Пикник

- Дурной ты совсем, - не выдержал, наконец, папа. - Пораскинь мозгами: откуда здесь грибы? Их и быть тут не может, при такой-то жаре. А те, что выросли, давно собрали... местные умельцы. Которые живут тут, небось, прямо в лесу, на подножном корме. Ночуют на болотах, чтоб своего не упустить. Цап, цап, цап. Хвать да хвать - все подметут. Лесная жизнь. Эти бабулечки с лукошечками - будь здоров, они любому бегуну сто очков дадут вперед. Порхают по кочкам, как молодые...

- Будет тебе ворчать, - сказала мама. - Где ты видишь бабулечек?

- Конечно, не вижу! - вскинулся папа. - Они уж давно дома, травки сушат, ведьминские.

Увлекшись, он позабыл о том, что только что заподозрил бабулечек в постоянном лесном проживании.

Лес безмолвствовал, не участвуя в человеческом шуме, и даже эхо прибрал, так что папины слова падали чуть приглушенно и неприятно отчетливо. Отец, вероятно, почувствовал что-то неладное.

- Эге-ге-гей!! - заорал он вдруг и остановился, прислушиваясь.

Лес вновь промолчал, и папино "гей" не ушло далеко.

- Как в бочку, - засмеялся мальчик. - Бу-бу-бу, бу-бу-бу.

И он поскакал вприпрыжку, продолжая бубнить.

- Уже близко, - вздохнула мама об очевидном.

Папа приосанился, шаг его стал бодрее; он приготовился сделать последний рывок. На папином лице постепенно проступало нетерпение, ему захотелось есть.

...Холм вынырнул, когда его не ждали, как бывало всегда. Лес, казавшийся бесконечным, через два поворота оборвался, будто вбитый под землю небесным телом; на месте, где он был, осталось новое поле, гораздо больше того, на котором они уже побывали: лужок. Аккурат посреди него высился темно-зеленый горб, рябой от полевых цветов.

- Чур, я первый! - мальчик помчался к холму, но сразу притормозил, едва не сбитый с ног сильнейшим порывом ветра.

Папа взглянул на небо:

- Так, глядишь, и разгонит все! - пробормотал он недоверчиво, сомневаясь и в тучах, и в солнце, которое набирало светоносную силу, но жарило слабо.

Словно в опровержение его слов, солнце, отбиваясь отчаянными лучами, вновь затерялось в подоспевшем тучном стаде. Мама споткнулась о какую-то ветку и ойкнула; папа кивнул, будто давно уже ждал чего-то подобного:

- Говорил я тебе, надень нормальную обувь, - попенял он маме.

- Ерунда, подумаешь, - мама, несмотря на пустячность преткновения, какую-то секунду глядела вокруг округлившимися глазами, с выражением искреннего испуга на лице, который давно жил внутри и все ждал случая плеснуть кипятком. Холм, лес, луг и даже ближайшие былинки вдруг отдалились и потеряли объем, муж и сын подернулись серой дымкой, точно прикрылись целлофановой пленкой. Это продолжалось совсем недолго, и вот уже мама отважно взбиралась на холм, дыша в папину поясницу. Мальчик уже добрался до вершины и сел; он безотчетно поигрывал камешком, как девочка из его снов. Его подсознание впитывало признаки близкой бури, живя по знакомому сновидческому сценарию; ветер мнился ему следствием хода исполинских глыб, которые вскорости подомнут под себя кромку леса и покатятся прямо к ним: перекати-поле, передави-всех. Но мальчик, не воспринимая сигналов умом, с нетерпением ждал костра. Его раздирали противоречивые чувства: с одной стороны, он очень хотел развести огонь, который пускай бы подольше плясал и метался; с другой же ему хотелось, чтобы все это скорее закончилось.

- Тебе никуда не нужно? - папа многозначительно пошуршал бумагой в кармане. Мама разгружала снедь. Выкладывая продукты, она шепотом перечисляла их названия.

Сын замотал головой.

- Смотри! - отец начал складывать горку из мелкого мусора.

- Что жечь-то будем? - спросил мальчик.

Тот, склонившись над сором, предпочел не поднимать глаз. В мыслях же папа обругал себя последними словами.

- И верно: о дровах-то не подумали! - весело согласилась мама. Главное, лесом шли! Сто раз могли бы наломать.

- Я сейчас наломаю, - сказал сын и встал.

- Сиди, - возразил отец. - Напорешься там на что... С тобой вечно так. Я сам схожу. Я думал...

Он так и не договорил; предложение осталось недоделанным. Интонационный подъем, обещавший последующее оправдание, торчал завитком собачьего хвоста.

Взяв пакет, папа легко сбежал с холма и быстро пошел к лесу.

- Помогай пока нанизывать, - мама протянула мальчику длинный прут и эмалированную мисочку с нарубленными сосисками.

- Ладно, - пожал плечами мальчик. - Ой, гляди - что это такое?

Он ковырнул щепочкой какой-то предмет и вдруг резко отпрянул, инстинктивно поджимая ноги. Мама бросила миску и поспешила к нему, готовая ко всему.

- Змея? - спросила она в ужасе, еще не успев разглядеть штуковину, которая напугала сына.

- Не змея, - пробормотал мальчик. - Гадость какая-то. Смотри - вон ползет.

Мама вытянула шею, присмотрелась и тут же заметила мерзкое существо величиной с мизинец. Это был гадкий от непонятности, слепой батончик серого цвета, с шипом. Он выглядел абсолютно гладким, без признаков глаз и без намека на конечности; несмотря на это, батончик перемещался посредством тошнотворного внутреннего сокращения. Маму передернуло; мальчик уже пришел в себя, подбежал к корзине, вытряхнул из стеклянной банки вареные картофелины и быстро вернулся.

- Куда ты картошку дел? - всполошилась мама и оглянулась.

- На газете она, - сосредоточенно буркнул сын и накрыл существо банкой. - Пусть папа посмотрит, он все знает.

Отгородившись от батончика стеклянной стеной, мальчик успокоился, лег на живот и принялся рассматривать пленницу. Он уже приписал ей женские родовые качества, автоматически называя батончик то гусеницей, то личинкой. Штуковина медленно извивалась, размахивая шипом. За спиной послышались шаги: показался папа, несший хворост в пакете, будто возвращался из супермаркета. Он переступил через сына и вывалил трухлявые сучки на холодную плешь, оставленную прошлыми кострами и такую аккуратную, что она походила на след от летающего блюдца.

- Посмотри, кого он поймал, - пригласила мама. - Кто это, как ты думаешь?

Папа степенно приблизился к банке, присел на корточки. Повисло молчание.

- Не знаю, что это, - процедил папа сквозь зубы.

- Гадость такая, что хочется камнем, - признался мальчик.

- Оно живое, - тому вспомнились догмы нравственного воспитания: деревья кричат, и так далее. - Без нужды никого нельзя бить камнем. Оно тебе что-нибудь сделало?

С этими словами отец осторожно наклонил банку, подцепил ее краем увертливый батончик, сбежал по склону и вытряхнул содержимое в траву.

Довольный, он вернулся, вынул из корзины термос и тщательно ополоснул банку.

- Иди мыть руки, - позвал он сына.

Мальчик скривился:

- Но мы же на пикнике, - протянул он заунывным голосом. - Кто же моет руки, когда пикник?

- Иди сюда, - повторил папа, и сын не стал ждать третьего раза.

Он, хмурясь и пошмыгивая носом, подставил кисти под слабую струйку воды.

- Все равно измажусь костер разжигать, - пообещал мальчик.

- А ты и не будешь разжигать, - пожал плечами отец. - Ты же ни черта не знаешь, как это делать. Разве ты что-нибудь разожжешь на таком ветру? Тут сноровка нужна.

- Но хоть газету-то можно? - от огорчения тот сорвался на лай.

- Иди матери помоги, - отозвался папа.

Он и впрямь очень ловко развел костер; хворост занялся уже со второй попытки, и пламя стлалось пришибленным лисом под порывами ветра. Отец отряхнул руки от невидимой грязи, встал во весь рост и победоносно посмотрел на жену и сына.

- Скорее, - поторопил он их.

Мама проворно поднялась, держа в руках три длинных прута, прогибавшихся под грузом снеди.

- Я уж и так спешу, - сказала она. - Ветер усиливается. Как бы крышу не сорвало.

Папа заключил себя в объятия и поежился. Набежала тень. Он принял прутья, возложил их на кривые рогатины, и скороспелый жертвенник заработал в полную силу.