Затишье

С трудом приподнятая голова старушки опять упала к ней на грудь...

Колясочка тронулась и тихо укатилась.

- Сколько лет вашей матушке? - спросил Владимир Сер-геич.

- Всего семьдесят третий год пошел; да вот уж двадцать шесть лет, как ноги у ней отнялись; это с ней случилось скоро после кончины покойного батюшки. А была красавицей.

Все помолчали.

Вдруг Надежда Алексеевна вздрогнула.

- Что это, летучая, кажется, мышь пролетела? Ай, какой ужас!

И она поспешно вернулась в гостиную.

- Пора мне домой ехать. Михаил Николаич, велите оседлать мою лошадь.

- И мне пора,- заметил Владимир Сергеич.

- Куда же вы? - промолвил Ипатов.- Переночуйте здесь. Надежде Алексеевне всего две версты ехать, а вам целых двенадцать. Да и вы, Надежда Алексеевна, куда спешите? Подождите месяца, он теперь скоро взойдет. Еще светлее будет ехать.

- Пожалуй,- сказала Надежда Алексеевна,-я давно не ездила при луне.

- А вы ночуете?-спросил Ипатов Владимира Сергеича.

- Я, право, не знаю... Впрочем, если я не стесню...

- Нисколько, помилуйте, я сейчас велю вам комнату приготовить.

- А ведь хорошо ехать верхом при луне,- заговорила Надежда Алексеевна, как только подали свечи, принесли чай и Ипатов с Егором Капитонычем засели играть в преферанс вдвоем, а Складная Душа безмолвно уселся возле них,-особенно по лесу, между кустами орешника. И жутко, и приятно, и какая странная игра света и тени - все кажется, как будто кто-то крадется за вами или впереди...

Владимир Сергеич снисходительно осклабился.

- А то вот еще,- продолжала она,- случалось ли вам сидеть в теплую, темную, тихую ночь возле леса: мне всегда кажется тогда, что сзади, близко, над самым ухом, как будто двое горячо спорят чуть слышным шепотом.

- Это кровь стучит,- проговорил Ипатов.

- Вы очень поэтически описываете,- заметил. Владимир Сергеич.

Надежда Алексеевна посмотрела на него.

- Выдумаете?.. В таком случае Маше мои описания не понравились бы.

- Почему? разве Марья Павловна не любит поэзии?

- Нет; она находит, что все это сочинено, все неправда;

этого-то она и не любит.

- Странный упрек! - воскликнул Владимир Сергеич. - Сочинено! да как же иначе? на что же после этого сочинители?

- Ну вот, подите; впрочем, ведь и вы не должны любить поэзии.

- Напротив, я люблю хорошие стихи, когда они действительно хороши и благозвучны и, как бы это сказать, представляют идеи, мысли...

Марья Павловна встала.

Надежда Алексеевна быстро обернулась к ней.

- Куда ты, Маша?

- Детей уложить. Девять часов скоро.

- Да разве без тебя они не лягут?

Но Марья Павловна взяла детей за руки и ушла с ними.

- Она сегодня не в духе,- заметила Надежда Алексеевна,- и я знаю отчего,- прибавила она вполголоса.- Но это пройдет.

- Позвольте спросить,- начал Владимир Сергеич,- вы зиму где намерены провести?

- Может быть, здесь, может быть - в Петербурге. Мне кажется, я в Петербурге соскучусь.

- В Петербурге-то, помилуйте! Как это возможно! И Владимир Сергеич пустился описывать все удобства, все выгоды и прелести столичной жизни. Надежда Алексеевна слушала его со вниманием, не сводя с него глаз. Она словно изучала его черты и изредка посмеивалась про себя.

- Я вижу, вы очень красноречивы,- сказала она наконец,- придется прожить зиму в Петербурге.

- Вы не будете раскаиваться,- заметил Владимир Сергеич.

- Я никогда ни в чем не раскаиваюсь, не стоит труда. Сделал глупость, старайся поскорей забыть ее - вот и все.

- Позвольте спросить,- заговорил после небольшого молчания Владимир Сергеич на французском языке,- вы давно знакомы с Марьей Павловной?

- Позвольте спросить,- возразила с быстрой усмешкой Надежда Алексеевна,- почему вы именно этот вопрос мне по-Французски сделали?

- Так... без всякой особенной причины... Надежда Алексеевна опять усмехнулась.

- Нет, я не очень давно ее знаю. А не правда ли, она замечательная девушка?

- Она очень оригинальна,- промолвил Владимир Сергеич сквозь зубы.

- А что - это в ваших устах, в устах положительных людей, похвала? не думаю. Может быть, и я вам кажусь оригинальной? Однако,- прибавила она, поднимаясь с места и взглянув в раскрытое окно,- луна, должно быть, взошла, это ее отблеск над тополями. Пора ехать... Пойду прикажу оседлатьКрасавчика.

- Уж он оседлан-с,-проговорил казачок Надежды Алексеевны, выступая из тени сада в полосу света, падавшую на террасу.

- А! ну прекрасно! Маша, где же ты? приди проститься со мною.

Марья Павловна появилась из соседней комнаты. Мужчины встали из-за карточного стола.

- Так вы уж и едете? - спросил Ипатов.

- Еду, пора.

Она приблизилась к двери сада.

- Какая ночь! - воскликнула она,- подойдите, подставьте ей лицо; чувствуете вы, она как будто дышит? и какой запах! все цветы теперь проснулись. Они проснулись - а мы спать собираемся... Да, кстати, Маша,прибавила она,- я ведь сказала Владимиру Сергеичу, что ты не любишь поэзии. А теперь прощайте... вот и лошадь мою ведут...

И она проворно сбежала по ступеням террасы, легко взобралась на седло, сказала "до завтра" и, ударив лошадь хлыстиком по шее, поскакала к плотине... казачок пустился рысью за ней.

Все посмотрели ей вслед...

- До завтра! - раздался еще раз ее голос из-за тополей. Стук копыт долго слышался в тишине летней ночи. Наконец Ипатов предложил вернуться в дом.

- Оно точно, хорошо на воздухе,- сказал он,- а надо же партию нашу доиграть.

Все послушались его. Владимир Сергеич начал расспрашивать Марью Павловну, почему она поэзии не любит.

- Мне стихи не нравятся,- возразила она как бы нехотя.

- Да вы, может быть, мало стихов читали.

- Я сама их не читала, а мне читали.

- И неужели ни одни вам не понравились?

- Ни одни.

- Даже Пушкина стихи?

- Даже Пушкина.

- Отчего?

Марья Павловна не отвечала, а Ипатов, оборотясь через спинку стула, заметил с добродушным смехом, что она не только стихов, но и сахару не любит и вообще ничего сладкого терпеть не может.

- Да ведь есть стихи не сладкие,- возразил Владимир

Сергеич.

- Например? - спросила его Марья Павловна. Владимир Сергеич почесал у себя за ухом... Он сам не много стихов знал на память, особенно не сладких.

- Да вот,- воскликнул он наконец,- знаете вы "Анчар" Пушкина? Нет? Уж это стихотворение никак не может назваться

сладким.

- Прочтите, - проговорила Марья Павловна и потупилась.

Владимир Сергеич сперва посмотрел в потолок, нахмурился, помычал немного про себя и, наконец, прочел "Анчар".

После первых четырех стихов Марья Павловна медленно подняла глаза, а когда Владимир Сергеич кончил, так же медленно сказала:

- Пожалуйста, прочтите опять.

- Стало быть, эти стихи вам понравились? - спросил Владимир Сергеич.

- Прочтите еще.

Владимир Сергеич повторил "Анчар". Марья Павловна встала, вышла в другую комнату и вернулась с листом бумаги, чернильницей и пером.

- Пожалуйста, напишите это для меня,- сказала она Владимиру Сергеичу.

- Извольте, с удовольствием,- возразил он, принимаясь писать,- но, признаюсь, я удивляюсь, отчего эти стихи могли вам так понравиться. Я их прочел, собственно, для того, чтобы показать вам, что не все стихи бывают сладкие.

- Признаюсь! - воскликнул Ипатов.- Что ты думаешь об этих стихах, Иван Ильич?

Иван Ильич, по своему обыкновению, только взглянул на Ипатова, но не вымолвил ни слова.

- Вот-с - готово,- произнес Владимир Сергеич, поставив восклицательный знак в конце последнего стиха.

Марья Павловна поблагодарила его и унесла исписанный листок к себе.

Через полчаса подали ужин, а через час все гости разошлись по своим комнатам. Владимир Сергеич неоднократно обращался к Марье Павловне, но вести разговор с ней было трудно, и рассказы его, казалось, не слишком ее занимали. Ложась спать, он много думал о ней и о Надежде Алексеевне. Впрочем, он бы, вероятно, скоро заснул, если б не помешал ему сосед, Егор Капи-тоныч. Муж Матрены Марковны, уже совершенно раздевшись и лежа в постели, очень долго разговаривал с своим слугою, все наставления ему читал. Каждое слово его явственно доходило до слуха Владимира Сергеича: одна тонкая перегородка их разделяла.