Страница 9 из 47
- Можно господина Гаро? - Ах, да... В таком случае, будьте любезны, передайте, что Борис не сможет придти вечером. Бо-рис... Я попробую завтра. Благодарю.
Он позвонил Жюли на работу. Уже ушла. Позвонил в Лозанну Сандре. Занято. Набрал номер Вагрича в Нью-Йорке и, не дождавшись гудка, бросил трубку. Приступы меланхолии регулярно прибавляли ноль, если не два, к его телефонным счетам.
Если чуть-чуть сползти с кровати на ковер, видно небо. Почему так важно видеть небо? Эту дыру в никуда? В которую мы все проваливаемся скопом, денно и нощно, от рождения и до смерти. Какая жуть - эта идея, что есть другая жизнь! Потусторонний - по ту сторону! Ангелы, демоны, Будда с Назарянином, Mad Max, бледные, отбеленные небесным жавелем, святые, окровавленные грешники, утопленницы. Офелия, с распухшим от пиявок лицом, внимает вирджинской волчице... В карманах последней скрипят морские камешки. Рядом толпа полуобнаженных мужей мостит дорогу в местный Дахау благими намерениями...
Если есть другая жизнь, значит, нет этой. Значит, эта не имеет смысла - если истинный смысл имеет та, другая. Земные храмы - это залы ожидания, вокзалы. Старушки в своих бурнусах при свете свечей поджидающие билетик на отбывающий туда поезд...
Стоит лишь согласиться с тем, что там тебя ждут судьи и никогда не виденные родственники, что там - существует иная и высшая форма бытия, как эта, здешняя жизнь, начинает опять просвечивать, скрипеть на стыках, наполняться сухим гипсовым скрипом, словно то гигантское яйцо, в которое заключено все здешнее, собирается пустить с изнанки, по небесному куполу, аспидно-черную, раздвигающуюся трещину...
Вот и сейчас. Вечер. Собирается гроза. Хлопают окна. Слышно как ветер гонит мусор по улице. Весело перекликаются голоса. Где-то жарят баранину с розмарином. Несется мотоцикл. Шуршат сухие молнии. "А мне все кажется, думал он, что эти, с выключенным звуком, сполохи однажды надвинутся сплошным густым лиловым фронтом и что одна чудовищно ослепительная вспышка засветит наконец весь мир, как моток фотопленки - раз и навсегда."
- А потом, - сказал он вслух,- боженька сделает чудо! Проявит нас всех в мутных водах Млечного пути и повесит сушиться на рога bellier. Как будет по-русски bellier?
Взвизгнул телефон. За окном было черно; шипя, закрашивая мир наискосок, шел дождь. "Vous etes,- сказал он голосом автоответчика,- chez Boris Zavad. Vous pouvez laisser votre message apres le bip sonore..." И он нажал на кнопку со звездой - телефон мягко пискнул.
- Конечно , раздался голос Жюли, тебя никогда нет дома. Ненавижу разговаривать с твоим автоответчиком. Позвони. Я дома. Только не поздно. Целую..."
Он встал, не зажигая свет на кухне, включил кофеварку. Глухо, сквозь дождь, сквозь шипение струй далекие часы отсчитали девять. Он отломил квадратик шоколада. Кофе, шипя, бежало в чашку. Пнул высунувшийся из-под стула "найк". Сто лет не был на корте! "30-15! Вторая подача!" Kiss my ass! Grand sportive!
Кофе вышел как надо: густой как ликер, bien serre, душистый. Набрал номер Жюли.
- Устала? Хочешь я заеду? Через тридцать-сорок... Нет, прошло нормально. Расскажу позже..
Опять одеваться! Натянул на голый зад джинсы, достал чистую майку, скорчился. Кофе! Выйдя из ванной - зажмурился. Дождь кончился - в пятнадцать минут десятого солнце шипело и танцевало на крышах города. За цветными витражами собора глухо гудел орган.
* *
Из тусклой воронки метро тянуло горящей ветошью. Бастовали мусорщики. Черный парень в цветастых шортах, с блюдцами наушников, сплющивших наголо стриженую голову, мелькавший в пустом, набок валящемся коридоре, оглянувшись на Бориса, моментальным движением извлек из-под щита рекламы пластиковый пакет и, танцуя на жеребячьих ногах, исчез. Китайский человек в каменной нише, сидя в засаде шелковых кимоно, драконов и золоченых цепочек, слушал транзистор. Молоденький полицейский возле эскалатора держал вверх ногами паспорт свирепого латинос, наглухо упакованного в костюм-тройку цвета протухшей семги и что-то вопил в токи-воки. Любопытные стояли полукругом, жуя резинку или покуривая.
В вагоне метро двухметровый белобрысый янки с ополовиненной бутылкой красного в руке, вежливо-пьяно пригибаясь, спрашивал: "Speak English? And you? Thank you! Speak English? Where's downtown Paris? "
Молодая наркоманка с напрочь замороженным лицом, со зрачками, сжавшимися до двух черных булавок, молча побиралась, пробираясь меж сидящими, как призрак среди призраков. Здоровенный дядька в красной с черными подмышками рубахе, задумчиво глядя в пустое окно, рвал волосы из ноздрей. Небритый юноша, время от времени мотавший головой, словно его кусали невидимые москиты, читал ECCE HOMO в затрепанном карманном издании.
* *
Короткий незапахнутый халатик, мокрые русые пряди - Жюли возилась на кухне с салатом.
- Накрыть на стол?
- Открой вино. В холодильнике.
Он прижался губами к прохладной шее. Длинный вздрог. "Bonjour tristesse... " Она хотела повернуться, но он ее удержал. Руки, проскользнувшие в распах халата, груди опустившиеся в ладони...
- Je voudrais etre ton soutien-gorge... Je voudrais etre ton slip, ton tampon, taille moye
- Promesses! C'est quoi ce machin - k'fordoff?
-La meche lente...
-Oh oui! Qui! C'est toi ma meche lente, tres lente...
Ложь, настоянная на лжи. Лгать, словно играть в мяч: я тебя люф! Я тебя тоже люф! Очень! Madly! Love! Amour! 15-40! Net! Second Service. Ах! Ой! Merde!
Он открыл бутылку шеверни, уселся в гостиной, налил два бокала. - Еще минут десять! - прокричала она с кухни. - Не умрешь? Мне надо позвонить матери. А то будет поздно...
Телевизор с выключенным звуком пускал цветные вспышки. По экрану ползла муха. " Вот он символ наших времен, подумал он. Муха на экране "мицубиши". Жюли что-то еще кричала с кухни, но и ее звук был выключен.
* *
Впервые он увидел ее в конце мая - два года назад. Два года и два месяца. Она лежала в черной дождевой луже на обочине набережной Монтебелло, а метрах в пяти, перевернутый, продолжал трещать колесом ее "интрюдер". Злотошлемые парни уже тащили носилки, мокрый асфальт пульсировал синим и красным, было трудно дышать от скопившейся в воздухе влаги и, стоявший на коленях реаниматор, осторожно подняв забрало ее каски, тихо, словно боясь разбудить, сказал: - C'est une femme...
Полицейские увели в свой фургон Сандру, и Борис, запустив окурок в Сену, пошел за нею. Бледная, несмотря на природную смуглость, с детской гримасой на лице, она дула в свистульку алько-теста. Слава богу - цвет был желтый. Мрачный сержант с бульдожьей мордой, переписал их документы, позвонил в околоток и отпустил их. Ее "ланчия" с разбитым левым подфарником стояла между второй полицейской машиной и "мерседесом" свидетелей.
Они медленно доехали до "Свиньи" и в полчаса напились. Левый глаз у Сандры поплыл, словно ей поставили фингал, она шмыгала носом и стряхивала пепел сигареты в тарелку с нетронутым жарким. На рассвете она пошла звонить в больницу. Мальчишка-официант, насвистывая, мыл пол. Пепельного цвета поросенок на цепи спал в дверях. Сандра вернулась, жалко улыбаясь.
- Сотрясение, ключица, правая рука в двух местах и три ребра,- сказала она.
Он налил ей полный бокал "пино". Она наморщила лоб и стала пить вино, как воду. Большими упорными глотками....
* *
Они зацепили ее возле моста Сан-Мишель. Она вылетела откуда-то сбоку, спичкой чиркнула по корпусу "ланчии", а затем они увидели пустой мотоцикл, катящийся по набережной. И только тогда зажегся красный свет.
Машину вела Сандра и, хотя она ни в чем не была виновата, была она в шоке. Сидя в полицейском фургоне, она все время трясла головой, словно пытаясь проснуться.
Бориса тоже мутило. Вина косвенно ложилась на него. Где бы они ни были с Сандрой - в полутемной подвальной дискотеке, в киношке, в чужом подъезде, в машине - их руки вечно искали то место, где ее плоть раздваивалась, а его - набухала. Это происходило само собой, без спроса, автоматически...