей совокупности накопившихся там противоречий. Осиротевшая (где Америка-то?) Европа нам поможет...

За спиной, правда, еще Китай... Ну да всему свое время...

Разумеется, я не только отшаржировал, но и "скентаврировал" имеющую место быть радикальную русскую тоску, то есть совместил несовместимое даже в тоске. Как раз большая часть политически озабоченных граждан именно к Америке настроена исключительно непримиримо. И уж тем более - к Израилю. Но сам по себе радикализм мышления постулируется парадоксально, и средств против парадоксальности мышления не существует.

Сегодняшний политолог, то есть человек, специализирующийся на импровизациях на политические темы, должен быть последователен в одном: если нынешнему нашему государственному состоянию он говорит решительное "НЕТ", то тогда или он обязан добавлять "ДОЛОЙ!" и указывать, каким именно способом "ДОЛОЙ!", за что и должен быть готов к соответствующей личной ответственности, или, сказав "НЕТ", должен и обязан знать и говорить, "КАК НАДО". Если ни в первом, ни во втором случае политолог последовательности не выказывает, то се попросту болтун и подстрекатель.

Большую часть жизни прожив в состоянии диссидентства (не выношу этого слова), я доподлинно знаю цену пустозвонному "НЕТ". То самый легкий, самый безответственный способ политического мышления, не требующий ни должных знаний, ни должной отваги.

Если не умеешь плавать и при том очень хочешь жить, старайся не гулять берегом реки, потому что можешь наткнуться на утопающего, и нет ничего более постыдного, чем дуэт с утопающим на тему: "Спасите! Помогите!"

В своей жизни я знал людей, не принимавших режим и лишенных свободы только за то, что не скрывали своего неприятия. Но они принципиально воздерживались от изобретения всяческой "рецептуры", потому что честно не знали, "КАК НАДО".

"Кандалы на руках - пушинки", когда знаешь или думаешь, что знаешь то самое "КАК НАДО"! Они же гнут долу, если лоб не подперт "программой", и тогда какая воля нужна, чтобы не сутулиться! Мне повезло пережить оба этих состояния, и мне есть что сравнивать.

Возвращаясь к теме лагерной эсхатологии, попробуем представить, что должны были испытывать зэки сталинского призыва, увидев себя в таком количестве и в качестве. Что до качества, то не только какие-нибудь там крепостные, но даже рабы Рима или Египта - счастливцы в сравнении с зэками Колымы или Воркуты. Да, были фанаты коммунистической идеи, те, что, опухая от голода, шамкали беззубыми ртами о праведной перманентности террора, зачисляя себя в те самые "щепки", что неизбежны при тотальном лесоповале. Но есть основания и усомниться в искренности этого "шамкания" - кому удалось вырваться из ГУЛага, о всем пережитом помалкивали и, если еще могли, пытались наверстать упущенное.

И вы молчите, нас встречая,

Как мы, встречая вас, молчим.

Ольга Берггольц - исключительно точно!

И у сидевших, и у тех, кто делал вид, что ничего не знает о ГУЛаге, и у тех, кто "понимал" государственную пользу ГУЛАГа, - у них было о чем помолчать. Хотя бы о том, сколько ТАМ еще осталось народишку.

А среди прочего "народишка" оставался там, к примеру, еще и дивный поэт, правомочный стоять в любом ряду русских поэтов, - Валентин Соколов по кличке Валентин Зэка. Его стихи, впервые появившиеся в печати только (или уже) в девяностых, были приняты абсолютным молчанием собратьев по перу и вообще литераторами всех мастей. Но то уже была иная форма молчания: не по страху, как в сталинские времена, а по непринятию такого типа сознания, такого духовного опыта, каковой просто не мог "поместиться" в душах, не желавших и не готовых рисковать собственной уравновешенностью, - позицией призвания "посетить сей мир в его минуты роковые". А стихи Соколова требовали соучастия в его страстях, честной реакции требовали... Они были "заразны" и тем опасны для вчерашнего советского человека вне зависимости от того, насколько он продолжал оставаться советским.

Как-то, выступая по телевизору, актер Валентин Гафт прочел знаменитые строки Иосифа Бродского:

Ни страны, ни земли не хочу выбирать.

На Васильевский остров я приду умирать...

Режиссер предоставил актеру хорошую паузу: скорбно сжаты скулы, глаза требовательно вперены в камеру - в глаза зрителя-слушателя, чтоб вздрогнул, проникся мистическим трагизмом фразы. Я, помню, только улыбнулся, и не потому, что в действительности и выбор был, и "неприход по заяве", именно духовный неприход, а разумеется, не физический. Я улыбнулся, потому что захотелось сказать: "А вот такого не хочешь, "двугражданный" гражданин?!"

Я Родины сын. И это мой сан.

А все остальное - сон.

И в столбцах газет официальных

Нет моих орущих стихов

Так я служу Родине!

Да это что! Вот попробуйте-ка проглотить да прожевать такие строки (синтаксис - автора):

Все красивое кроваво

Дней веселая орава

Прокатилась под откос

Здравствуй, матушка Россия,

Я люблю тебя до слез

Говорят, тебя убили

Для меня же это бред

Знаю я, что без огня

Не бывает света

Голубой высокий свет

За собой ведет меня

И приду я к той стене

Где лежат твои сыны

Кто-то вырвет автомат

Из-за спины

Твоим сыном честным, чистым

Дай мне встретить этот выстрел

Это вам не страсти преследуемого интеллектуала! Эти строки написаны остатками крови вечного зэка, никогда и ни с кем не боровшегося, даже в диссидентах не числился - не было его ни в каких списках борцов "за" или "против"... В России он не жил, потому что жил в ГУЛаге. И слово "патриотизм" здесь даже неуместно, поскольку идеологизировано. Тут особая форма бытия - будьте добры на цыпочки, да шею тяните, сколь позвонки позволят!

Можно предположить, что больно задевал и даже оскорблял Валентин Соколов своими стихами вчерашних советских литераторов - сделали вид, что не заметили.

Я у времени привратник.

Я, одетый в черный ватник

Буду вечно длиться, длиться

Без конца за вас молиться

Не имеющих лица...

Как-то спросил одного уважаемого мною литературного критика, первым угадавшего многие таланты и опекавшего их: "А вот Соколов... Как?.." "3наете, - отвечал хмуро, - поэзия по итогам, что ли, должна быть радостной... Жить помогать должна... Басни, заметьте, тоже раба Эзопа, к примеру. А Соколов - это мрак без просвета. Его поэзию невозможно любить... А если любить невозможно, то значит, все-таки это не совсем поэзия..."

С последним я готов согласиться, что Соколов - это не совсем поэзия, точнее - не только поэзия. Это уже по сути иное качество - это явление, характеризуемое скорее неким иным "объемом", нежели, положим, большей степенью истинности. Явление - спорно. Это его право быть спорным. Быть принимаемым или непринимаемым.

Другой пример - Солженицын. Несомненно - явление, с чем никак не могут примириться многие его коллеги по писательской функции. Может, есть, может, будут писатели талантливее Солженицына, но они будут именно писателями, как, положим, И.С. Тургенев и, к примеру, И.А. Бунин были писателями, а Л.Н. Толстой и Ф.М. Достоевский - явлениями, что, наверное, бесспорно.

Конечно, здесь уместно было бы переключиться на иной уровень рассуждения с соответствующим терминологическим рядом... Только стоит ли? В данном случае имею целью угадать (на большее не претендую) причину лишь на первый взгляд полного неприятия русскими литераторами поэзии Валентина Соколова и той откровенной неприязни (пожалуй, еще мягко сказано), что испытывают к А.И. Солженицыну часто достойные, случается, и недостойные представители современной российской и собственно русской литературы. Нечувствование или нежелание почувствовать особую функциональность... Ну да хватит об этом.