Страница 80 из 81
Миня, который без нашего блока был свободен, как горный орел, сделает свое дело (если какими-то своими способами ему не помешает смотритель маяка), остальные чистильщики тоже сделают свое дело, а вот насчет Саши Егорова я чуть-чуть сомневался. И это была единственная надежда. Ну, и на Артиста, естественно.
Митинг шел своим чередом. Выступали какие-то валуи, несли обычную в этих случаях чушь, лозунгами провоцируя то на "ура", то на аплодисменты. Наконец слово было предоставлено губернатору. Окончание его речи означало для всех моих ребят сигнал: "Внимание! Готовность - ноль". И, вероятно, не только для моих. По мере продвижения неприхотливой и довольно стандартной речи губернатора, основная мысль которого сводилась к тому, что хватит болтать о демократии, а нужно претворять ее в конкретные дела, ребята Егорова подтягивались поближе, а Миня, похожий в своей курточке на подростка, уже был в первом ряду. Я перехватил недоумевающий взгляд Боцмана и еле заметно качнул головой. Есть приказ, и никаких отступлений от него. Ни малейших.
Хоть этому мне не приходилось ребят учить. Слава Богу, научились в Чечне. Правда, чего это стоило - лучше не вспоминать.
К концу речи Хомутова, когда вот-вот должны были прозвучать заключительные лозунги, вдруг оживился Артист.
- Ты русский? - спросил он Егорова с тем воодушевлением, с каким поддатый человек готовится начать длинный и содержательный разговор.
- Ну, русский, русский, - попытался отмахнуться Егоров.
- И я русский, - заявил Сенька, хотя во всех анкетах писал себя евреем и по отцу, и по матери.
У меня в Чечне в штабе даже возникли из-за этого небольшие проблемы, когда я хотел забрать его в свою спецгруппу. Мне даже пришлось привести на полигон полковника Дементьева, который командовал у нас спецназом, и попросить Семена немного пострелять из двух "АКМов" на бегу по пересеченной местности. И если сейчас Артист утверждал, что он русский, для этого у него были, надо полагать, основания.
- Да, русский, - повторил Сенька. - Так вот и скажи мне, как русский русскому: можем мы мириться с притеснением наших братьев в Прибалтике?
Речь губернатора уже шла к концу. И Егорову было не до общеполитических дискуссий.
- Не можем, - сквозь зубы сказал он и незаметно врезал Артисту по печени. Ну, этот прием со школьником прошел бы, но не с Артистом. Он усилием мышц блокировал удар и завопил:
- Так почему же об этом никто не говорит?! Никто ни слова не сказал?! Выступи и скажи, мужик! Тебе миллионы спасибо скажут! Я бы сам сказал, но язык у меня не с той стороны подвешен! Давай, скажи!
И начал потихоньку оттирать Егорова не столько к трибунам, сколько от меня.
- Отцепись, не мешай слушать! - попробовал огрызнуться Егоров.
- Да чего там слушать, мы это уже миллион раз слушали, - завопил Артист. - Ты про дело скажи, про дело!
А сам все оттирал его к трибуне, подальше от меня.
И тут терпение Егорова лопнуло. Он врезал Артисту по почкам так, что нормальный человек валялся бы, корчась от боли, минут двадцать. Артист и такой удар умел блокировать, но это выглядело бы подозрительным, поэтому Артист схватился за бок и спросил:
- Драться хочешь? Я к нему с открытой душой, а он... Ну, сука! Я тебе как русский человек русскому человеку!
И заехал Егорову в ухо со всего размаха. Это притом, что Артист умел убить человека всего одним движением пальца.
К дерущимся кинулись дежурившие на площади милиционеры. Но Егоров остановил их:
- Все в порядке, ребята. Маленькие идеологические разногласия. Мы их уже уладили. - И обратился к Артисту за подтверждением: - Точно?
А поскольку тому никак не улыбалось покинуть площадь в самый решающий момент, он радостно подтвердил:
- Ребята, все о'кей. Это немцы на симпозиумах спорят. А мы, русские, привыкли решать проблемы по-простому, по-нашенски. Извини, друг, немного погорячился. Со всяким бывает, верно? Очень уж тема для меня больная. Как подумаю - спать не могу. Не веришь? Жену спроси. Пойдем, сейчас и спросишь, они на том конце площади в кафе-мороженое! Пошли-пошли, заодно и познакомишься! И врежем по соточке. Одному мне она не даст, а с другом как можно не разрешить?
- В другой раз, - попытался отказаться Егоров, но тут Артист напер с таким добродушием и доброжелательством, что я даже слегка посочувствовал Егорову: отвяжись от такого. Егоров, конечно, не просек ситуации: если после двух таких ударов его противник все еще стоит на ногах и даже что-то болтает, уже одно это может навести на серьезные размышления. Егорова не навело, из чего я с чувством глубокого и полного удовлетворения заключил, что его мысли заняты совсем другим. И даже знал чем.
Я подал незаметный сигнал Артисту, чтобы он оставил Егорова в покое все же не Смоктуновский, может и переиграть. А если Егоров хоть что-нибудь заподозрит - кранты. Артист переключил внимание на остальных слушателей, какой-то половиной мозга не выпуская из зоны внимания меня и Егорова.
- Да здравствует свобода!
- Да здравствует демократическая Россия!
Это были последние слова в выступлении губернатора.
"Готовность - ноль".
Единственное, что меня сдерживало, - жесткий приказ Столярова. Я видел, как отошел к перильцам и закурил губернатор. Я видел, как на мгновение отвернулся Миня, стоявший в первом ряду - как раз метрах в восьми против того места, где курил Хомутов. Я прекрасно представлял, что он в это время под своей курточкой делает - взводит курок "беретты". И в то самое мгновение, когда Миня вновь повернулся к трибуне и я готов был увидеть в его руках "длинную девятку" или хотя бы "макарку", какой-то человек в сером плаще и в приплюснутой кепке каким-то неуловимым движением оказался на постаменте рядом с губернатором, при этом фигура его полностью прикрывала губернатора. Я даже как-то сразу не врубился, что это смотритель маяка Столяров, я лишь отметил растерянность, мелькнувшую на лице Мини, который не успел еще извлечь свой ствол на свет Божий. Каким-то боковым зрением я отметил, как грамотно вытянулись от Мини к Егорову его ребята, готовые мгновенно передать ему горячий ствол, но так и оставшиеся в недоуменном ожидании.
А Столяров между тем стоял на внешнем выступе постамента, облокотившись о балюстраду, в позе человека, который благодушно осматривает окрестности. Он даже закурил и перемолвился двумя словами с губернатором. Из их взаимного обращения друг к другу явствовало, что они незнакомы и разговор этот случайный и ничего не означающий.
Миня так и не извлек ствол из-под куртки. Он быстро что-то сказал в рацию, Егоров коротко ответил. Я не услышал слов, но по интонации понял, что это было что-то вроде команды: "Жди". Потом Егоров отошел в сторону от толпы и довольно долго разговаривал по рации, пряча ее под курткой от посторонних взоров. Не знаю, чем закончились его переговоры, но через некоторое время Миня, Гена Козлов и другие "пловцы" как-то незаметно испарились с площади, где уже догорал костер политического пожарища.
Столяров сошел с трибуны и замешался в толпе, как только Миня был отозван со своего боевого поста командой по рации - и ничуть не раньше. Я ничего не спрашивал, но Егоров сам сказал, закончив переговоры: "Операция отменяется". При этом вид у него был такой, что мне захотелось выложить перед ним все запасы виски, джина и прочей алкогольной продукции, которой был набит мой бар. Я бы ему и предложил, но опасался, что под горячую руку он пошлет меня куда подальше. А без дела как-то не хотелось туда ходить. Поэтому я деликатно смолчал.
"Операция отменяется". Это было главное. А все остальное не имело значения.
"Отменяется". Твою мать. А это значит, что мы выиграли.
Выиграли, твою мать! У вас, сук, выиграли! Несмотря на ваших боевых пловцов и космические антенны. Несмотря на то, что за вашими плечами стояло подразвалившееся, но еще мощное государство под названием "Россия". Мы выиграли этот бой для России. Для нашей России. Вряд ли когда-нибудь нам это припомнят, а тем более отметят в наградных листах, но мы это сделали. Сделали, твою мать. И тут ты хоть лопни.